омендатуры и поставили в две шеренги вдоль мрачного коридора. Скоро из кабинета вышли Попович, начальник сигуранцы, мажоры Жоржеску и Акимов. Мы хорошо понимали, что за организацию подкопов и попытку освобождения всего лагеря нас ждет суровая кара. Некоторые товарищи уже приготовились к самому худшему – расстрелу».
Группу распределили по двум бурдеям по соседству с помещением охраны. Начались допросы.
«…Изолированные от внешнего мира, мы ничего не знали о том, что делается в лагере. Наконец обстановка несколько прояснилась: трое красноармейцев под конвоем сантинел принесли в бурдеи матрацы для тяжелобольных.
Пока принимали матрацы, красноармейцы незаметно передали табак. На мое имя присланы несколько десятков сигарет и среди них маленькая записка от Володаренко и Пляко. В записке сообщалось: “Аресты и допросы продолжаются. Компасы, стенные газеты, топографические карты при обыске захвачены. Радиоприемник сохранился, журнал уничтожен своими. Патриотическая работа продолжается в глубоком подполье. Вместо тебя руководителем временно избран Ш.”
От красноармейцев стало известно, что теперь лагерная охрана усилена вдвое. У пленных отобрано все верхнее обмундирование, обувь, головные уборы. Люди с утра до вечера в нестерпимую жару и непогоду остаются под открытым небом, а бараки на это время запираются на замок. Суточный рацион питания сокращен наполовину».
Шли дни, арестованные в ямах ожидали военно-полевого суда. Аресты и допросы продолжались еще две недели.
«Вода табачного цвета в нашей яме почему-то в землю не уходила. Проходы между земляными выступами мы называли “венецианскими каналами”. Утром, просыпаясь, мы все, как по команде, начинали надрывно кашлять».
После месячной отсидки в ямах их по какой-то причине перевели в карцерный барак. Там было ненамного лучше.
«Окна крепко зарешечены толстыми железными прутами, вход и выход в арестантское помещение только один, через караулку, вдоль стены которой расположены стоячие “гробы”. Тут же помещалась и охрана.
За окнами, на дворе, за проволокой, буйно зеленела весна. Солнечные, теплые дни звали на воздух, на волю. Ночью охрана затыкала все отдушины в помещении. Наступала томительная духота. На спящие, потные тела заключенных набрасывались полчища клопов, прятавшихся в щелях стен и деревянных нар.
Сантинелы, наблюдавшие через смотровое окошко за узниками, часто врывались в помещение и, поднимая крик, избивали тех, кто позволял себе подняться с нар, защищаясь от клопов или пытаясь утолить жажду».
Один из заключенных, в прошлом связист, достал где – то кусок зеркала и решил попробовать с помощью световой сигнализации связаться с двором лагеря.
«Когда солнечные лучи коснулись окна нашего жилища, связист направил “зайчик” на стекла противоположного барака. “Зайчик” сразу же привлек внимание товарищей, и они немедленно отозвались. Связисты по азбуке Морзе обменялись несколькими фразами. Мы попросили: “Сообщите новости”. Получили ответ: “Из лагеря бежало пять человек. Два товарища от избиения умирают. Вас отправят в военную тюрьму для военно-полевого суда…”
Этой связью мы пользовались пять дней, пока ее не обнаружила сигуранца. Жандармы устроили у нас повальный обыск, но зеркало не нашли. Дежурный офицер пригрозил нам общей поркой, если будет замечена попытка повторить сигнализацию».
Наконец, в один из дней в середине мая 1944-го всю группу под усиленным конвоем повели из карцера на пристань.
Снова в Слобозию
Трехдневное путешествие на корабле по Дунаю могло бы стать приятным, если бы пассажиры не были заперты в тесном трюме товаро-пассажирского парохода, по реке не плавали магнитные мины, а в небе не бились мессершмитты с американскими «летающими крепостями».
Тем не менее приятные моменты все же были – например, когда пароход зашел в болгарский город Рущук, чтобы набрать питьевой воды и надеть противоминные пояса.
«Было совсем светло, когда мы причалили к пассажирской пристани. На берегу толпилось много людей. В стороне от причала прогуливались два немецких офицера.
Когда на берегу узнали, что на пароходе находятся пленные советские воины, все повалили на пристань. Толпа буквально осадила пароход. Мы слышали понятные нам славянские фразы. Нас приветствовали. Подавали свежую воду, бросали пачки папирос, табак, булки, конфеты. Никто из судового начальства, а также находившиеся в толпе портовые полицейские не препятствовали болгарскому населению общаться с военнопленными.
Теплая, сердечная встреча болгар тронула нас до слез. Мы поняли, что присутствие гитлеровцев в Болгарии не поколебало давнюю братскую дружбу, и думалось, что болгары тоже уверены в скором разгроме немецких захватчиков.
Когда пароход отчалил от берега, молодая женщина бросила на палубу большой букет свежих цветов. Над толпой поднялся лес рук».
В Слобозии их ждала военная тюрьма.
