Когда исчезновение трех узников обнаружилось, румынский комендант Чокан вызвал к себе внутреннего дежурного по лагерю полковника Хазановича.
«Мы ожидали, что все беды обрушатся на его голову. Поэтому, когда Хазанович вышел из штаба и появился во дворе лагеря, его окружила толпа.
Это был высокий, стройный мужчина, с преждевременной сединой на висках. Взгляд его карих глаз показался мне несколько высокомерным. Одет он был в сильно изношенные сапоги неказенного образца, шинель и фуражку.
В. В. Хазанович, заметив уставленные на него вопросительные взгляды пленных, твердо, не подлежащим сомнению голосом заявил:
– За побег из лагеря я не отвечаю. Это же сказал и коменданту».
Что ответил комендант – к сожалению, осталось неизвестным.
Второй побег
У Рындина по-прежнему болели ноги, он даже не мог нормально ходить. Между тем вторая группа офицеров готовилась к уходу из лагеря. Для них чинили обувь, одежду, собирали иголки, ножи, спички, продукты и даже топографические карты. Во главе отобранных для побега людей стояли подполковник Н. Н. Таран и капитан второго ранга А. Тухов. После первого побега контроль за выходящими из лагеря был усилен, поэтому на этот раз решили действовать по-другому.
Из барака, вплотную примыкавшего к колючей проволоке, две недели рыли тоннель, через который можно было выбраться на свободу. Однако побег едва не сорвался.
Когда подкоп был готов, доски пола вскрыты и беглецы уже собирались уходить, в барак вошли два вооруженных сантинела[10].
«…какую-то долю секунды люди растерянно смотрели друг на друга и на чернеющую в полу дыру. Не успели охранники оглядеться и сообразить, почему вскрыты доски пола, как Н. Н. Таран принял решение. Он выпрямился и скомандовал:
– Обезоружить!
Понадобилось одно лишь мгновение, чтобы сантинелы были повержены. Оказавшись без винтовок, они покорно подняли руки. Входная дверь захлопнулась.
– Если пикнете, – майор приложил палец к губам и многозначительно чиркнул по своему горлу. – Поняли?
Румыны молча закивали головами.
– Быстрее, товарищи! – шепотом скомандовал майор.
Двести человек хранили гробовое молчание, еще не зная, чем кончится вся эта сцена.
Таран спустился в подполье последним, унося с собой винтовки сантинелов. И уже из глубины подземелья послышался его глухой голос:
– Винтовки оставим за проволокой.
Один из пленных перевел эти слова сантинелам. Переглянувшись, они радостно закивали головами.
Через пять минут после освобождения охранников в лагере поднялась тревога, но это ни к чему не привело: беглецы исчезли бесследно».
Первый удар
Между тем «семерка» продолжала свою подрывную деятельность. В отношении событий на фронте на местные газеты надеяться было нельзя, поэтому решили сделать свой радиоприемник. Среди узников быстро нашелся человек, который «постоянно собирал какие-то мелкие детали, гвозди, всякие деревяшки и умудрялся из них что-то конструировать», а среди лагерной охраны – сочувствующий ефрейтор, согласившийся достать нужные материалы. Окрепла связь с городом: начали поступать денежные передачи, а для некоторых больных и лекарства.
Потом Алексей Рындин напишет: «Эта денежная помощь из-за проволоки вызвала одновременно какое-то смешанное чувство. С одной стороны, нас угнетали фашистские порядки в отношении к пленным в лагерях, хотя румынскую администрацию никак нельзя было сравнить с гитлеровской, а с другой стороны, нас ободряло внимание и забота тех, кто думал о нас, помогал нам. Значит, и среди румынского народа было не мало тех, кто искренне сочувствовал советским людям, верил в торжество добра и высшей справедливости».
Тем временем в Тимишоаре было неспокойно. После поражения фашистов на Волге в городе прошли мощные забастовки рабочих, перешедшие в многолюдную демонстрацию. Настроение в лагере поднялось: значит, заколебался фашистский строй.
С другой стороны, в лагерь поступали и тревожные вести: разъяренные фашисты, которых было немало в городе, грозились в отместку за сталинградское поражение сровнять с землей лагерь советских военнопленных.
Подпольщикам казалось – несмотря на растущие объемы их деятельности, – что группа хорошо законспирирована и им ничего не грозит. Поэтому первый удар по подпольной организации оказался неожиданным.
В конце марта 1943 года внезапно были арестованы 30 человек, в той или иной мере причастных к патриотической работе, хотя из подпольного комитета – только двое. Арестованных, в том числе Алексея Рындина, направили в крайнюю нежилую секцию лагеря, где и заперли в отдельном пустом бараке.
