Никита огляделся. Нет, не Адис-Абеба, увы. Все тот же Педжен, увы. Сам он лежал в брюках и рубашке без погон. Галстук и погоны валялись на тумбочке. Рядом на кровати притулился, скорчившись в позе эмбриона, Шмер в трусах и майке. За открытым окном брезжил утренний рассвет, часы показывали четверть девятого. У стола по-прежнему сидя спал Миронюк, выводя виртуозные трели храпа. Власьев дрых, обняв подоконник. Лебедь распластался на своей койке, не сняв сапоги. Остальная часть компании разбрелась. Виновник торжества Гуляцкий сопел на составленных в ряд стульях и табуретках.
Зачем пил, спрашивается, Никита?! Ведь не собирался, а все-таки ввязался. Генерал еще какой – то… Никак, командир дивизии решил проверить гарнизон? Асланян? О как!
Пить хотелось, хотелось пить. В горле – словно песка вперемешку с пометом накушался… О! Стакан! Полный! На столе! Вода, вода… Он отхлебнул и тотчас выплюнул. Хрен тебе, Ромашкин, а не вода. Верней, не хрен, а водка. «Чарджоуская»! Мерзость неописуемая. Хотя водка из города Денау ещё более омерзительна. Впрочем, как сказал классик, нужно быть гурманом, чтобы различать оттенки дерьма.
Воды бы, простой воды! Ну да откуда ей здесь взяться, если вчерась как раз воду никто не пил и, соответственно, не наливал! С превеликим трудом он нашел свои сапоги, обулся и, обливаясь липким потом, ушел, хлопнув дверью. Нет, сначала всё-таки растормошил Мишку Шмера, всё-таки приятель…
– Шмер! Шмер-р-р!!! Генерал на подходе! Асланян! Всё, бывай! – Теперь с чистой совестью на свободу! В мансарду.
По общежитию уже вовсю гулял вихрь – читай, командир полка и его заместители. Досталось всем попавшимся на пути обитателям: за немытую посуду, за валявшиеся пустые бутылки и окурки, за грязь в помещениях.
Очухавшийся Шмер пинками выгнал вчерашних собутыльников из комнаты, расставил стулья и табуретки, заправил постель, сложил в пустой мешок весь мусор. Открыл окно – высоковато. Прыгать али как? А, из двух зол – меньшее! В крайнем случае, сломает ногу, проваляется месяца три в госпитале, отдохнет от службы! Прыгнул – на жесткий газон из сухой травы и колючек. Относительно удачно – ноги целы, только пятку ушиб.
Шмер забросил мешок с мусором на помойку, занес ключ от комнаты на «вахту», повесил на гвоздик против бирки с фамилией Шмер. Порядок! Теперь можно жить и работать дальше. Проверяй его, не проверяй – по боку! Обстановка в пределах бытовой нормы…
Генерал Асланян со свитой из Ашхабада и несколько полковых начальников последовательно и неуклонно перемещались из помещения в помещение. Убогость быта – дело десятое. Главное – порядок и дисциплина!
Наспех вымытые в коридоре полы только создавали ощущение свежести и чистоты. Но их бы давно следовало не просто вымыть, а элементарно покрасить.
– Хомутецкий! Ты сюда когда в последний раз приходил?! – уличил комдив Асланян комполка.
Надо ли отвечать на риторический вопрос? Тем более вышестоящего? Не надо. Оно, вышестоящее, и так во гневе.
– Твои тыловики всё разворовали! – продолжил разнос генерал Асланян. – Даже краску! А шторы? Это – шторы?! Тряпки двадцатилетние. Им уже лет двадцать! Молчишь?!
Молчит Хомутецкий, молчит. А что тут скажешь? Что ни скажи…
– Молчать! – упреждающе рявкнул генерал Асланян.
– Так точно, товарищ комдив!
Вот так всегда в диалоге начальника и подчиненного. Ох и оторвусь на лейтенантах! Позже…
Тишина. Слышно, как муха пролетает! Ну и в качестве довеска, будто в издевательскую насмешку, разудалое пение где-то на этаже:
– Под-дайте патро-оны, поручик Колча́ков! Поручик Лунёв, наливайте в-вина! – под нестроящую гитару, ё!
– Та-ак! Хомутецкий! Что это у тебя тут?!
– Не могу знать!
– А я могу! – предвкушающе пригрозил генерал Асланян. – Ну-ка! Пойдем посмотрим, кто у вас тут дает концерты в служебное время. Развлекаетесь? Занять людей нечем? Дел нет?!
Облезлая дверь, за которой, если верить истошному пению, уже «девочек наших ведут в кабинет», была закрыта.
– Эй! Кто там! Немедленно отоприте! Это подполковник Хомутецкий!
Гитарный перебор оборвался, певцы заткнулись. В комнате звон стаканов и шушуканье.
– Откройте дверь! Это приказ! Это подполковник Хомутецкий! Рядом со мной стоит командир дивизии! Немедленно открыть! Или я ее выломаю сейчас!
Снова шушуканье, потом нервный смех и отчаянное: «Да и хрен с ним!».
Замок щелкнул. В дверном проеме – в стельку пьяный офицер. Форменная рубашка без погон, спортивные штаны, тапочки.
– Па-ачему не на занятиях!!! – с порога рявкнул генерал. Не совсем логично. Ну да до логики ли!
– Рз-зршите представ-вться! Поручик Колчаков! А это – подпоручик Лунёв! Между прочим, правнук декабриста!.. А чо, генерал? Тоже нехреново! Стакан желаем? Налить?
– Что-о?!! – одновременно опешил и озверел генерал Асланян.
– Что-что! Водки. Со слухом проблемы или как?
