Теперь прекратились даже шепотки. Строй застыл в полнейшем молчании. Все бойцы уставились на нас, забыв всякие команды. Они смотрели на нашу с Симиным «перепалку» словно малые детишки на мультфильм с яркими картинками — безотрывно, внимательно, как загипнотизированные.
Для нас — всех, кто находился сейчас на этом импровизированном плацу, любые другие звуки, любые шумы, которых в крепости хватало, потеряли всякое значение. Они будто бы исчезли, настолько все окружающие были поглощены разговором простого солдата и уколотого им офицера.
Матовой уже не таился. Он открыто смотрел на меня со смесью удивления и… уважения.
А вот «старики» притихли в полнейшей растерянности. Кажется, они помалу начинали понимать, с кем им предстоит иметь дело.
Симин нахмурился. Его зрачки забегали, он заморгал, судорожно стараясь придумать, что ответить. Ведь очевидно было — никаких доказательств у него нет. Да и о самом мятеже он знает «по слухам из курилок».
По его лицу я понимал — до капитана дошло, что он ляпнул про мятеж, совсем не подумав. Так, ради красного словца. Уверен — у него и в мыслях не было, что сейчас, здесь, ему придется отвечать за свои слова не только передо мной, но и перед солдатами, что внимательно ловили каждое наше слово.
Уличенный мной, по сути, в непрофессионализме, в сомнениях относительно решения начальника погранотряда, он в полнейшей растерянности метался между разными вариантами того, как же ему теперь поступить.
— Если же командование сомневается в моей лояльности или компетентности после проведенной проверки и назначения, — не дождался я ответа Симина, — прошу поставить перед командиром мангруппы вопрос о моем немедленном отстранении от должности. Или поручить мне боевую задачу. Результаты действий — лучший показатель боевых и моральных качеств военнослужащего, товарищ капитан.
Когда я буквально бросил вызов Симину, капитан побледнел. Плотно, едва ли не добела сжал губы. В глазах его разве что искры от злости не плясали. Он был загнан в тупик. Накажи он меня сейчас или еще лучше — раскричись перед строем — все будет принято бойцами как слабость. А Симин, как и любой другой офицер, не привык выглядеть слабым перед подчиненными.
Симин открыл рот, и мне стало жутко интересно, чего же он сейчас такого выдаст. К сожалению, капитан меня разочаровал:
— Некогда ни мне, ни командиру с тобой возиться, — проговорил Симин послабевшим голосом.
Он замялся, достал из кармана телеграмму, что ему только что принесли. Показал мне скомканный, словно незначительная записка, листок.
— И без вас всех забот хватает, — пробубнел замполит. А потом и вовсе сделал вид, что никакого разговора между нами и не было. Обратился ко всему строю: — Короче, так. Хватит нам тут прохлаждаться. Старшина Омаров!
— Я! — вдруг встрепенулся казах, словно бы вырванный из гипноза.
— Распределить прибывших по местам несения службы!
А потом капитан, даже не дождавшись ответа, развернулся и быстро направился в башню, где, видимо, был штаб.
Ошарашенный этим старшина только открыл рот.
— Так а… куда? Кто куда? — промямлил он Симину.
Замполит даже не обернулся на его голос. Он просто вошел в дверной проем башни и исчез внутри.
— Есть, распределить прибывших по местам несения службы… — проговорил прапорщик в пустоту.
Я на мгновение обернулся к строю. Новобранцы, все как один, смотрели на меня с удивлением и… какой-то странной надеждой во взглядах. Смотрели так, будто бы нашли себе защитника. Нашли человека, что спасет их от всех «тягот и лишений».
Да только это было не так. И парни скоро прекрасно узнают это на собственной шкуре. Что-что, а тяготы и лишения им придется преодолевать самим.
А вот у стариков была другая реакция. Теперь они поглядывали на меня с опаской. С настороженностью. Любую спесь, любое нахальство по отношению ко мне как ветром сдуло с их лиц.
Вот теперь до них, наконец, дошло, что не стоит меня нервировать. Особенно по всяким глупостям, которые они там сами себе напридумывали.
Старшина Омаров обернулся к нам с таким видом, будто бы мы должны были рассказать ему, как нас самих распределить. Тем не менее ему стоило отдать должное — прапорщик быстро взял себя в руки.
Он выпрямился, подтянул галифе. Прочистил горло и посуровел лицом.
— Бойцы — встать в строй, — скомандовал он нам. — Нале-во! За мной ша-г-о-о-м… арш!
Вопреки словам Симина не все из тех, кого он назвал, оказались в моем отделении. Младшего сержанта Смыкало, коим как раз и оказался детина, приписали к первому отделению разведвзвода, но все равно отправили покамест с нами, в землянку, которая оказалась расположением третьего, моего отделения.
Землянка располагалась внутри крепостного вала, вернее, той его части, что была обращена внутрь крепости. Ее просто отрыли над одной из стен, что соединяла, как я их про себя назвал, «большую» и «малую» стены крепости Хазар-Кала.
Внешне землянка походила на засыпанный щебнем и осколками крепостного кирпича холм. Низкий, не более полутора метров над землей, он все же нес на себе явные признаки человеческого жилища. Например, тяжелая деревянная дверь, что ниже уровня земли, в канаве, которая вела ко входу.
