Давыдов очень по-доброму улыбнулся. И даже несколько недоумевающий взгляд генерал-лейтенанта не заставил начальника отряда задавить свою улыбку.
— Хочешь попрощаться с товарищами? — спросил вдруг Николаев.
— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
Николаев снова глянул на Давыдова.
— Ну что ж, — пожал плечами подполковник. — Время у тебя есть. Разрешаю.
Ничего не ответив, я тем не менее сдержанно, но благодарно кивнул.
Николаев поджал губы.
— Нам пора. Дел еще невпроворот.
Начальник отряда постучался в дверь камеры. Ему немедленно открыл вытянувшийся по струнке сержантик.
— Селихова немедленно освободить, — сказал Давыдов. — Мой приказ уже у начальника вахты.
— Есть!
Давыдов обернулся.
— Ну что, пойдем, Саша? Приведешь себя в порядок. А то… — он замялся, — какой ты день тут уже сидишь?
— Лучше и не спрашивайте, товарищ подполковник, — сказал я с легкой улыбкой.
— И что? Так просто? Так просто все кончится? — спросил Черепанов, почесывая засаленную после долгого заключения голову.
Мы вчетвером сидели на лавочке, что стояла у здания штаба. Сидели и любовались на пустой плац. Посматривали на ворота и двери КПП, у которого дежурил совсем зеленый часовой.
— А что, товарищ прапорщик, тебя чего-то не устраивает? — устало хмыкнул ему Нарыв.
Черепанов, несмотря на освобождение с губы, казался настолько хмурым, будто бы все еще находился в камере. Он ссутулился, опер локти о колени и подпер голову. Уставился куда-то в асфальт.
— Да нет, устраивает, Слава, — вздохнул он и выпрямился. — Да только… Только мы ж мятеж устроили. И что? Просто выговорами отделаемся? Странно это.
— А я думаю, — начал Уткин чуть-чуть гундосо, — что это все потому, что Саша им пакистанца притащил. А мы — отбили налет этих сукиных сынов.
Я глянул на Уткина. Вася выглядел несколько бледноватым. А еще постоянно шмыгал носом. Видимо, простудился в своей камере.
И тем не менее даже простуда не убавила у него сил. Когда мы с ним увиделись здесь, в отряде, он подскочил, схватил меня своими могучими ручищами и сжал в объятиях так, что ноги оторвались от земли, а позвонки захрустели.
— А я думал, ты мертвый, Саня! — гундосил он при этом, — вот те крест, думал!
— Я тоже так думаю, — покивал Уткину Нарыв. — И потом, все ж понимают — мы ничего плохого не хотели. Мы просто границу защищали. И себя от самодуров.
— И все ж… Мятеж… — все пыхтел Черепанов.
Казалось, у него в голове не укладывалось, что нас просто так, спокойно отпустили и уже завтра утром они снова будут нести службу на Шамабаде.
Слишком прямой был этот Черепанов. Прямой во всем. И в мыслях тоже. И потому странно ему было, что совершенно прямая логика а-ля «залет — наказание» в этот раз не сработала так, как он привык.
Пусть даже и применяли ее, эту логику, нынче именно к нему.
— А ты и правда не рад, товарищ старшина, — улыбнулся я ему. — Ну, можешь вернуться в камеру, если хочешь.
Парни сдержанно рассмеялись.
— Хочешь, на… — Нарыв протянул Черепанову камешек. — Разбей в-о-о-о-н то окошко. Глядишь, обратно посадят.
— Да иди ты в баню, Нарыв, — зло бросил ему прапорщик.
— Товарищ прапорщик, да вы чего? — рассмеялся Уткин и шмыгнул носом. — Скоро снова опять будет все по-старому. Снова пойдем в наряды. Как раньше. Будто бы ничего и не было такого…
— Как раньше уже не будет, — вздохнул Черепанов.
— Это еще почему? — удивился Уткин.
— Тарана-то перевели. Кто там щас исполняет обязанности-то? У кого в руках застава?
Уткин нахмурился и вдруг задумчиво погрустнел. Лицо Нарыва тоже покрыла тень. Черепанов успешно передал свое настроение остальным. Казалось, так он и хотел.
— И правда, — покивал я, но не грустно, а задумчиво. — Как раньше не будет. Но разве это плохо? Все меняется. Шамабад тоже. Только служба всегда ровно такая же, как и была.
Говоря эти слова, я поднял взгляд к небу. Темноватое, оно свидетельствовало о том, что сумерки набирают силу. Солнце село не так давно. Душный афганский вечер чувствовался тут, в Московском, почти точно так же, как и на границе.
Когда я снова глянул на парней, заметил, что все они как один уставились на меня. Взгляды их блестели немым вопросом. Причем одним и тем же.
— Саша, а ты чего задумал? — первым высказал вопрос Нарыв.
Я им улыбнулся.
— За речку меня переводят. В мангруппу.
Лица пограничников вытянулись.
— Чего? — пробасил Уткин. — В какую мангруппу⁈
— Это ты… Сам? — спросил Нарыв, когда я не ответил на вопрос Уткина.
— Да. Сам.
— Зачем?
— Так надо было.
Черепанов ничего не сказал. Только уставился себе под ноги и повесил голову. Плюнул.
— Уходишь с Шамабада, что ли? — только дошло до Уткина.
— Да, Вася. Ухожу.
— Тогда я с тобой! — Уткин аж поднялся с лавки, — ну-ка! Признавайся, в какую переводят⁈ Я тут же рапорт подам!
Я разулыбался.
— Не скажу, Вася.
Уткин нахмурился.
