– Тем более, зачем нападать?
– Мы хотели забрать оружие.
– Ты не получил ничего, а твои люди погибли. Я не удивлюсь, если после этой схватки соплеменники обломают тебе рога и выберут нового вожака. Зачем им тупой командир?
Кушаны засмеялись. Горец подавленно молчал, при этом его воины растерянно переглядывались. Они уже поняли, что их не убьют, поэтому хотели только одного – побыстрее убраться с перевала.
– Идите, – приказал Тахмурес.
– Подожди, – Мадий поднял руку, давая понять, что отпускать врагов еще рано.
Он подошел к одному из трупов, наклонился над ним, а затем отрезал оба уха. Тарины злобно взвыли, тогда оракзай, повернувшись к ним лицом, мстительно потряс трофеем.
– Этого убил я, – бросил он Тахмуресу, возвращаясь на свое место. – Теперь можешь их отпустить.
Горцы собрали убитых соплеменников, после чего потащили их вниз по склону, скользя в грязи. Стихия не унималась. На смену косой стене ливня пришла морось, перешедшая в мелкий град.
Тахмурес решил заночевать на перевале. Снова пришлось обойтись без костра, потому что спускаться за дровами в ельник он никому не разрешил. Коня с перебитыми ногами закололи, а нарезанное тонкими ломтями мясо ели сырым, заедая луком и сильфием.
– Зачем тебе уши мертвого тарина? – спросил Тахмурес оракзая, когда они сидели рядом, отрывая зубами куски конины.
– Как зачем? – удивился тот.
Но, вспомнив, что перед ним чужак, принялся объяснять. – Это боевой трофей. Лучше, конечно, отрезать у врага голову, но у нас впереди длинная дорога, а лишний груз – это обуза. С сегодняшнего дня я Аста-Пехлеван, человек, убивший восемь душманов[103]. Теперь я имею право установить перед своим домом столб, на котором буду отмечать победы. Просверлю в нем дырки, верхушку покрою красным платком. Как убью нового душмана, просуну в дырку ивовую ветку, свернув ее кольцом.
– Это единственная привилегия?
– Нет. Я могу претендовать на место уты, верховного жреца. Оно дорогого стоит: ута живет в лучшем доме в самой крупной деревне, ему полагаются лучшие куски от каждого принесенного в жертву животного, а свои стада он гонит на летнее пастбище на несколько дней раньше других. Поэтому его скот всегда упитанный.
– Какие у него обязанности?
Мадий принялся загибать пальцы.
– Ухаживать за святилищами, определять по солнцу, когда наступает пора проводить сезонные обряды, отбирать лучших животных для жертвоприношений… Еще он должен молиться, чтобы и юши не трогали соплеменников, и боги помогали. Во время праздников ута исполняет священный танец, надев на голову украшенную перьями фазана тиару и держа в руках церемониальный топорик. Оракзаи верят, что когда-то давно ута похитил у юшей пучок ячменя и виноградную лозу. Правда, лишился за это глаза. Его все уважают.
– Жизнь становится сладкой как мед? – усмехнулся Тахмурес.
Мадий внимательно посмотрел на кушана, ему не понравилась эта усмешка. Не ответив, он развязал хурджун и достал кожаный мешочек. Зачерпнул из него двумя пальцами немного вязкой смеси, состоящей из золы веточек можжевельника, перемолотых семян руты и масла гхи[104], намазал десны. Когда зелье ударило в голову, продолжил:
– Не думай, что ута только блаженствует. Кому много дается, с того много спрашивается. После назначения он должен жить в абсолютной духовной чистоте. Для этого ему приходится соблюдать различные меры предосторожности, а племя следит за каждым его шагом. Например, ута не может посещать кладбища… должен даже избегать троп, которые к ним ведут. Он не может входить в дом умершего фарсивана до тех пор, пока там не установят изображение покойного. Самый большой проступок – прикосновение к женщине во время ее нечистого периода или беременности. Такое осквернение карается отлучением от звания уты. Представь себе: жить в напряжении, все время думая, как бы случайно не нарушить какой-нибудь запрет…
– Ута – главный в племени?
– Нет. Есть высший ранг – урджаст. Он распоряжается водой, а также всем, что фарсиваны собирают или добывают за пределами селений – плодами, медом, орехами, дичью… Назначает время сева и жатвы. Чтобы стать урджастом, нужно три года подряд устраивать щедрые праздники, на которые приглашаются пехлеваны, то есть богатыри, из всех селений племени, даже самых дальних. При жизни ему устанавливается памятник в виде пирамиды из камней, а после смерти в землю рядом с постаментом, на котором стоит его гроб, вкапывают деревянную статую с дырками по числу убитых им душманов. Раз в год гроб открывают, чтобы намазать кости жиром, при этом бьют в большие барабаны. Но если покойнику не будут оказаны все положенные почести, его душа превратится в медведя или юша. Он будет бродить по окрестностям, подстерегая односельчан, а кто зазевался – того он сожрет…
Оракзай замялся.
– Но я вряд ли стану урджастом.
– Почему?
– У меня нет столько денег. Я же говорил, мы купцов не убиваем, пугаем только… Все богатство остается при них. Так что мне светит лишь ранг уты.