– На гауптвахту! На гауптвахту мерзавца!!! – задохнулся Асланян. – Семь суток! От моего имени! Понял, Хомутецкий! От своего – добавишь сколько не жалко… Алкоголики! Бездельники! Под суд! Под суд «чести офицеров»! Уволить! Из армии, на хрен, уволить!
Колчаков пал на колени (или просто не устоял на ногах?):
– Товарищ генерал! Умоляю, уволь меня из этой армии! Не мучь ни себя, ни меня!
Генерал Асланян бровью вопросил Хомутецкого.
– Так точно, товарищ генерал! – вынужденно подтвердил командир полка. – Не желает служить в Советской Армии. Написал три рапорта об увольнении.
– Так-так! Не хотим служить Родине?
– Не, не хотим! – подтвердил выглянувший из-за плеча Колчакова правнук декабриста. Бунтарь, бунтарь! Наследственное… – Ни в Советской, ни в Красной, ни в Белой, ни в какой другой. Увольте нас, пожалуйста.
– Та-ак! Снять обоих с учебных должностей и перевести командирами взводов с понижением.
Колчаков привстал, но только для того, чтобы снова рухнуть на колени с деревянным грохотом:
– Отец родной! Генералушка! Благодетель ты наш! Не губи! Уволь, ради Христа! Честное слово, пить брошу! Человеком стану! Только уволь!
– Нет, сынок, мы вас заставим Родину любить и честно ей служить… Хомутецкий! Рапорт порвать, в увольнении отказать! На гауптвахту их! Будем дальше воспитывать. Замполит! Может, их ещё из партии и комсомола исключить? Как считаешь?
– Исключим, обязательно исключим! – вякнул через плечо командира Бердымурадов.
– Вот и славно! Может, и звёздочек лишить? Пусть послужат лейтенантами?
Правнук декабриста, поручик Лунёв, в поддержку дружка тоже бухнулся на колени, протягивая призывно руки к генералу:
– Отец родной! Будь так милостив! Лиши звания! Уволь из армии! Век за тебя будем Бога молить! Ей-ей, человеком стану! Хоть трактористом в деревне! Выгони хоть с «волчьим билетом» на гражданку!
– Ага! Только вас в деревне и не хватает! Мало там алкашей. Не-ет уж… Сгниете в песках Туркво. Я вам это клятвенно обещаю! – рявкнул генерал.
– Ах, так?! – Колчаков вскочил на ноги. – Ну, хрен с вами! Мы хотели по-хорошему! Лунь! Наливай! Ну их к лешему!
Оба офицера демонстративно располовинили стакан, хряпнули, улеглись по кроватям.
– Хомутецкий! Выписать арест, и завтра же – в Ашхабад! На гауптвахту обоих! – уже сипло и безнадёжно скомандовал генерал Асланян, формально оставил за собой последнее слово и круто развернулся, на выход.
Но то формально, а то натурально. Колчаков в генеральскую спину натурально спросил:
– Товарищ генерал, разрешите обратиться! Весь гарнизон мучается одним вопросом, который без вас ну никак не разрешить. Асланян – это производное от какого зверя? От слона или от осла?
Безжалостный ты, поручик Колчаков! Тебе генеральский инсульт нужен, да? Здесь и сейчас, да?
Да ему, поручику Колчакову, как-то по…
– Понятно – от осла! – брякнул Лунь.
Вослед начальству полилась песня. Фальшиво, но нахально. «Бременские музыканты» отдыхают!
– Ничего на свете лучше не-е-ету,
Чем служить в Генштабе на парке-е-ете!
Тем, кто честен, гнить в песках Педжена,
Отравляться водкой и чеме-е-енить,
Спиртоваться водкой и чименом!
Ла-ла-ла-ла! Е-е-е-е! Е!
Нам Туркво милей Афганиста-а-на!
Все мы любим батьку Асланя-а-ана!
Гауптвахта нам родней колхоза —
С голоду не пухнем, нет морозов.
Здесь мы не загнемся от морозов!
Ла-ла-ла-ла! Е-е-е-е! Е!
– Ну, это ты загну-ул! – не поверил Кирпич. – Чтоб так да с генералом!
– Вот те крест! – размашисто перекрестился атеист Никита. – Если и вру, то чуток, привираю. А тебя, Вовка, терзают смутные сомнения потому, что ты уже полков ник. Ещё немного, еще чуть-чуть – и генерал. И типа, вдруг с тобой тоже таким манером офицеры будут обходиться. М?
– Да я их тогда!.. – взревел полковник Кирпичин и показал могучим кулаком, что он их тогда.
– А нельзя. Тоже офицеры. Ну, в Афган услать. Дык нет уже никакого Афгана, то есть нас там нет. Нынче десять лет без войны и празднуем, вернее, мы без неё… В крайнем случае, дуэль. А так – на гауптвахту отправить право имеешь, более же ни на что не имеешь.
– Да я б на месте этого Асланяна так их обоих поимел, что…
– Он бы их тоже, наверное, поимел, но есть нюанс.
– Нюанс?
– Ты ж не в курсе, кто папашка того же Лунёва.
– Почему не в курсе? В курсе. И мне начхать.
– Вот так вот и начхать, полковник Кирпичин?
– И еще не так начхать!
– Ну-ну? И кто папашка Лунева?
– Элементарно! Внук декабриста! Ну, если Лунёв – правнук декабриста, то его папашка, натурально, внук декабриста. А чего? Неправда?
– Правда, Кирпич, правда. Но не вся. Кроме того, папашка Лунёва – о-о! – Никита похлопал себя по плечу, где погоны и многозначительно показал пальцем вверх, в небо.
– Погодь! Этот Лунёв –