— Мы с тобой же договаривались… Куда ты, туда и…
— Ты тут нужен. На заставе. Без тебя им тяжелей будет, Вася.
— Но…
— А Малюгу на кого оставишь? — хитровато улыбнулся я. — Его ж Солодов затюкает своими шутками про деревню. Один ты его только и спасаешь.
Вася Уткин открыл было рот, чтобы что-то сказать, но так и не сказал.
— Это ты с кем-то договорился, да? — спросил Нарыв мрачно. — Чтоб тебя подальше отослали, а нас не трогали? Так?
Впрочем, ему я тоже не ответил. Все потому, что мы заметили какую-то суету у КПП. Молодой часовой с кем-то упорно спорил. А этот кто-то изо всех сил пытался прорваться на территорию отряда.
— Я знаю! Он тут! — услышал я знакомый девичий голос.
Когда присмотрелся издали, то понял — это Наташа. И она была не одна, а вместе с отцом. Я рассмотрел массивную фигуру геолога Иванова, который тщетно силился удержать свою дочку.
— Гражданочка! Нельзя сюда! — протестовал часовой неуверенно. — Ни то я сейчас кого надо вызову!
— А я туда не хочу! Вы просто позовите!.. Позовите!..
— Наташенька… — суетился вокруг нее Владимир Ефимович. А вместе с тем он непрерывно извинялся перед перепуганным часовым: — Простите! Простите ее! Ай! Наташенька! Простите ее!
— Мне нужно увидеть его! Нужно увидеть Сашу Селихова!
— Не положено, гражданочка! Гражданин, держите вашу дочь в руках!
— А это не твоя ли? — спросил Нарыв, кивнув к КПП.
— Моя, — сказал я с улыбкой. А потом встал и энергично пошел через плац к КПП.
Когда приблизился, Наташа меня заметила. Глаза ее от изумления округлились.
— Саша! Сашенька! Живой! Господи, живой! Да что ж они с тобой сделали⁈
— Привет, Наташа, — ответил я с улыбкой.
— Нам вот его надо! Вот этого хлопца! — тут же забухтел Иванов. — Выпустите его на две минутки за ворота! Выпустите и все!
— Саша!
— Не положено! — упирался неуверенный часовой.
Когда я приблизился, Наташа вдруг замерла. На лице ее застыла маска изумления. А потом… Она внезапно схватилась за живот.
— Ох! Ох!
— Наташенька! — испугался Владимир Ефимович, поддерживая дочь, чьи ноги внезапно подкосились.
— Гражданка! Что с вами⁈ — перепугался часовой.
— Что-что! — кричала Наташа в ответ. — Плохо мне! Плохо! Беременную женщину в могилу сводите!
— Как это… Беременную? — побледнел Владимир Ефимович.
— Как это… Беременную? — часовой повторил интонацию геолога точь-в-точь.
— Так это! А вы меня к отцу ребенка не пускаете! К жениху моему! — кричала Наташа, кривясь от боли. — Сашенька!
Я хмыкнул. Покачал головой, а потом пошел к этой веселой компании, чтобы прекратить весь гай-гуй.
Глава 11
— Ух… Ух… Сашенька! — пыхтела Наташа, изо всех сил кривясь от боли.
Владимир Ефимович поддерживал девушку, уставившись на нее совершенно дикими глазами.
Не менее дико смотрел на Наташу и часовой. На лице его застыло такое выражение, которое можно было описать как смесь ужаса и удивления. Внезапно физиономия паренька изменилась. Стала решительной, да такой, будто он готов прямо сейчас принять роды у несчастной девочки.
При этом казалось, никого совершенно не смущало, что стройная Наташа держалась за свой совершенно плоский девичий животик.
— Владимир Ефимович, — сказал я, встав рядом с перепуганным часовым, — отведите Наташу куда-нибудь. Я сейчас выйду.
Владимир Ефимович будто бы вздрогнул от моих слов. Взгляд его скакнул с Наташи на меня.
— Сашенька… — снова простонала Наташа.
— Наташ, все хорошо, — сказал ей я. — Я сейчас выйду. Подождите две минутки.
Внезапно Наташа выпрямилась. Страдальческое выражение тут же пропало с ее личика. Глаза Владимира Ефимовича от этого округлились еще сильнее.
Часовой, казалось, совершенно перестал понимать, что происходит.
Девушка одернула свое легкое белое платьице в цветочек.
— Обещаешь? Обещаешь, что выйдешь? — все еще немного обеспокоенно спросила Наташа.
— Обещаю.
Потом я глянул на ее отца.
Владимир Ефимович прочистил горло, легонько подтолкнул девушку в спину.
— Пойдем, Наташ. Сейчас он придет.
Они отошли чуть дальше туда, где через дорогу, напротив бетонного забора, что ограждал территорию отряда, росло кривенькое абрикосовое деревце. Стали терпеливо ждать там.
Тут я встретился взглядом с часовым. Худенький парнишка лет девятнадцати, с совсем еще юношеским лицом, уставился на меня с каким-то недоумением в глазах. Потом пробурчал:
— Выходить без разрешения не положено.
— Селихов? — раздался внезапный оклик у меня за спиной.
Голос был знакомым. Часовой немедленно вытянулся по стойке смирно, отдал честь.
Я обернулся.
Это был уже знакомый мне капитан Батов — офицер, с которым я познакомился на учебном пункте погранотряда осенью прошлого года. Именно он вел у нас стрельбы. Он приказал мне стрелять при нем из СВД и помог с раненым сержантом Бодрых, когда с ним произошел несчастный случай во время учебного задержания.