Волков замер в некотором замешательстве. Когда Муха отвернулся, зам снова принялся шуршать бумажками.
— И все же мои идеи по огневой подготовке могут показаться вам интересными. Может, взгляните?..
— Дима… — уже несколько раздраженно, и не отрываясь от карты, бросил ему Муха. — Как ты оцениваешь результаты боевой подготовки взвода в целом?
Волков задумался.
— Ну… Удовлетворительными?
— Это вопрос?
— Удовлетворительными.
— А я оцениваю на уровне выше среднего. А вот отделение Селихова нуждается в определенной адаптации. Он как раз этим и занят. Еще вопросы есть?
Волков сглотнул.
— Нет, товарищ старший лейтенант. Больше вопросов не имею.
— Ну и хорошо. Не забивай себе голову, Дима. Ты по-прежнему мой зам. Вот и занимайся своими прямыми обязанностями. А Селихову оставь его обязанности.
— Есть оставить Селихову его обязанности, — несколько понуро бросил Волков, немного погодя.
— Вот и хорошо, — Муха поставил на карте пару отметок карандашом. Потом замер. Обернулся.
Волков, тем временем, уныло собирал свои бумажки.
— Дима.
— Я, товарищ старший лейтенант? — поднял он на Муху взгляд.
— Я слыхал о том, что сегодня днем случилось у вас с Селиховым, — взгляд Мухи стал строже. — Ты это дело кончай. Нечего сор из избы выносить на глазах всей крепости. Ясно?
Волков сконфузился.
— Так точно, товарищ старший лейтенант.
— Ну и хорошо. Лучше готовься к завтрашним политзанятиям. Нам нужно посвятить взвод в курс предстоящего дела.
— Мы не знаем об этом человеке ничего, — сказал Муха, заложив руки за спину. — Вернее, ничего, кроме прозвища. Он ведет проповеди под именем Муаллим-и-Дин. Это значит — Учитель Веры.
Вечером следующего дня, насыщенного занятиями по огневой и тактической подготовке, нас ждала очередная политподготовка.
На этот раз она представляла из себя не что иное, как инструктаж относительно выполнения поставленной перед нами боевой задачи.
Инструктаж проводился на улице, под одной из разрушенных башен малой стены Хазар-Калы.
Мы проводили его под тенью пустых от бронетехники навесов, пристроенных к стене. Бойцы взвода расселись кто-где: кто-то прямо на земле, другие на ящиках, пеньках и даже табуретах.
Муха с Волковым стояли у стены, на которую командир взвода, словно картину, повесил на гвоздик свою карту зоны ответственности ММГ-4. Словно строгий учитель, Муха держал в руках обломок деревянной рейки, которым время от времени тыкал в карту, обозначая нам маршруты и точки.
— Этот Муаллим-и-Дин, — продолжил он, — в последние несколько недель появляется в кишлаке Айвадж и ведет там свои проповеди. Сначала проповеди несли в себе чисто религиозный смысл и казались совершенной обыденностью. Но затем начались странности.
Муха замолчал. Нахмурился и поджал тонковатые губы. А потом закончил:
— А теперь и вовсе они перетекли в серьезные проблемы. Причем в проблемы очень… щепетильного с точки зрения политики вопроса…
— Саша… — шепотом позвал меня Серый Матовой, сидевший рядом на куске сухого бревна.
Я глянул на Сергея.
— А неплохо ты вчера этого… — продолжил он полушепотом, — Волка уделал. Я видал, когда за сахаром ходил. Видал, как вы у башни сцепились… Как он до тебя докапывался…
— Тихо, — бросил я строго. — Слушай.
— Этот Волков мне сразу не понравился. Петух какой-то гамбургский. И…
— Разговорчики! — крикнул вдруг Муха.
Матовой тут же затих. Как виноватый школьник уставился на Муху.
— Рядовой Матовой.
— Я!
— Встать.
Сергей тут же торопливо поднялся.
— Тебе есть что нам рассказать, раз ты там болтологию разводишь? — строго спросил его Муха.
— Н-никак нет. Виноват, товарищ старший лейтенант.
— Сиди, помалкивай и слушай. Вопросы?
— Нет вопросов, товарищ старший лейтенант.
— Сесть.
Сережа сел. Виновато уставился на меня. Потом на Муху.
— Так вот, — продолжал Муха. — Муаллим-и-Дин остался бы для нас загадкой, если бы не информаторы, действующие в кишлаке. Они сообщили весьма интересные подробности о его «проповедях». А именно, что они несут явный антисоветский характер. А позже и вовсе в них появились призывы к борьбе. Причем эти призывы открыто поддерживаются местным населением. Но и это еще не самое главное. Главное — мы не знаем ни личности этого человека, ни того, каким маршрутом он прибывает в Айвадж. А так же каким образом он покидает его незамеченным. Подходы к кишлаку контролирует первая ПГ. И никто ни разу не заметил этого человека на дороге к кишлаку.
— Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться! — поднял руку сержант Геворкадзе из первого отделения.
— Да. Чего такое, Андро.
— Разрешите спросить. Так может, этот Муаллим-и-черт его знает как, постоянно находится в кишлаке?
— Если б было так, Андро, — кивнул Муха, — информаторы бы его давно вычислили. Нет, он прибывает и отходит по мере надобности. Еще вопросы?
— Никак нет!