«Нашу группу принимал комендант лагеря, он же начальник военной тюрьмы подполковник Кирабаш. Пока шла процедура приема, мы осматривали наше новое жилье. Приземистое двухэтажное здание, толстые каменные стены выкрашены известью. Эта белизна особенно ярко подчеркивала железные переплеты на окнах. Почти вплотную к стенам тюрьмы подступали четыре ряда колючей проволоки. Через нее вел лишь один узкий коридор с прочными калитками и тяжелыми замками. Во дворе тюрьмы, кроме дощатой уборной, других сооружений не было.
Перед тем как переступить порог этого каменного мешка, каждый из нас настороженно отыскивал глазами места, которыми можно было бы воспользоваться для побега».
Ожидание военно-полевого суда затягивалось (забегая вперед – так они его и не дождались). Это были не лучшие дни для Алексея Рындина: «У меня снова открылись раны на бедре, и я лишился возможности ходить. Правая рука в локте не разгибалась, но пальцы работали нормально. Понятно, что настроение было отвратительным, я подолгу лежал без движения. В такие минуты в памяти обычно всплывал Краснодар. С щемящей болью в сердце перед глазами вставали дети. Я видел их такими, какими оставил дома несколько лет назад…»
Впрочем, это не мешало Рындину с товарищами готовить очередной побег.
Подготовка побега
По соседству с тюрьмой размещался лагерь военнопленных, в котором содержалось до пятисот красноармейцев. Когда удалось наладить связь с ними, передали старшему по лагерю: «Подготовьте боевые подразделения из бойцов на всякий случай…»
Радиоприемника уже не было, но о наступательных операциях Красной армии узнавали из румынских газет. Примерно определили линию фронта. Заключенные, не сдерживая возбуждения, настаивали на немедленном освобождении из лагеря.
В середине июля узникам военной тюрьмы разрешили раз в день продолжительную прогулку по двору тюрьмы, а утром и вечером – пользование уборной во дворе. План побега обрел форму.
Стены и крыша тюрьмы оказались неприступными, поэтому снова решили копать тоннель.
«Во время утренней прогулки, когда в уборной собрались несколько человек, подняли доски пола, и два узника опустились в подполье. Держась руками за балку и упираясь ногами в рыхлую стену, они до конца перерыва ножами выкопали нишу, подготовив рабочие места. Затем стали прокладывать основной проход, ссыпая землю в яму уборной. Во время обеденной прогулки “землекопы” выходили на отдых, а вторая смена опускалась в подполье и продолжала работать до вечера. На ночь оставаться в тоннеле было опасно, так как жандармы перед сном проверяли наличие людей в камерах.
На седьмые сутки ночи стали лунными. Это совпало еще и с тем, что жидкость в яме быстро поднималась, грозила захлестнуть тоннель. Решили выпустить на волю хотя бы небольшую группу людей. Но успех организации побега был еще призрачен, так как тоннель выходил на поверхность картофельного огорода в 12–15 метрах от постоянного караула с пулеметным гнездом. Но это не остановило нас».
Тоннель вмещал только одиннадцать человек. Выбирали жеребьевкой. Алексей Рындин решил остаться, хотя друзья уговаривали его уйти с ними.
«Я категорически отказался. И сделал это по многим причинам: во-первых, ноги мои для похода не годились, следовательно, я бы только задерживал товарищей, второе – раз установлен принцип отбора, его нарушать нельзя, это просто нечестно, и третье – по моральным и практическим соображениям я должен оставаться в тюрьме, пока не решится судьба всех остальных».
19 июля 1944-го во время вечерней уборки одиннадцать человек во главе с капитаном Московченко распрощались с товарищами и спустились в тоннель, где им предстояло просидеть до наступления темноты. Было опасение, что беглецы не выдержат скопления газов в тоннеле. Более трех часов томились они в душной дыре. Но как только опустилась ночная мгла, было открыто выходное отверстие тоннеля.
На следующее утро, еще до восхода солнца, караул пулеметчиков обнаружил примятую ботву картофеля и странную дыру в земле. Поднялась тревога. Но беглецы в это время были уже далеко.
Побег одиннадцати советских офицеров из слобозиевской тюрьмы имел серьезные последствия. Через два часа после раскрытия побега о нем уже знал Бухарест. Всех оставшихся членов группы допрашивали с пристрастием. Прогулки не только во дворе, но и по коридору были прекращены. На двери повешены большие замки, усилена внешняя охрана.
У заговорщиков уже были другие дела, поважнее.
Теперь они планировали вооруженное восстание.
Подготовка восстания
«Мы с Хазановичем пригласили Канабиевского, Коршунова, Собецкого, Шикина и других товарищей участвовать в разработке плана вооруженного восстания.
На днях в лагерь должна была возвратиться большая группа пленных красноармейцев, вывозимая на работы в местные хозяйства. Есть смысл дождаться их. Во-первых, бойцы были физически крепче, во-вторых, численность отряда после объединения увеличится до пятисот человек. А это уже сила, способная на серьезные дела.