— Сукины дети, — выдохнул Наливкин, сидя у стены. — Окопались…
Потом он заметил, что я смотрю туда, куда ушел Зия.
— Я всегда знал, что этот гад хитрый сукин сын, — снова заговорил Наливкин. — Здоровый на первый взгляд. Прям-таки салдафон. А хитрый.
— Он думал поправить за счет нас свои дела, — сказал я.
Странно было, что каскадовцы оставили его одного, хотя Наливкин строго приказал им приглядывать за пакистанцем. Видать, отвлеклись в пылу боя. Или же старый пес их перехитрил.
Наливкин прижал руку к гарнитуре, прислушался.
— Слушаю вас, Гром. Нет. Сами управились, Фима. Смыкалова задело. Вы где? Понял. Слушай боевую задачу: нужно помочь с эвакуацией раненого. Плюс у нас пакистанец сбежал. Нужно найти его и вернуть. Как слышно? Прием.
— Я думаю, — проговорил я тихо, — что он найдет нас раньше. Или, как минимум, меня…
К утру похолодало.
Солнце еще не появилось из-за горизонта, но небо уже мало-помалу светлело. Неприятная утренняя зябкость щекотала шею и лицо.
Зию мы так и не нашли.
Гад испарился непойми куда.
Мы трижды прочесали кишлак сверху донизу. Поиски так и не дали результатов.
Бой закончился, и остатки душманов уже давно сбежали из поселения.
Местные, прятавшиеся в домах, пока они тут хозяйничали, стали мало-помалу выглядывать наружу. Провожать нас, собиравшихся уходить, взглядами. Кто-то из местных даже подходил к нам. Благодарил. Другие смотрели с удивлением и интересом, но приближаться стеснялись.
Ранение Смыкалова, к слову, оказалось не тяжелым. Скорее всего, он схлопотал отрикошетившую пулю. Потому ему быстро остановили кровотечение, и младший лейтенант даже мог передвигаться на своих двоих.
— Зия уже не наша забота, — сказал Наливкин, когда мы двигались по кишлаку. — Он наверняка нарушил свой договор, когда не подчинился и самовольно повел Карима в Кундак.
Я глянул на мальчишку.
Карим устало шел рядом с Ефимом Масловым. Старший лейтенант что-то тихо говорил мальчику. Тот кивал. Кажется, этой ночью он кое-что понял. По его растерянному лицу я видел — война это не то событие, в котором он хотел бы участвовать. Да только мальчик сам не знал этого, пока не оказался вблизи боевых действий.
Группа шла к выходу из кишлака в полном составе. Мы держали оружие наготове, были внимательны, но не проявляли никакой враждебности.
— Мужики, всем внимание, — напрягся вдруг Наливкин.
Впереди собралось человек двадцать афганцев — все мужчины разных возрастов. Самому старому было за шестьдесят. Младшему — не больше шестнадцати.
Афганцы выглядели немного растерянными. А еще уставшими. Очень уставшими. Но главное — они перекрыли нам улицу.
— Не выпускают, что ли? — спросил вдруг Глушко, неся на плече свой пулемет.
— Не знаю, — выдохнул Наливкин. — Сейчас подойдем поближе, попробуем с ними поболтать.
— Они не выглядят враждебно. Потому — всем сохранять спокойствие, — сказал я.
— Ну да… — буркнул прихрамывающий Смыкалов. — Сегодня они безобидные, а завтра нож тебе в спину воткнут.
— Потому, товарищ младший лейтенант, — ответил я ему, — давайте-ка приглядывать за нашими спинами.
Мы приблизились к группе, преградившей нам путь. Встали от них на почтительном расстоянии.
Наливкин окинул местных внимательным, очень оценивающим взглядом. А потом прокричал им что-то на пушту.
Я не понимал слов, но и так было ясно — майор просит, чтобы они разошлись и освободили дорогу.
Внезапно Наливкину ответили. Пожилой, грузный афганец в белой, но грязноватой рубахе и тюбетейке вышел вперед. Поправил свою белую тюбетейку.
Он заговорил хриплым, глубоким голосом. Говорил громко, но решительно.
Бойцы застыли в ожидании.
— Что он говорит, товарищ майор? — спросил я у Наливкина.
— Он хочет нас поблагодарить, — ответил тот.
— И как же?
Майор спросил что-то у грузного афганца. Тот ответил. А потом обернулся к ближайшему двору и громко позвал хозяина.
Никто из нас не спешил что-либо делать. Мы терпеливо ждали, чем же все обернется.
— Они кого-то ведут, — пробурчал Глушко, сквозь хиленькие деревянные ворота наблюдая, как за глиняным дувалом стены кто-то закопошился. Я тоже заметил там движение.
Грузный афганец снова обратился к Наливкину. Что-то сказал ему своим хриплым, низким басом.
— Говорит, — перевел майор быстро. — У них для нас подарок.
— И я догадываюсь, какой, — сказал я, когда увидел, как двое местных выводят к нам связанного человека.
Глава 7
Это был Зия.
Четверо местных крепких мужчин, вооруженных дубинками и старыми винтовками, вывели пакистанца за низенькие плетеные ворота домишки, где его держали.
— Вот те на… — как-то зло хмыкнул Наливкин. — Мы думали, он с концами… А его, значит, представители дружественного афганского народа захомутали.
