Вижу бойца. Подхожу к нему и спрашиваю: “Ты ранен? Почему ты лежишь?” Отбираю у него автомат. Он ничего не успел ответить, как между нами легла граната. Обоих нас ранило. Какой-то боец перевязал мне руку и голову. Масенко посмотрел на меня и вскрикнул: “Ты тоже ранена?”»
Раненая Маша немного полежала, чтобы отдохнуть.
«…но не лежится мне. Взяла автомат у бойца и поползла. Вдруг вижу, двигаются немцы. Их было много. Я немного обождала.
Вдруг вижу чуть ли не перед собой фрица. Думаю, что его-то никак нельзя пропустить. (Я стреляла левой рукой.) Дала короткую очередь – он упал. Потом вижу, что еще и еще, много солдат немецких спускается. Я – вторую очередь.
Масенко говорит: “Ты чего стреляешь?” – “Видишь, немцы”. Патроны на исходе. Я хочу лезть за автоматами убитых немцев. Масенко не пускает меня. Но я стащила с себя белую повязку с головы (чтобы незаметнее было) и поползла к фрицам. Благополучно добралась, взяла два автомата и штук шесть гранат и так же благополучно возвратилась».
Это потом у журналистов превратилось в «девушка бесстрашно перемахивала через бруствер».
«…Дело шло к вечеру. Мы были вообще-то в окружении, так что наблюдать нечего было. Даже раненые говорили, что немцы, наверное, в Севастополе. Бойцы говорили, что и дороги мы не знаем.
Но я дорогу здесь очень хорошо знала. Бойцы сомневаются. Стемнело… Решили так, что все бойцы, которые могут передвигаться, будут помогать бойцам, тяжелораненым. Все в общей сложности будут продвигаться за нами, а Масенко будет последним.
Так и делаем, если впереди опасности нет, я, идущая несколько впереди всех, машу забинтованной рукой, и все продвигаются на несколько метров. Потом подошли на уровень наступления. Здесь нужно было быть более осторожным. Нам пришлось много расследовать, нет ли где опасности. От своих раненых мы метров на 20–30. Как будто бы никого впереди нет, продолжаем лезть дальше.
Вдруг раздается стон. Думаем, не немцы ли это. Стон продолжается. Я говорю: “Ведь немцы-то воют, а наши стонут”, – и с этими словами бросилась я на стон. Действительно, это оказался один из наших старшин. Мы его подобрали, потащили на тропинку. Я возвратилась за ранеными бойцами.
Поле было заминировано. Одна лишь тропинка осталась для прохода, нужно было быть очень осторожными. Возвратившись, увидела, что многие из бойцов упали духом, говорят, что все равно положение безнадежное и мы можем в любую секунду подорваться. Тогда на это я отвечаю: “Хорошо, если и придется кому-нибудь из нас подорваться на минах, так это мне, потому что я первая пойду. Это послужит сигналом, что продолжать идти нельзя больше, и никто из вас не пойдет”. Нас было всего 38 человек.
Долго шли, но старались не сойти с тропинки. Стали подниматься на гору. Никого нигде нет. Бойцы говорят, что все, очевидно, ушли в Севастополь. Вдруг раздается: “Кто идет?! Ложись!” – “Свои”. В этом боевом охранении были бойцы, которые узнали меня, говорят, что это сестра идет. Расспросила их, как дела, и снова двинулись».
К утру вернулись в штаб.
Известия о подвиге Марии быстро распространились среди бойцов. «Мне было интересно: куда бы я ни приходила, бойцы смотрели на меня, узнавшие меня показывали другим и говорили, что, мол, это та самая девушка, которая сдерживала сопку и вывела бойцов из окружения. Как будто на лбу у меня было написано».
Вот так она получила «Героя» в 20 лет.
Вскоре в одном из боев Мария опять была ранена в голову, другие раны также давали о себе знать, поднялась температура. Была направлена в госпиталь, в Инкерманские штольни. Там и узнала о присвоении ей звания Героя Советского Союза.
30 июня 1942 года, когда противнику удалось ворваться в Севастополь, группа раненых бойцов попыталась пробиться к морю, надеясь на эвакуацию. Большая часть группы погибла 2 июля в неравном бою. Уцелевшие укрылись в скалах южнее Казачьей бухты. Двенадцать дней, без воды и еды, они ждали помощи, надеясь на эвакуацию по морю. Гитлеровцы 14 июля 1942 года с моря обстреляли прибрежные скалы и взяли в плен оставшихся в живых советских бойцов.
Так Мария Байда попала в плен.
Сначала ее отправили в Бахчисарайский лагерь военнопленных, а затем в пересыльный концлагерь «Картофельный городок» в Симферополе.
«Мы были страшно усталые. Потом к нам приходит переводчик и говорит, что теперь вы не в Советском Союзе, теперь вы должны исполнять наши приказания, что мы заставим вас делать, то вы и должны исполнять в точности, если же вы не будете делать или лениться, то мы будем принимать свои меры. Мы все молчали. Нас несколько раз спросили, понятно ли нам, мы все равно продолжали молчать».
Затем была Симферопольская тюрьма. И тут Марию чуть не погубила ее внезапная известность.