Изоляция руководства подполья не только не прекратила, но даже усилила пропагандистскую работу. Рындин смог наладить связь с комитетом и настаивал на необходимости как можно глубже законспирировать работу в бараках. Между тем «власовцы» подсунули коменданту лагеря провокационную листовку о том, что в лагере якобы готовится вооруженное восстание. Последовал дополнительный арест 36 активистов.
После перевода в изолятор второй группы пленных руководство подполья решило, что действительно пора готовить вооруженное восстание. Но планам так и не суждено было осуществиться.
«Вдруг нас неожиданно погрузили в эшелон. Куда, почему? Мы ничего не знали».
Калафат
Город Калафат стоял на самой излучине Дуная, где река круто поворачивала в сторону моря. Здесь была небольшая пристань, к которой подходила узкая полоса железной дороги. Лагерь располагался в северной части города.
Созданием на новом месте подпольного комитета Алексей Рындин занялся на третий день.
Подпольщики уже многое знали и умели. Кроме новой «семерки», во все бараки были назначены пропагандисты. Помогали вновь прибывшим деморализованным узникам. Начали собирать новый детекторный приемник – первый, смонтированный еще в Тимишоаре, оказался несовершенным. Читали в бараках лекции.
«Через два дня Клименко доложил, что детекторный приемник готов. Уже слышали Софию и Анкару, но Москвы слышно не было.
– Надо все-таки делать ламповый, – с грустью, но твердо заявил инженер.
Желание услышать голос далекой, но теперь особенно близкой Москвы не давало нам покоя».
Но и без приемника обмен информацией в лагере был налажен в высшей степени изобретательно.
«…надежными информаторами по-прежнему были работники кухни и санчасти. Они регулярно встречались с Тудором Думитреску, врачом Гельденбергом и красноармейцами, работавшими в городе, от которых получали кое-какие сведения. Эту информацию кратко записывали на клочках бумаги, записки пристраивали ко дну кадушек с мамалыгой, прятали в картофельные клубни, зашивали в парусину госпитальных носилок и доставляли в лагерь. Наконец из ржавой жести был изготовлен цилиндр, что-то вроде звена водосточной трубы. Его начиняли вырезками из газет и незаметно перебрасывали через колючую проволоку в нашу секцию.
Использовался нами и такой канал связи. Чтобы сэкономить топливо, начальство лагеря разрешало пленным купаться в Дунае. При этом офицерский состав пленных располагался на почтительном расстоянии от красноармейского, находившегося обычно выше по течению. В таких случаях красноармейцы прятали свою корреспонденцию в доски и, привязав их к обрубкам бревен, пускали вниз по течению. “Почта” благополучно поступала по назначению».
И все-таки радиоточка была нужна.
Приемник
Сделали приемник в лучших традициях Робинзона Крузо – голыми руками, почти из ничего.
«Петро Стево купил в городе необходимую радиолампу, добыл телефонный наушник и гитарные струны, которые шли для изготовления катушек. С целью изоляции проволоки мастера применили смолу, снятую с толя, которым была укрыта крыша барака. Для антенны раздобыли оцинкованную проволоку и укрепили ее на крыше барака. Сложнее оказалось с питанием. Вначале несколько батареек было похищено из карманного фонаря офицера лагерной охраны. Эту операцию ловко проделал Саша Королев.
Радиоприемник, собранный в лагере (макет)
Батарею пришлось делать самим. Из пожертвованных пленными котелков было вырезано сорок медных и столько же цинковых пластин. Их переложили плотной бумагой, смоченной в растворе нашатыря и соли. Батарея оказалась громоздкой, и ее пришлось установить между наружной и внутренней досками обшивки стены».
И все получилось!
«Клименко, держа у самого уха наушники, настраивал приемник. А мы, сгрудившись полукругом, с нетерпением следили за каждым его движением.
И вот он вздрогнул, затем еле слышно выдавил:
– Есть. Москва!
Я выхватил у него наушник. В нем что-то потрескивало, слышался далекий голос. Вот он стал яснее. “Говорит Москва”. Знакомый голос Левитана.
В ту ночь мы долго сидели на верхних нарах. Наушники переходили из рук в руки. Я слышал возбужденное дыхание товарищей, их радостные восклицания».
Оставалась одна проблема – для записи важнейших передач из Москвы нужно было освещение. Но и эту задачу воодушевленные изобретатели решили с блеском.
«За бараком стоял керосиновый фонарь, освещавший проволочную изгородь. Луч от фонаря падал на потолок барака, как раз туда, где находилась постель Клименко. На это место потолка он прикрепил кусок зеркала под таким углом, что луч, отражаясь, падал на его подушку. Теперь можно было писать».
Когда на следующий день Клименко и его помощник докладывали подпольному комитету о досрочном выполнении задания, было понятно, что конструкторы и сами откровенно изумлены итогами своей работы.
Снова под арестом
В октябре 1943-го из лагеря в Калафате сбежали двое заключенных. Виноватым за побег вновь был назначен полковник Хазанович.