Дальше был многодневный изнурительный пеший переход Севастополь – Инкерман – Бахчисарай – Симферополь. Потом Уманский лагерь и Владимир-Волынский. К началу сентября 1942 года Рындин весил 54 кг – вместо обычных 80.
Во Владимире-Волынском погибли многие товарищи Алексея. Его же в очередной раз спасла судьба: 1500 пленных были переброшены в другой лагерь – в Ченстохов.
Польша
Лагерь представлял собой огромную площадь, разбитую на небольшие клетки из колючей проволоки со стационарными бараками в центре. Здесь постоянно содержалось более 20 тысяч военнопленных, по существу – смертников.
«Спасаясь от холодных восточных ветров, утренних заморозков, люди сбивались в кучи. И только в сильные октябрьские холода, когда началась повальная смертность, нам выдали отрепанные, уже побывавшие в ходу советские шинели со следами окровавленных пулевых пробоин».
Алексей Рындин с двумя товарищами планировали побег – несмотря на то что ходить он почти не мог. Это была бы верная смерть.
«В эти дни трое наших товарищей попытались бежать из этого проволочного ада, но были пойманы. Раздев беглецов донага, фашисты загнали их в проволочную клетку и оставили там на ночь. Утром их обнаружили мертвыми. Замерзли».
На прощание устроили акт протеста.
«В конце ноября нашу колонну вели на вокзал через пустынный город.
И вот среди этих мертвых кварталов, в плотном кольце автоматчиков, в звенящей тишине вдруг вспыхнуло как пламя:
– Москва моя любимая!..
Казалось, дрогнула земля, рассеялись дождевые тучи, и впереди колонны кто-то подхватил:
– Никем не победимая…
Девятьсот ослабевших и простуженных голосов подхватили любимую советскую песню, не сговариваясь, открыто и дерзко заявив этим свой протест.
Впереди меня шагал Федор Мороз. Это он запевал в нашем отделении. Ноги его скользили по камням, из разбитой колодки размотавшаяся портянка тащилась по грязи, хлесталась, путалась, но он не замечал этого. Из глубины сердца рвались наружу, звали к победе слова, знакомые с довоенной поры. Моросил дождь, а на лицах цвели улыбки, в глазах горел свет. Свет надежды.
Странно: ни один выстрел не прервал песню, не было слышно и выкриков конвоиров. Охрана видела, как с песней выравнялся строй колонны, слышала, как звучал ритм шага. Любители маршировать в побежденных городах Европы, гитлеровцы молча наблюдали за нашим строем, не понимая, что означает для узников эта любимая всеми мелодия».
Тимишоара
В декабре 1942 года колонну военнопленных из Польши перевезли в гитлеровский концентрационный лагерь в Слобозию, затем – в Тимишоару. Погода в Румынии оказалась на редкость суровой: морозы доходили до 30 градусов. Голодных, босых и полураздетых людей перевозили в товарных вагонах.
«Как ни тяжелы были эти переезды, многим казалось, что каждый из них отдаляет от того рокового исхода, о котором не хотелось думать. Потому, въезжая в новый лагерь, мы ждали избавления от всевозможных мучений, надеялись на побег.
Неоднократные попытки организовать побег из Владимиро-Волынска и Ченстохова не увенчались успехом. Сорвались они и в Слобозии. Физическое бессилие дошло до предела. Я уже не мог сойти с нар, все чаще и чаще впадая в забытье. Пищу и воду мне приносили товарищи. От истощения умирали, как правило, без стонов и в полном сознании».
С побегом пока не получалось, но два десятка военнопленных продолжали вести подпольную работу. Среди активистов особо выделялись севастопольцы.
Алексей Рындин в то время снова стоял на краю могилы.
«Из-за нар показались худые, коричневые руки, а затем голова Никиты Алексеевича Шевченко, моего соседа. Он с трудом взобрался на нары и присел рядом.
– Я сейчас видел комиссию. Они мне сказали, что ты внесен в список “доходяг”… Будешь три раза в неделю получать по полтораста граммов лошадиной крови.
Сообщение это меня обрадовало и не обрадовало. Дело в том, что последнее время ноги в коленях так ослабли, что я уже не мог подняться на нары. На кухню за пищей для меня ходил Никита Алексеевич, да и обуви у меня не было, ноги обматывал тряпками. Я относился к той группе узников, которые еще во Владимиро-Волынске и Ченстохове растеряли свое здоровье и силы».
В Тимишоаре смертность значительно возросла. И тогда созданная из военнопленных комиссия добилась от коменданта лагеря отпуска «доходягам» лошадиной крови.
Алексей Рындин «доходягой» быть не хотел.
«…ни в прямом (это значило, что человек от истощения организма, болезни, холода оказался в безнадежном состоянии), ни в переносном смысле (к этой категории “доходяг” относились те, кто в силу душевной депрессии уже был не способен восстановить свое моральное достоинство).