Зия выглядел неважно. Одежда на нем представляла собой грязные, рваные лохмотья. На груди она потемнела от его собственной крови. Лицо пакистанца представляло собой распухшую сине-кровавую маску. Борода была всклокоченной, а кое-где сбилась в сосульки от крови.
Я заметил, что правая рука Зии висела, едва ли не плетью. Он был ранен. Руку наскоро перевязали какой-то тряпкой прямо поверх одежды.
Зия злобно посмотрел на меня. Один его глаз затек так, что будто бы исчез с лица, скрытый опухшими щекой и бровью. А второй блестел от холодной, тихой ярости.
Пакистанец на миг застыл, увидев нашу группу. Потом с отвращением сплюнул кровью себе под ноги.
Впрочем, крепкий мужчина-афганец тут же ткнул его прикладом своей винтовки в плечо — иди, мол.
Зия даже не обернулся. Не отрывая от меня взгляда, он медленно направился к грузному аксакалу.
М-да… Местные неплохо поработали с Зией.
Когда пакистанца подвели, аксакал схватил его за одежду на раненой руке.
Потом заговорил на пушту. Говорил он долго и громко. Хриплый, напоминающий воронье карканье голос слабым эхом разносился по округе.
Остальные его соплеменники молчали. Их суровые, напряженные лица блестели настороженными взглядами.
Мы держали оружие наготове. Даже Глушко снял свой могучий пулемет с плеча.
Все слушали слова старика.
Когда он закончил, я спросил у Наливкина:
— Товарищ майор, что он сказал?
Наливкин уставился в округлое, полноватое и немного обрюзгшее лицо аксакала. Потом, повременив немного, сказал:
— Говорит, это «подарок» нам. Говорит, они видели, как он разговаривал с одним из псов Шахида. Что видели, как он скрылся от нас.
Гнетущая тишина висела над кишлаком. Пахло гарью, порохом и кровью.
— Он говорит, что этот шакал, — Наливкин кивнул на Зию, — наш. Что мы можем делать с ним то, что велит нам наш закон.
Только теперь он оторвал взгляд от украшенного короткой бородой лица грузного афганца. Взглянул на меня.
— Говорит, — продолжил Наливкин, — что Кундак помнит добро.
— Это хорошо, товарищ майор, — сказал я.
Наливкин помолчал. В глазах его стояла странная смесь облегчения и озабоченности.
Еще бы, ценный язык все же не ушел. Но в то же время теперь в нашей группе оказался еще один проблемный пленник. Да еще и раненый.
Наливкин снова взглянул на Зию. Мрачно оценил его взглядом. Скомандовал:
— Взять пакистанца. Осмотреть. Если надо — оказать первую помощь.
Братья Масловы медленно отделились от нашей группы. Их шаги хрустели по песку, когда оба направились к Зие и приняли его из рук местных.
Наливкин бросил аксакалу несколько кратких, шипяще-гавкающих слов. Потом сдержанно поклонился.
Поклонился и аксакал. Остальные мужчины так же продемонстрировали нам поклоны. Афганцы держались сдержанно, но напряженно, с опаской. Следили за каждым нашим шагом.
— Все, братцы, — проговорил Наливкин, когда Масловы подвели к нам Зию и Ефим стал доставать свой перевязочный пакет. — Выдвигаемся. Идти нам еще порядком.
Когда мы преодолели большую часть пути, солнце уже давно взошло. До полудня было еще далеко, но воздух уже прогрелся так, что мы снова почувствовали на себе бремя знойной афганской жары.
Группа растянулась на марше. Мы шли цепью. Каждого бойца разделяли три-четыре метра дороги.
Только я и Наливкин шагали рядом. Между нами понуро перебирал ногами Зия. Наливкин решил, что мы с ним лично будем конвоировать провинившегося двойного агента.
Зия молчал. С момента как мы покинули кишлак, огромный пакистанец не сказал ни слова.
Он просто шел вперед, словно бы был не человеком, а неодушевленным агрегатом. Его остекленевший, отсутствующий взгляд уперся в землю под сапогами пакистанца.
Добравшись до широкой тени каменного зубца, невысокой башенкой тянувшегося к небу, мы сделали небольшой привал. Наливкин вышел на связь с заставой. Доложил туда нашу ситуацию. Получил указания для дальнейших действий.
Когда закончил, сказал мне, поднимаясь с охлажденного тенью камня:
— Первая группа перешла через границу еще вчера. Хана арестовали.
— А Абдула и Мариам? — спросил я.
— Их взяли на заставу, — сказал Наливкин. — Абдуле оказали медпомощь. Все с ними будет нормально, Саша.
— Я знаю, — улыбнулся я и встал с земли, где под холмиком отдыхал в тени.
Наливкин некоторое время молчал, упаковывая рацию. Посмотрел на сидевшего на земле Зию, возле которого дежурил Глушко.
— А вот ты, Саша, натворил делов на Шамабаде, — с грустью сказал Наливкин. — Там знают, что ты жив. И ждут.
— И это я тоже знаю, товарищ майор, — невозмутимо сказал я. — Но это меня мало волнует.
— Вот как, — Наливкин грустно улыбнулся. Перекинул ремень сумки с рацией через плечо, поудобнее устроил сумку на боку. Поднял автомат. — Тебе грозит трибунал.
Не ответив, я кивнул.
— А что-нибудь слышно про личный состав заставы? Что с ними?
Наливкин не ответил. Покачал головой — не знаю, мол.
— По сути, ты поднял военный мятеж, Саша. Поспособствовал незаконному аресту офицеров.