Крепость не была сильно большой. И казалось, она являлась частью каких-то более крупных фортификационных сооружений, что пролегали когда-то в этих местах. Впрочем, может, это было не так.
Кишлак Дез-и-Захак представлял из себя набор из тридцати или сорока глинобитных саклей с квадратными крышами. Они протянулись вдоль дороги без какой-либо организации и походили на бугристую, причудливой квадратно-неправильной формы опухоль, выросшую на ней.
По ту сторону дороги пролегли террасированные сельскохозяйственные поля, разделенные тут и там пересохшими арыками. Было сразу понятно — очень давно никто не возделывал землю в этих местах.
Однако все мои наблюдения затмило какое-то странное чувство — чувство дежавю. У меня сложилось четкое впечатление, что я когда-то видел эти места. Даже больше — был здесь.
Это было едва уловимое ощущение. Ровно такое, как когда ты вспоминаешь старый снившийся тебе давным-давно сон и не можешь понять, действительно ли он тебе снился.
Вертолет пошел на снижение на открытой равнинной местности одного из высушенных полей. Когда он завис над землей метрах в трех, детина встал. За ним поднялись остальные старики. Кто-то из них принялся открывать дверь пассажирского отсека.
— Вставай! — закричал детина, — встать всем!
Новобранцы засуетились, принялись неуклюже подниматься со своих лавок.
— Выгружаемся, готовность тридцать секунд!
Я не спешил вставать. У выхода началась давка, и старики принялись гонять бойцов, чтобы те не слишком толпились.
Судя по тому, что детина крикнул что-то с вертолета, на земле нас уже ждали.
Потом бойцы один за другим стали спрыгивать на землю. Если кто-то трусил, небритый строго подпихивал солдата к краю, все же вынуждая выпрыгнуть из люка.
— А тебе что, особое приглашение нужно? — приблизился ко мне детина.
Это был парень лет двадцати. Широкоплечий, крепкий, с бычьей шеей и стриженной под ноль головой. Он надел панаму, которая бросала на его маленькие, глубоко посаженные глаза и мощные надбровные дуги злую тень.
— Ты, значит, старший группы? — спросил я.
Детина поджал губы и выдвинул вперед мощный подбородок. Потом вдруг подался ко мне.
— Ты думаешь, я не знаю, кто ты такой? Думаешь, я не слышал о мятеже на четырнадцатой?
— И кто же я такой? — ухмыльнулся я, даже не нарушив собственной расслабленной позы.
— Ты меня за дурочка не держи, Селихов… — прошипел детина немного зловеще, — про тебя много стариков знают. Это ты там, за Пянджем был герой. А тут тебе лучше варежку захлопнуть и сидеть тихо, как мышь. Понял?
— Там сейчас твой дружок, с такой же тупой рожей как у тебя, — сказал я, кивнув на бойцов у люка, — делов наделает. Ты б приглядывал за ними, старший.
— Чего? — Детина обернулся. А потом стал грубо и мерзко ругаться матом попеременно с плевками.
Все потому, что у люка начинался скандал. Почти все новенькие выгрузились. Остались только старики да трое новобранцев.
Один из стариков — знакомый уже мне боец со сломанным носом, сцепился с новобранцем. Последний, к слову, не уступал ломоносому ни в росте, ни в ширине плеч. Это был белобрысый парень лет девятнадцати. У него были настолько белые волосы, что казались почти седыми, если бы не легкая их желтизна. Кожа тоже, по всей видимости, когда-то была очень светлой, но под жестоким афганским солнцем приобрела красноватый оттенок. Кроме того, на его лбу, носу и щеках выступили темные точки веснушек.
Детина немедленно подошел к ним и тут же наехал на белобрысого паренька вместе с остальной своей компанией.
На них даже прикрикнули снизу, и тогда детина приказал оставшимся двоим новеньким выпрыгивать, а вот белобрысого стали теснить в сторонку.
Только тогда я поднялся со своего места.
Белобрысый парень выглядел напряженным как струна. Даже больше — готовым к драке. Но все равно медленно, шаг за шагом, пятился под напором четверых стариков. Я приблизился к нему, при этом грубо толкнув небритого плечом. А потом просто встал рядом с белобрысым.
Вся четверка стариков, казалось, опешила от такой моей наглости. Белобрысый просто удивился.
Я заглянул в глаза детине.
— Отошли. Мы выходим.
Старики стали переглядываться. По растерянности, что словно неприятный, постыдный пот, выступила у них на лицах, было видно — они совершенно не ожидали, что я решусь переть на всех четверых разом.
— Этот высадку задерживает! — заорал детина, перекрикивая рев двигателей, — дружок, что ли твой⁈
— Я два раза не повторяю, — ответил я.
— Что за дела⁈ — раздался новый, высоковатый молодой голос.
Старики обернулись и даже расступились, уставившись на пилота в округлом белом шлемофоне, который выглянул в проем кабины.
— Сколько еще саляры жечь будем⁈
Все четверо стариков замешкались, как бы не зная, что ответить пилоту.
— Что за заминка⁈ — за нашими спинами вдруг появился стрелок.
Он поправил каску и осмотрел всех нас внимательным взглядом.