— Хорошо. Так вот. Но в последние две проповеди и вовсе закончились тем, что Муаллим-и-Дин принялся раздавать оружие местным. Причем неизвестно, откуда все это добро у него взялось. По политическим причинам мы не можем перевернуть весь кишлак вверх дном и найти схроны. Пути поставок тоже остаются для нас загадкой, так как все караваны контролирует застава. Как этот хитрый черт протаскивает оружие в кишлак — загадка. Причем загадка сложная. И именно ее мы и должны разгадать. Вернее, не только ее. Первоочередная задача — идентифицировать этого Муаллим-и-Дина. Попытаться понять, как он попадает в кишлак и как уходит. Ну и конечно — где течет ручеек поставки.
— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант, — поднял я руку.
Муха уставился на меня. Потом переглянулся с Волковым. Лицо последнего снова стало предельно кислым, когда я подал голос.
— Разрешаю. Что такое, Селихов?
— Что вы имели в виду, говоря о щепетильных проблемах политического характера? В чем их особая «щепетильность»?
Муха нахмурился. Едва заметно вздохнул.
— Муаллим-и-Дин однозначно занимается вербовкой новых боевиков. И особое его внимание направлено на детей. Он активно раздает оружие малолетним от десяти до двенадцати-четырнадцати лет, — Муха заглянул мне в глаза. — И хотя я надеюсь, что такого не произойдет, но вполне возможно, что во время выполнения боевой задачи, нам придется столкнуться с этими детьми в бою.
Глава 20
БТР-70 медленно ползли по белой, выжженной дороге, что протянулась по степной равнине. Они, словно огромные бронированные жуки, неумолимо двигались вперед, вяло вращая своими большими колесами.
У нас за спиной развернулись огромные холмы. По правую руку протянулась горная цепь. Она походила на уродливые красные собачьи зубы, пляшущие в разогретом афганском воздухе. С левой стороны тоже высились какие-то горы. Ну а всюду вокруг — равнина. Только редкий суховатый кустик, валун или верблюжья колючка попадался на сухой, устланной кое-где коричневой травой земле.
Почти все мы ехали на броне. Внутри моей машины остались только механик-водитель Махоркин да наводчик-оператор Глебов, сидевший в башенке.
Бойцы остальных машин тоже сидели на броне. Кто-то внимательно наблюдал за окрестностями. Кто-то оставался в полудреме, отдыхая, пока была возможность. Конечно, отдыхом это не назвать — солнце палило нещадно. Да и сохранять бдительность было необходимо.
Да, на броне мы были неплохой мишенью для засады душманов, но лучше уж вступить в стрелковый бой, сидя на корпусе бронемашины, чем подорваться на противотанковой мине, оставаясь внутри десантного отделения. Да и духота внутри царила нещадная. Бойцы, кто послабее, запросто могли перегреться в таких условиях. А это никому не надо.
Сейчас нашей основной задачей было добраться до точки под условным названием «Ландыш-1». Это был небольшой укрепленный пункт, представлявший из себя пару землянок, капониры для бронетехники и несколько окопов. Там надлежало оставить бронемашины и ограниченное охранение. А затем в пешем порядке выдвинуться к кишлаку, чтобы оборудовать наблюдательные точки в близлежащих скалах.
Колонна шла медленно. Волков на своем БТР полз первым в составе головного дозора. Командирская машина Мухи ехала в середине. Мы — замыкающими.
— Задолбала эта тушенка, — немного гундосо сказал Бычка, стараясь с голодухи открыть банку консервов ножом разведчика. — Постоянно тушенка-тушенка. Сил моих больше нету. Вот вчера гороховый концентрат давали. Вот-то царь-паек! Вроде и немного, а я нажрался так, что охалось. И вкусно же.
— А я все думаю, — ответил ему Звягинцев, с хрустом почесывая синюю от щетины щеку, — кто пердит всю ночь, а? Фан в холупе нашей стоял такой, что не продохнуть.
— Ну да. Было дело… — Кисловато заметил Пчеловеев. — Я среди ночи даже пару раз просыпался. От чьего-то громкого… Кхм… Сигнала…
С этими словами он, сидевший, прислонившись к башенке бронемашины, покосился на Бычку.
— А че ты на меня смотришь? — Обиделся Бычка, расковыряв, наконец, тушенку. — Я что ли один вчера горох жрал? А сам-то?
— Я не ел, — пожал плечами Пчеловеев.
— Я тоже, — поддержал его Звягинцев.
— У-у-г-у. То-то вы сегодня такие вялые. А я бодр и полон сил, — усмехнулся Бычка.
— Ага. У самого-то вон какие круги под глазами. Почти как эта… Как ее… Куала! Во!
— Панда… — поправил Звягинцева Пчеловеев.
— Сам ты куала… — буркнул Бычка. — Я…
Договорить он не успел, потому что машину тряхнуло. Это Махоркин заехал на кочку. Бычка дернулся, стараясь усидеть на броне, и случайно столкнул свою же банку тушенки. Мы все наблюдали, как паек бухнулся в дорожную пыль. Бычка выматерился. Потом принялся с досады облизывать жир с ножа.
— Ну ее в баню эту тушенку. Давали б че поразнообразнее, — начал он, — может быть и жилось получше.
— Да че ты ноешь, Бычка? — выдохнул Звягинцев.