По боковым ущельям
Если речной врез Бартанга напоминает щель, пропиленную пилой, то Язгулемская долина скорее похожа на глубокий след от удара топором. Склоны круты, но не так отвесны, как на Бартанге. От скал к дну долины спускаются огромные осыпи; по вертикали они тянутся иной раз до полукилометра. Большинство троп Язгулема проложено по этим осыпям. Полотно тропы постепенно оползает, люди проминают выше другую, и так из года в год. Поэтому проложить на Язгулеме автомобильную дорогу не легче, пожалуй, чем прорубить ее в скалах Бартанга. Там надо пробивать ее взрывчаткой; это трудно, зато надежно. Здесь же требуется постоянный надзор за полотном, чтобы его не засыпала надвигающаяся сверху щебенка. Около 20 процентов площади склонов покрыто в Язгулеме осыпями. Они перекрывают борта долины и составляют основу язгулемского пейзажа.
В Язгулеме каждое ущелье на свой лад. Одни сухие, другие влажные. По одним приходится подниматься чуть ли не на ногтях, в другие заводит крутая, но надежная тропа, а то и автомобильная дорога. Одну из них — в Мотраундару — пробили геологи и горняки. Ехать по этой дороге — не удовольствие. Как говорится, «пломбы из зубов вылетают». Но ехать можно. Средняя скорость — 4 километра в час. Если учесть, что на 18 километров пути приходится около двух километров подъема, это уже неплохо.
Интересное это ущелье, Мотраундара. Внизу отвесные скалы, в середине — Хугазский водопад. Вся река делает огромный прыжок на 25 метров, а выше — изумительные по красоте места. Зеленые поймы и низкие террасы окаймлены серыми осыпями, над которыми нависают коричневатые скалы, а выше — снега, ледники и сияющее памирское небо. Когда-то, еще на моей памяти, эти поймы и террасы были покрыты лесами. За пять лет горняки почти полностью вырубили эти горные тугаи. Рядом разведочная выработка, и горнякам нужен был крепежный лес. Пойменные леса еще могут восстановиться, а вот вырубленные на топливо арчевники — вряд ли: ведь возраст арчи в горах превышает иногда тысячу лет.
Об этих лесах у меня был разговор с начальником горнопоисковой партии. Он сидел на арчовом бревне и подписывал на колене какие-то бумаги для бригадиров. Когда бригадиры разошлись, я начал бой за язгулемские леса. Говорил о том, что для восстановления арчевников требуются столетия, что, вырубая лес, он ставит под угрозу смыва почву, которой здесь и так мало, что в конечном итоге рентабельнее завозить сюда крепежный лес и дрова, а не вырубать здешние рощи, играющие водорегулирующую роль. Говорил долго, горячо, даже с каким-то отчаянием. Начальник слушал молча. За день он устал. Потом поднялся, позвал меня в «кабинет», отгороженный досками от глинобитной столовой, и спросил, знаю ли я, что дает их работа. Я сказал, что знаю. Тогда он изложил свою позицию. Она сводилась к тому, что часть вырубленного леса они пустили на строительство автомобильной дороги, которая уже способствует развитию экономики долины. К тому же успех их дела приведет к такому экономическому преобразованию Язгулема, что нанесенный ущерб окупится сторицей. И наконец, если подсчитать, то еще неизвестно, выгоднее ли рубить лес на месте или завозить его сюда из Сибири. Вот так-то!
Может быть, он и прав был тогда. И все-таки мне жаль лесов на Мотраундаре. Ботанику всегда до боли трудно согласиться с экономическими оправданиями истребления живой природы.
Поисковый критерий
Впервые я посетил Мотраундару в 1956 году. Меня привлекла сюда интересная, хотя и довольно частная поисковая задача.
За год до этого мне удалось найти в устье Язгулема на скалах маленькое подушечное растение. Зимой, во время обработки материалов, выяснилось, что это растение — реликт, сохранившийся с доледниковых времен. В Ленинграде было установлено, что такое же точно растение ботаник Ф. Н. Алексеенко нашел где-то в Язгулемском хребте, на мокрых скалах, в 1903 году. Оно называется проломник моховидный. Поскольку потом, в течение полувека, никто этого растения не находил, возникло сомнение: а не ошибся ли Алексеенко этикеткой? Собрал растение на афганской стороне Пянджа, а этикетку по ошибке положил другую. Если бы это оказалось так, то этот проломник следовало исключить из флоры СССР. Повторная (через 52 года после путешествия Алексеенко!) находка этого растения показала, что во флоре СССР проломник моховидный все-таки имеется.
Но всякое дело надо доводить до конца. Нужно было найти и собрать проломник там, где это указано этикеткой Алексеенко. А указано там было вот что: «Рушан, Одуди, Учац, недалеко сел. Мотраун, мокрые скалы, август 1903 года». И все.
По карте установил, что Учац — это, скорее всего, Хугаз, урочище в 12 километрах от Мотрауна. Сюда я и пришел искать «классическое местонахождение».
Это это оказалось нелегко. Мокрых скал было много, облазить все невозможно. Трасса старой тропы, по которой ходил Алексеенко, не соответствовала трассе проложенной горняками дороги. Многие участки старой тропы были просто взорваны. Поиски какой-нибудь выдающейся скалы, вторая могла хоть чем-нибудь привлечь внимание Алексеенко, тоже оказались безуспешными. Кто угадает, чем могла заинтересовать исследователя та или иная скала полвека тому назад? Это было то, что называют поисками вслепую, без «поискового критерия». С таким же успехом можно искать ту самую иголку в стоге сена.