— Нет никакой заминки, — ухмыльнулся я ему. — Выходим! Пошли, Серега!
Я хлопнул белобрысого по плечу и назвал первое имя, что пришло мне в голову. Решил таким образом показать старикам, что я знаком с этим бойцом. Ну так, на случай, если они станут его попозже задирать.
Поджатые со всех сторон старики стали расходиться, когда мы с белобрысым приближались к люку пробираться к люку.
Я глянул вниз. Новобранцев уже построил низенький и круглолицый прапорщик. По национальности он оказался казахом.
Когда прапор увидел меня, его узковатые глазки, казалось, округлились. Он кивнул и что-то выкрикнул. Голоса его я не слышал, но по губам, лицу и артикуляции прекрасно разобрал его возмущенное «Че?».
Впрочем, я не обратил на это особого внимания.
— Давай, пошел, — я хлопнул по спине белобрысого.
Тот удивленно уставился на меня и запротестовал:
— Стой! Погоди минутку! А ты откуда знаешь, что меня Серым звать⁈
— Пошел!
Я хлопнул сильнее, и боец поддался. Спрыгнул вниз, ловко перекатился боком, совсем как парашютист-десантник, приземлявшийся после прыжка с парашютом.
Обернувшись напоследок, я наградил четверку стариков самым нахальным взглядом, на который только был способен. Они ответили мне по-зверски злобными выражениями на лицах.
А потом я спрыгнул вниз, на землю.
Когда спустились и старики, то старшина, наконец, построил нас всех. Потом заставил пересчитаться.
У прапорщика был низковатый, немного похрипывающий голос. Он говорил отрывисто, словно прогавкивая слова, а некоторые гласные и вовсе будто бы съедал:
— Нале-во! — приказал прапорщик нашей шеренге, — в расположение штаба мотмангруппы бегом марш!
И мы побежали. Достигнув дороги, строем пробежали вдоль кишлака. Тут нас сопровождали любопытные чужие взгляды. Но далеко не все из них были любопытными. Многие — уставшими.
Пока мы бежали по белой, словно мел, афганской дороге, я разглядывал кишлак. Разглядывал и видел на глиняных ступеньках бедненьких домишек, у их стен и за дувалами людей.
Тогда я понял — абсолютным большинством жителей кишлака Дез-и-Захак были старики, женщины и дети. Ни одного здорового мужчины хотя бы старше десяти и возрастом до семидесяти я не заметил.
«Значит, воюют, — подумалось мне. — Против нас воюют. И многие из тех, кто когда-то тут жил, уже наверняка погибли».
Дальше дорога поднималась на древнюю земляную насыпь, ведущую к валу, на котором и гнездилась крепость.
Молодые преодолели этот участок пути с видимым трудом, но старались не отставать. А вот я и старики, казалось, и не заметили подъема.
Внутрь крепости мы попали не через ворота, как можно было бы подумать. Ворот у Хазар-Калы вообще не было. Вернее, были, но представляли из себя огромную полуразрушенную каменную арку. Внутри нее построили большую заглушку из массивных досок и бревен. Усилили эту конструкцию мешками с песком и камнями.
Наш путь в крепость пролегал через КПП, что стоял на месте полуразрушенной боковой стены, которая когда-то соединяла малую и большую крепостные стены.
Внутри оказалось крайне оживленно.
Бойцов было немало, и каждый занимался делом: кто-то что-то таскал, кто-то что-то ремонтировал, кто-то чистил оружие или обслуживал технику, другие рыли землянки, которых и в крепости, и в ее окрестностях было немало. Я подозревал, что в большинстве из них прятали технику.
При этом почти никто из местных не носил полной формы одежды. Большинство ограничивались галифе и майкой. Начальство шло навстречу нехитрым способом солдат спастись от жары. Пусть и вопреки уставным нормам.
Крепость выглядела огромным живым существом, которое, несмотря на кажущуюся внешнюю смерть, продолжала жить. Жить в первую очередь человеческим трудом, звуками и запахами.
И тех, и других тут было предостаточно.
К привычному запаху сухой земляной пыли примешался тяжелый дух горюче-смазочных материалов, табачный дым разной степени вонючести и вонь жареного жира. Кажется, где-то работала местная кухня.
Вместе с тем крепость постоянно ревела моторами, лязгала оружием, стучала молотками, выла ветром на высоте стен и башен, а также бесконечно галдела десятками человеческих голосов.
От уютной, я бы даже сказал, домашней атмосферы погранзаставы здесь не было ничего. Лишь сухим прагматизмом и неустанным человеческим трудом полнилось это место.
— Становись! — снова крикнул старшина.
Мы выстроились на некоем подобии плаца. Вернее, это был не сильно просторный участок чистой, утоптанной земли, свободный от припасов, стройматериалов и прочего добра.
А располагался этот плац прямо под большой пузатой башней, именно той, что уцелела, но потеряла зубцы.
— Ровняйсь! Смирно! — скомандовал маленький круглолицый прапорщик. Он осмотрел нашу шеренгу и разрешил: — Вольно…
А потом стал затирать нам привычную речь о том, куда мы попали и что все, что мы видели или проходили раньше, де было настоящим детским садом. А вот сейчас начнется служба.