Однажды ночью я, открыв окно, начал отвинчивать шурупы. В ночной тишине отвинчиваемые ржавые шурупы издавали визг, который, как мне показалось, был слышен во всем селении. Наконец три прута было отвинчено, и я вылез во двор. Сразу за сараем Пенгорна находился сад соседа, откуда неслись ароматы спелых груш.
Я решил забраться в сад, усеянный упавшими спелыми грушами, подкрепиться и тогда двинуть на проселочную дорогу. Точного плана побега у меня не было, местность незнакомая. Знания немецкого языка было недостаточно.
Одно я знал – подальше от этих мест, а затем необходима встреча с кем-либо из иностранцев из рабочих лагерей, чтобы узнать направление продвижения на РОДИНУ. Но планам моим было не суждено сбыться. Не успел я проникнуть в сад, как через пару минут был схвачен соседом Пенцгорна и жестоко избит. Наутро я был представлен Пенцгорну как вор, который залез в сад воровать груши. Счастье мое, что Пенцгорн не знал моих действительных намерений. Меня свели к бургомистру, там мне еще влетело, но на этом и кончилось.
И без того безрадостная моя жизнь стала невыносимой. Я готов был отдать все то немногое, что имел, только бы слышать русскую речь и быть среди своих людей. Однажды ко мне на кладбище подошли двое поляков, которые работали батраками у соседнего крупного бауэра. Они меня предупредили, что Пенцгорн – тайный агент гестапо и чтобы я был с ним поосторожней.
Я решил во что бы то мне ни стало избавиться от своего хозяина. Скоро мне представилась такая возможность. В это время на отчизне произошли огромные изменения. Фашисты были разгромлены под Сталинградом. Были вывешены траурные флаги, немцы носили траурные нарукавники и повязки. Пенцгорн не отходил от радиоприемника, из которого ежедневно раздавался истерический лай бесноватого фюрера, призывающий к войне до победного конца и так далее.
Однажды Пенцгорн заговорил со мной очень ласково. Он говорил, что погорячился, избив меня, а теперь понял, что не права была его жена, которая меня плохо кормила и вынудила на воровство. Он обещал, что меня будут хорошо кормить и купят мне зимнюю одежду, только если будет ходить комиссия и спрашивать меня, какую я имел специальность, я должен был ответить, что я из крестьян. Он описывал мне, как плохо живется русским в лагерях и каким издевательствам они там подвергаются. Не желая его злить, я ответил согласием, но когда явилась комиссия, я сразу сказал, что я электрик и желаю работать по специальности. После тотальной мобилизации в Германии ощущался сильный недостаток в специалистах. В этот же день я был отправлен в Хемнитц, но только теперь на биржу городскую. Там меня с рук в руки передали председателю завода Автоунион в городе Хемнитце в предместье Зигмаршонау.
И вот я снова в лагере для восточных рабочих. Я слышу русскую, украинскую речь и понимаю – лучше умереть среди своих, чем жить в одиночестве. Порядки в лагере те же, что и на паровозоремонтном заводе. Те же побои, на работу с работы тем же конвоем, та же баланда.
Долго пытались меня приспособить работать электриком самостоятельно. Но как я ни «старался», у меня все получалось не так, как нужно. Электропроводка получалась косая и провисшая, при сборке моторов лопались чугунные крышки. Немцы проклинали меня, и в конце концов маленький злой старикашка Шмидер отказался от меня. Был еще такой же непонятливый электрик француз. В конце концов мастер Фукс решил нас отправить в ночную смену в помощь одному дежурному электрику немцу. Мне был вручен длинный список станков, на которых я должен был провести профилактику моторов. В ночной смене работало мало станков, и вот на неработающих я должен был снимать моторы, прочищать, промывать, где необходимо, заменять подшипники и тавотную смазку. Немец попался хороший, всей душой ненавидящий Гитлера и всю фашистскую свору. Дежурные полицейские редко ходили по заводу, больше находясь в своей комнате. У меня зародился дерзкий план.
В никелировочном отделе я нашел шприц с длинным эбонитовым носком, а кислоты у нас было полно. Я решил, что я обязан принести своей Родине хоть небольшую пользу, нанося врагу вред какой только могу. Хотя риск был большой, но условия для выполнения моего плана создались более-менее удобные. К конвейерной линии станков, которые обрабатывали блоки цилиндров к танкам «тигр», стоял вертикально-горизонтальный фрезерный станок. Стоило остановиться этому станку, как останавливалась вся линия за ним, так как дублирующего станка не было. Долго я ломал голову, как можно вывести его из строя, чтобы не навлечь на себя подозрений. Я стал прилежно выполнять задания мастера, и он был мной доволен. В конце концов способ был найден.
Ночью станок не работал и освещение над ним выключалось. В полировочно-заточном отделении имелась масса наждачно-корборундовой пыли. Одна горсть такой пыли в подшипник одного из моторов, и подшипник через несколько дней выходит из строя, не оставляя никаких следов умышленного повреждения, чтобы заменить подшипник, нужно обязательно снять громоздкий мотор, а подшипник дефицитный, нужно доставать на головном заводе, и так день, два линия простаивает. Немцы сетуют на то, что станок работает с перегрузом на повышенных режимах, а я торжествую, что вношу свою мизерную долю в дело борьбы против ненавистного врага.