Проломник я тогда так и не нашел. Не нашел я его и два года спустя, когда проводил на Язгулеме геоботаническую съемку и паспортизацию пастбищ. Только в 1959 году завершилась история, начавшаяся за 56 лет до этого.
Случилось так, что мне пришлось заночевать в этом ущелье, не дойдя до цели. Темнело быстро, надо было искать место для ночлега. И я выбрал единственное приемлемое для этого место — ровное, возле воды, и в то же время сухое. Ни вверх, ни вниз по ущелью удобнее ночлега было бы не сыскать. Заночевал. А утром увидел, что надо мной нависает мокрая скала. Если бы Алексеенко пришлось ночевать в ущелье, то ночлег он выбрал бы только здесь. И утром тоже увидел бы эту скалу.
Это уже был «поисковый критерий». Я полез на скалу и через 20 минут, торжествуя, укладывал проломник в гербарную папку. Алексеенко написал этикетку правильно.
Профиль замкнулся
В итоге была написана коротенькая, в две странички, сухая заметка в научном журнале: «О новом нахождении…» Эмоциональная и эпическая сторона нахождения, разумеется, не описывалась. Язгулем за спиной. Впереди Гушхон, перевал через Ванчскии хребет. Зубчатый гребень. Ледники. Ходить по ним опасно: можно угодить в замаскированную снежной коркой трещину. И тогда… но об этом лучше не думать. Чтобы обезопасить себя, полагается ходить «в связке». Один путник идет на расстоянии от другого, и все связаны капроновым репшнуром… Если кто провалится в трещину, остальные вытянут. А если идешь один или вдвоем? Тогда связка не годится. И мы несем в руках чугурчуки — четырехметровые деревянные шесты с железными наконечниками. Как копье. Чугурчук — местное изобретение. Применений у него много. Он заменяет здешним охотникам ледоруб. Опираясь на заостренный конец чугурчука, можно, подобно прыгуну с шестом, перемахнуть через неширокий горный поток. А на леднике, если нести чугурчук вдоль хода, трещины не страшны: провалишься, шест ляжет поперек трещины и позволит выбраться. Хорошая вещь — чугурчук.
Спускаемся к Ванчу. Поясная колонка идет в обратном порядке. Сверху, сразу за снегами, идут луга. Потом степи. Ниже — заросли югана. Еще ниже — огромные зеленые лепешки сибирского можжевельника, распластавшиеся по щебнистым склонам. А по нижней части склонов пошли кустарники: иргай, шиповники, боярышники, миндаль. Правда, кустарниковые заросли разрежены, между кустами немало полыней и других пустынных и степных растений, но это уже детали. Главное — появился древесно-кустарниковый пояс. Памир с ботанической точки зрения кончился. Мы вернулись в Гиссаро-Дарваз. Профиль замкнулся.
Когда профиль по 72-му меридиану нарисован, многое проясняется. Мы шли с юга на север. От хребта к хребту, от долины к долине становилось влажнее, появлялось больше степей, а потом и лугов на склонах, и, наконец, появился кустарниковый пояс. А пустынь к северу становилось меньше. И подушечной растительности тоже. Ванч — это уже «непамирская» долина. Язгулем в верхней трети — тоже. В нижних же частях Язгулем еще сохраняет памирские черты растительной поясности, хоть и в своем особом варианте. А уж южнее Язгулема с Гиссаро-Дарвазом общего мало. Больше общего с сухим Восточным Памиром.
Наконец меридиональный профиль построен и вычерчен. Можно анализировать. К северу выклиниваются горные пустыни и нагорные ксерофиты, степной пояс становится шире, а криофитом постепенно становится олуговелым. Севернее Ванчского хребта вся поясная колонка сменяется:
I — пояс горных пустынь: 1 — гаммадовые, 2 — полынные, 3 — терескеновые; II — пояс нагорных ксерофитов: 4 — колючеподушечники, 5 — подушечники; III — пояс горных степей: 6 — полынные, 7 — колючетравные, 8 — злаковые; IV — пояс криофильной растительности: 9 — криофитон, 10 — олуговелый криофитон; V — вечные снега; V] — древесно-кустарниковый пояс: 11 — кустарниковые заросли и арчовые редколесья; VII — субальпийский пояс: 12 — заросли зонтичных; VIII— пояс лугового низкотравъя
Профиль получился интересный. Но одного его мало: он показывает закономерности смены растительного покрова только с юга на север. Пришлось проложить еще несколько профилей, на этот раз уже с запада на восток, от меридионального колена Пянджа в пределы Восточно-Памирского нагорья. На это ушло еще добрых четыре года. И вот итог. Выяснилось, что с запада на восток дно долин непрерывно повышается от 2000 до 4000–4500 метров, а климат становится все суше и холоднее, пока на самом нагорье не достигает почти тибетской свирепости. Границы всех высотных поясов с запада на восток, вслед за местностью и нарастанием сухости, тоже сдвигаются кверху. Если на Западном Памире горные пустыни доходят до 3000–3400 метров, то на Восточном этот рубеж сдвигается вверх на целый километр, а границы других поясов — на 700–400 метров: чем выше залегает растительный пояс на Западном Памире, тем меньше этот сдвиг. Получается, что на Восточном Памире те же пояса залегают более плотной пачкой, как бы прижатой к снеговой линии поднявшейся местностью. Здесь пояса не имеют уже т