На последних пагубно влиял не только сам факт пленения, но еще более устрашающее – голод, холод, репрессии, расстрелы».
С этим надо было что-то делать.
«…ситуация в лагере стала весьма очевидной. Она выдвигала неотложную задачу перед всеми коммунистами, перед теми беспартийными патриотами, кто не утратил чувства долга: восстановить нормы поведения советских людей во вражеских застенках. Предстояло предостеречь “доходяг” от окончательного падения, вырвать их из мрака страха перед голодом, холодом, смертью. Ступившим же на путь предательства было решено объявить беспощадную борьбу».
5 января 1943 года состоялось первое совещание подпольщиков. Вел его Алексей Рындин.
«В пасмурный и дождливый день, в заброшенной летней кухне, расположенной вдали от жилых бараков, в истрепанной одежде, полубосые, с худыми желтыми лицами, собрались семь узников. Не все они знали друг друга, были ранее знакомы, нельзя было не заметить выражения подозрительности, недоверия, неуверенности и сомнения на некоторых лицах <…>.
Рассказав коротко о себе, я задал несколько вопросов присутствующим.
Это не было простым любопытством. Предстояло вести борьбу в тылу врага, сталкиваясь с ним ежедневно лицом к лицу. Познакомившись, мы стали обсуждать первостепенные дела. Важнейшей проблемой оставалась работа с “доходягами”. Надо было суметь поднять настроение пленных, вызвать силы к сопротивлению. Требовалось начать активную борьбу со всевозможными клеветническими, антисоветскими слухами, разъяснять сущность фашистской идеологии, вести подготовку к массовому побегу, всячески и беспощадно бороться с вражеской пропагандой, внушать уверенность в безусловную победу Красной армии.
После тщательного обсуждения решили, что руководство патриотической работой в лагере возглавит подпольный комитет, в состав которого войдут И. Д. Денисов, И. А. Пляко, А. М. Федорович, В. М. Клименко, Н. А. Шевченко, Ф. П. Псел, присутствующие на собрании. Во главе “семерки” утвердили меня.
Расходились по одному.
Придя в барак, я с трудом забрался на верхние нары, вернул колодки своему соседу и, несмотря на то что было рано и что теперь на мне лежала большая ответственность за жизнь многих моих товарищей, моментально уснул».
Возможно, эта новая ответственность и помогла ему выжить.
Дел у подпольного комитета было много. Когда стало известно о разгроме гитлеровцев под Сталинградом, решили подготовить доклад о положении на фронтах. Установили контакт с румынами, работавшими в санчасти. Нашли переводчика. Провели настоящую лекцию, тему подобрали такую, которая противостояла вражеской пропаганде: «О чести, гордости и силе советского человека». Некоторым узникам разрешалось бывать в городе – через них нашли конспиративную квартиру. Подпольная группа росла с каждым днем.
Побег старшего лейтенанта Сироткина
Через несколько дней после первого совещания Рындин снова собрал подпольный комитет и предложил организовать побег.
«– Считаю, товарищи, что нам необходимо связаться с командованием одного из советских фронтов. Надо сообщить о существовании подпольной организации в лагере и получить необходимые указания о работе в тылу врага.
– Мысль интересная, – поддержал меня Н. А. Шевченко, но тут же усомнился: – А реальное ли это дело?
Во-первых, надо кому-то выбраться из лагеря, во-вторых, пересечь всю Румынию, в-третьих, перейти линию фронта…
– Реальное. Но нужно все тщательно обдумать.
Разговор зашел об организации побега, об использовании конспиративной квартиры, которая теперь у нас имелась в городе. Осталось только подобрать человека, которому можно было поручить это ответственное дело».
Старший лейтенант Федор Сироткин в свои 25 лет отлично владел румынским и немецким языками. На фронте был связистом, затем танкистом. Достаточно крепок физически, чтобы совершить длительный переход.
«Через несколько дней (это было в последних числах января 1943 года) мы встретились с Сироткиным в углу лагерного двора. Выслушав меня, Федор разволновался. Его глаза заблестели золотыми искорками, он с трудом сдерживал радостную улыбку.
– Все должен запомнить наизусть. Никаких письменных сообщений мы дать не можем.
– Ясно, – кивнул он головой.
– От того, как тебе удастся добраться до наших, зависит многое. Люди будут ждать.
– Понятно.
Мы еще долго уточняли разные варианты “экспедиции”, учитывая все плюсы и минусы. Наконец Федор сказал:
– Все ясно, товарищ майор. Только бы мне выбраться отсюда.
Он широко улыбнулся белозубым ртом, провел пальцами по лихо закрученным светлым усам.
– Ну что ж, Федя, не подведешь?
Вместо ответа Сироткин красивым тенорком запел какую-то веселую мелодию».
Вместе с Сироткиным уходили лейтенанты Черненко и Григорьев. Вечером накануне побега подпольщики перевели их в группу красноармейцев, отправлявшихся из лагеря на работы. Перекличка и выход за ворота прошли благополучно.