Но очень часто выводить со строя один станок слишком наглядно, и я применяю другую тактику, снимая в одном конце цеха мотор для профилактики, кладу его в тележку для отправки в мастерскую, а проезжая по цеху, где-то в середине или в конце его, почти не останавливаясь, ввожу шприц с кислотой через отверстие крышки мотора в его обмотку и выливаю в нее кислоту. Утром при включении мотор сгорает, но никаких следов для подозрения не остается. Немцы всполошились: моторы горят один за другим, обмотчиков только двое, проводов не хватает, все списывается за счет перегрузки и несвоевременных ремонтов.
Но вот однажды окончив такую операцию, я, обернувшись, увидел, что возле меня стоит белявый русский парень с метлой в руках и лукаво улыбается. В душе у меня похолодело. Минуту мы молча смотрели друг другу в глаза, затем я повез свою тележку с мотором в мастерскую. Меня преследовала мысль – выдаст или не выдаст?
Через несколько минут в мастерской позвонил телефон, и украинского электрика потребовали в раздевалку, где якобы погас свет. Захватив лестницу и стремянку, я пошел на вызов. Взобравшись на лестницу, я обнаружил, что негоревшая лампа кем-то умышленно немного выкручена. Слезая с лестницы, я снова увидел возле себя белявого парня. Я знал его по бараку и не больше. Глядя на него в упор, я спросил, чего он меня преследует? Он все видел, и времени было достаточно ему донести на меня. Лицо парня стало серьезным. Глуповатая улыбка сползла с его лица, и он мне предложил познакомиться.
Из его рассказа я узнал, что он военнопленный офицер, бежавший из лагеря военнопленных и выдавший себя за гражданского добровольца, отставшего от эшелона, после чего был помещен в наш лагерь. Парень назвал себя Николаем Гусевым. Он предложил мне действовать сообща и обещал позже посвятить в важные дела.
Некоторое время я не верил Гусеву, а он не доверял полностью мне. Через время он мне сообщил о том, что является членом группы диверсии глубокого тыла, объяснил, что группа руководит подрывной деятельностью в немецкой армии и промышленности, и предложил выполнять отдельные поручения группы. Радости моей не было предела. Значит, и здесь, в глубоком тылу у врага, действуют народные мстители, значит, и здесь можно быть полезным своей Родине, значит, Родина мне доверяет. Отбросив в сторону все сомнения, я дал Николаю свое согласие. Гусев меня предупредил, что в целях конспирации в случае провала руководители групп, организованных в лагерях восточных рабочих, лагерях для военнопленных, знают только его и не знают друг друга, члены групп Гусева не должны знать, также мы не должны знать других участников группы диверсии глубокого тыла.
Передо мной была поставлена задача присмотреться в лагере Зигмар Монау и в девичьем лагере Гастгоф 1, кто из товарищей остался верен своей Родине и может быть вовлечен в группу сопротивления для организации мелких диверсий саботажа на заводе, и для выполнения организации мелких диверсий и саботажа на заводе, и для выполнения некоторых поручений группы диверсии глубокого тыла.
В задачи проектируемой группы входило распространение сообщений о действительном положении на фронтах, об успехах Советской армии, антифашистская пропаганда и большевистская агитация. Ставилась задача выявить настоящих патриотов и остерегать их от провокаторов и запроданцев типа Сенько-Поповского-Ювеналя, который устроился здесь переводчиком, или таких, как старосты бараков Иванова и Сафонова, лагерных полицейских Ивана Соснова и Александра Филатова.
Впоследствии в тюрьме я узнал, что в г. Хемнитце существовала разветвленная подпольная организация, имевшая свои группы почти во всех крупных лагерях, руководимая партийным центром через своих членов. Я принялся за выполнение трудной, но почетной задачи. Одно дело – портить моторы, действуя в одиночку, соблюдая максимальную осторожность, совсем другое – вести разговор с людьми. Нужно было уметь присмотреться к человеку, спрятавшему свои мысли и думы, как улитка в раковину, боясь предателей и провокаторов.
Из лагеря зачастую гестапо забирало одного-двух товарищей, и потом сообщали нам, что это были партизаны или офицеры. Одно неосторожное слово, и дешевое ухо провокатора немедленно доносило лагерному начальству на проговорившегося товарища. В таких условиях без всякого опыта в подпольной работе было очень трудно начать работу, не подвергая себя риску провала на первом же человеке.
В свободные минуты я вспомнил прочитанные книги о подпольной работе народовольцев, о работе подпольщиков дореволюционной России и спрашивал у них совета, но рецепта не находилось, и я решил действовать осторожно, как мне подсказывало чувство. Долго прислушивался к разговорам товарищей, я старался по малейшему оттенку угадать, какой товарищ тоскует именно по Советской России и горячо ненавидит фашистскую нечисть, кто готов на любое дело для пользы Родине. Вскоре я присмотрелся к Яше Селезневу. Молодой паренек из Днепродзержинска горячо откликнулся на мой призыв и стал активным моим помощником в делах, поручаемых мне Гусевым. Гусева он знал и даже пытался его «прощупать», но Гусев прикидывался простачком, не искушенным в политике, мне же сказал, чтобы я Селезневу не рекомендовал с ним беседовать, как с парнем недалеким.