Рядом с канавой отрыли крохотное, примерно тридцать на тридцать сантиметров, окошко, прикрытое изнутри мешковиной.
Над холмиком слегка возвышался железный хвостик дымохода. Сейчас из него дым не валил, но то обстоятельство, что труба, из которой он был организован, оказалась черной от сажи, свидетельствовало о том, что печкой внутри часто пользовались.
— Давай, бойцы, заходи. До вечера тут пока что будете, — сказал прапор Омаров, странно косясь на меня. — Вечером прибудет Муха, от него получите дальнейшие указания. Ну? Че смотрите, как мулы на кобылу? Давайте внутрь! Нечего шляться по расположению мангруппы, как бабы по базару!
— Товарищ прапорщик, — спросил здоровенный детина Смыкало, — а мне тоже туда? С ними? Я ж к первому приписан.
— Да! Пока что с ними! — раздраженно сказал Омаров.
— А когда покормят? — снова недовольно промычал Смыкало.
— Когда обед, тогда и покормят! Давай заходи уже!
Смыкало пожал плечами и спустился в канавку, пригнул голову, чтобы не зацепить панамой брезентовый навесик над входом. Дверь открыл без стука.
Бойцы по очереди, один за одним, стали спускаться в свое новое скромное жилище.
Я не торопился. Пусть афганская жара помалу и набирала обороты, но сидеть в землянке что-то совсем не хотелось.
Вообще в крепости царила атмосфера постоянной суеты. Казалось, каждый тут вечно что-то делал и решительно ничего не успевал. Потому и нами некому было заниматься, пока командир взвода не прибудет в Хазар-Калу.
— Селихов… — вдруг позвал меня Омаров, когда белобрысый, пригнув голову, исчез в дверном проеме.
Я обернулся.
Прапор смотрел на меня снизу вверх. Смотрел как-то странно несмело для такого грубоватого человека, каким он предстал перед нами в первые полчаса нашего знакомства.
— Я, товарищ прапорщик.
Набравшись смелости, прапор нахмурился.
— Ты мне вот что скажи. Был мятеж или нет? А?
Вопрос звучал с «наездом». Хотя лицо прапора говорило о некотором смущении, которое он испытывал в этот момент. Видимо, наш с Симиным диалог ввел старшину в замешательство.
Слухи о мятеже пошли далеко. Даже не спасло то обстоятельство, что произошедшее на Шамабаде старались любыми способами замолчать. И как бывает со всеми подобными новостями, новость о мятеже вызвала у погранцов смешанные чувства. Кто-то, услышав некоторые подробности, отнесся к нашему поступку с одобрением. Другие — с безразличием. Третьи, особенно офицеры — с явным неодобрением, граничащим с ненавистью.
Вот и сейчас Омаров решил спросить у меня прямо, как бы стараясь понять — а как же ему относиться к произошедшему? Солдат к неопределенности не привык.
Он всегда ее плохо переносит. Даже в таких мелочах.
— Был, — сказал я без всякого сомнения.
Омаров нахмурился еще сильнее. Напучил и без того крупные губы.
— А если бы, чего ж ты тогда тут, а не в тюрьме сидишь?
— А потому что, товарищ прапорщик, — сказал я холодным, но будничным тоном, — потому что был он за правду. За безопасность границы.
Омаров аж удивился. Оказалось, его округлое лицо способно хоть чуть-чуть, но вытянуться. Даже панама будто бы привстала у него на затылке.
— Это… Как?..
— А вот так, — пожал я плечами. — И раз уж я тут, у вас, значит, и начальство тоже думает, что был он за правду, а?
Прапорщик задумчиво сморщил лоб. Его взгляд остекленел, когда мозг старшины принялся натужно работать.
— Разрешите идти? — спросил я, когда пауза затянулась.
— А… да… — Омаров проморгался. — Разрешаю.
А потом прапорщик, казалось, в полной задумчивости побрел куда-то в сторону большой башни, к плацу.
Я вздохнул. Проводил его взглядом. Видно было, что мои слова дали старшине пищу для размышлений. Ведь даже такой человек, чей ум явно наполняли совершенно простые, солдатские мысли, понял, что наверняка все не так однозначно, как многие, например такие, как Симин, хотят представить.
Обернуться меня заставил резкий шум.
Что-то грохнуло изнутри землянки. Да с такой силой, будто там грохнулся огромный шкаф, который бы никогда не поместился в подобном скромном помещении.
Я поправил ремень вещмешка и принялся торопливо спускаться вниз.
— Положь! Положь на место, падла!
— Моя это тумба! Я тут теперь спать буду!
— Положь! Тут Каймет Ураков спал!
— А мне-то какое дело⁈
Когда я вошел, суета, быстро возникшая внутри землянки, тут же кончилась.
Все семь человек, увидев мое появление, замерли без движения. Они разделились на три группки — четверо стариков жались к нарам по левую сторону совсем крохотной землянки, двое — по правую.
Ошарашенный всем происходившим Сережа Матовой отщепенцем стоял спиной ко входу и обернулся, когда я вошел.