«Прошло несколько дней. Я как-то сидела на подоконнике и смотрела во двор, вижу, мужчин выгоняют во двор на работу. Вдруг ко мне подходит солдат (русский) и говорит: “Мария!” Я сразу же приготовилась прыгать с подоконника, а он говорит: “Ты не бойся, не прыгай”. Но я прыгнула. Меня звали только Катей. А фамилия моя была Черная. Он все продолжал называть меня по имени.
Тогда я подхожу к окну и говорю: “Нет, не Мария”. – “А кто?” – “Катя”. Я его не могла узнать. Тогда он мне назвал комиссара Попова из госпиталя дивизии. Может быть, я когда и встречала его, но просто не была с ним лично знакома. А меня он знать мог, так как многие тогда меня знали».
Впрочем, никто ее тогда не выдал – даже «один русский, который всегда в нашем полку больше всех говорил о патриотизме», а потом оказался у немцев комендантом.
Но Марии даже в тюрьме «не сиделось так» (как раньше «не лежалось» ей, раненой, на поле боя): «Я хотела обязательно чем-нибудь кому-нибудь помочь». Хотя в это время фашисты ее уже среди пленных активно разыскивали.
Без особого, правда, успеха.
«…мы все лежали на полу, как вдруг открывается дверь и заходит немецкий офицер, одет он в гражданское (хорошо говорит по-русски), спрашивает, есть ли среди вас Нина Онилова. Одна говорит, что ее нет в живых, еще в марте месяце она умерла.
“Хорошо! Ну, а кто знает, где Людмила Павличенко?” Девушки говорят, что она была ранена, одно время была на Кавказе, а теперь, где она, никто точно не знал. “Может быть, она среди вас здесь сидит?” Все молчали.
Потом он спрашивает: “А кто знал Байду Марию?” Девчонки растерялись. Я думаю, что лучше всего мне сейчас встать и сказать о ней слово.
Я подымаюсь (Людмила тащит меня обратно за гимнастерку) и говорю, что вот так-то и так. Я знала Байду Марию. “Откуда вы знаете?” – “Знаю, потому что были вместе”. – “А где она сейчас?” – “Она была ранена еще в июле месяце и на моих руках умерла”. – “Это правда, что вы говорите?” – “Правда”. Потом задал еще несколько вопросов относительно Байды».
(Тут вспоминается старый анекдот про Штирлица: – Его нет дома, что передать? – Передайте, что приходило гестапо, сильно ругалось.)
В сентябре 1942 года женщин из Симферополя перевезли в лагерь военнопленных в городе Славута (ныне Хмельницкой области, Украина).
«Привезли к вечеру, стали выгружать. Много было мертвых, их выбросили просто. В казармах нас всех согнали в большой зал (это бывший военный городок).
На второй день нас стали пересчитывать, некоторых перегоняли во второй барак. Я себя тогда чувствовала очень плохо. Я ничего не могла есть…
Помню, когда нас еще в Симферополе высадили, то девушки спрашивали, когда же, мол, вы будете женщин отпускать, ведь мы не мужчины. А они говорили: “А почему вы шли на фронт?” Комендант говорил: “Русские женщины хуже, чем мужчины”.
Здесь Мария – снова под своей фамилией – стала работать на швейном предприятии.
«Привели в швейную мастерскую. Никого не было. Одна только женщина работала. Директор говорит, что вы должны работать добросовестно и хорошо и не заниматься никакими глупостями, не связываться с партизанами. И после этих слов он поручает нас этой женщине».
Разумеется, очень скоро неугомонная Маша Байда, несмотря на проблемы со здоровьем, принялась «заниматься глупостями».
В лагере была подпольная группа, которую возглавляла Ксения Каренина.
«Однажды на работе я увидела, что Ксеня как-то улыбается про себя. Потом я узнала, что она связалась с партизанами <…>. Предложили и мне познакомиться. Я согласилась.
Однажды поздно вечером мы были уже на квартире, где нас уже ждали. Бабушка нас не отпускала, но мы ее уговорили и ушли.
Встретила нас сама хозяйка. Я как раз себя чувствовала очень неважно. В кухне увидела, что никого нет, кроме Ксени и хозяйки. «Ну, – думаю, – нас обманули».
Через несколько минут приоткрывается дверь, и входят двое мужчин. Познакомились. Это были партизаны (фамилии их я сейчас не помню). Стали нас расспрашивать. Думаем ли мы возвратиться в Красную армию или нет. Потом спрашивают, были ли вы связаны с партизанами или нет и хотите ли вы быть связанными с партизанами. А весной же вы перейдете к партизанам. Эти партизаны сказали, что они из отряда Калашникова… Конечно, от их предложения мы никто не отказались».
Немцы разыскивали партизан и даже обещали большое вознаграждение тому, кто найдет Калашникова.
«На это воззвание наша подпольная организация писала ответные листовки, где говорилось, что советский гражданин Калашников всегда бывает с вами». Мария раздавала листовки и выполняла другие поручения партизан.
Запланированный побег так и не случился. В феврале 1943-го Марию отправили в Ровно. Ксения Каренина, по некоторым данным, была арестована и повешена.
В конце марта Мария Байда оказалась в Австрии.
«…нас стали продавать крестьянам. Нас было примерно человек пятьсот. Каждый крестьянин мог выбрать себе девушку, какая из нас физически лучше выглядит, выбирали, чтобы от взятой работницы было как можно больше пользы в работе. За нас платили 43 марки. Наконец и я попала к одному фермеру. Фермер взял меня и молодого мальчишку – украинца. Потом он меня перепродал.