– Получается, что утой становится самый сильный и бесстрашный воин деревни, а не самый богатый. Так?
– У оракзаев – да, потому что мы не ищем легких путей. Но у других племен, например, у таринов, утой может стать любой зажиточный фарсиван, если устроит пышный праздник. Вот поэтому тарины никудышные воины: думают только о золоте.
Проводник плюнул в ту сторону, куда ушли дикари. Затем накрылся шкурой и улегся спать. Тахмурес снова долго стоял на гребне, вглядываясь в долину. Где-то далеко в небо поднимались струйки дыма.
Подошел Фарид, десятник, с которым командир бился бок о бок не в одном сражении.
– Похоже, горит кишлак. Они уже близко.
– Да, – мрачно подтвердил Тахмурес. – Не дальше дневного перехода. Иди ложись, скоро я вас подниму. Надо уходить.
Глубокой ночью он растолкал воинов, после чего отряд тронулся в путь, освещая дорогу факелами.
Глава 4Бактриана, 113-й год Кушанской эры, месяц Хаурватат[105]
1
Вся компания была в сборе: друзья расположились полукругом возле очага в доме иудеев. Рыжий Иона сидел рядом с Миррой, держа ее руку в своей, а Аглая прильнула к Куджуле, положив голову ему на плечо.
Шаддай подался вперед от волнения – ему хотелось побыстрее приступить к разгадыванию тайны сокровища. Иешуа подвинулся в сторону, чтобы пламя освещало лежащий перед ним свинцовый кодекс.
Он говорил, а гости внимательно слушали.
– Ну вот так мы и додумались до того, что искать надо в греческих храмах.
– Да… – удивленно протянул Куджула. – Если то, что рассказал Ицхак, – правда, то речь идет о грудах драгоценной утвари – просто золотые горы!
– Дело не в золоте, – мягко поправил друга Иешуа. – Да, священные реликвии сделаны из драгоценных металлов и украшены самоцветами, но для нас они бесценны, потому что за них проливали кровь многие поколения иврим. Они – символы веры.
– А что мы будем искать в храмах? – спросила Аглая. – Ведь сокровища надежно спрятаны, они не лежат на виду.
– И главное – как? – добавила Мирра.
– Пока не знаю, должна быть подсказка, мне нужно подумать…
Иешуа обвел собравшихся внимательным взглядом.
– Я хочу понять: мы – вместе?
– Конечно, – тоном, не терпящим возражений, заявил Куджула и посмотрел на Аглаю.
Та закивала головой. Шаддай, Иона и Мирра тоже с готовностью согласились.
– У персов есть поговорка: «Рука руку моет, а обе руки – лицо». Вместе мы – сила! – твердо сказал Иешуа.
Держа кодекс на весу, он накрыл его правой ладонью, еще раз внимательно оглядел товарищей. Все разом, как по команде положили ладонь сверху, одна на другую, подтверждая рождение братства.
– Итак, – продолжил Иешуа. – Четыре храма. Ну, храм Гермеса мы знаем, он находится в Александрии в Арии. Там много эллинов, поэтому святилище пребывает в целости и сохранности. Теперь дальше… Храм Ареса, греческого бога войны, где он расположен? Вы должны знать.
Он обращался к македонянкам. Те посмотрели друг на друга, пожав плечами.
Иешуа не терял надежды найти хоть какую-то зацепку.
– Ну, может быть, есть храм Геракла? Бактрийцы отождествляют его с Аресом, хотя в древнегреческом пантеоне эти боги – разные.
– Постойте, – спохватилась Мирра. – Перед багином[106] Веретрагны есть статуя Геракла, я попробую узнать, что там было раньше.
Компания встретила это заявление с воодушевлением. – Теперь храм Гелиоса, – продолжил расспросы Иешуа. – Кто знает, где он?
– Ну, это просто, – сказала Аглая. – Я про храм Гелиоса ничего не слышала, ну, то есть он, наверное… даже точно когда-то в Бактриане был, может, даже и не один. Но потом пришли ассакены… Это было давно… Зато я точно знаю, где находится храм Аполлона. В Бактре осталось не так уж много греческих храмов: одни из них оккупанты разрушили, а другие превратили в атурошаны или заставили статуями степных богов… Вообще-то у наших предков с Гелиосом и Аполлоном была полная путаница. Почему-то со времен Эврипида их обоих считают богами Солнца, оба носят титул «Фебос» – «лучезарный». Хотя Солнце – одно, а их двое. Но ведь они разные. Гелиос – сын титана Гипериона и титаниды Теи, а Аполлон – сын Зевса и титаниды Лето. Гомер, например, Аполлона богом Солнца не считал. Эсхил и Платон обоих богов различали. А вот стоики – философы школы Зенона из Китиона – их отождествляли… В общем, если мы ищем храм Гелиоса, то можно смело искать храм Аполлона. Вряд ли те, кто изготовил кодекс, разбирались в тонкостях греческого пантеона… Бактрийцы многое позаимствовали из древнегреческой мифологии под влиянием солдат Александра Македонского, которые здесь осели и завели семьи. И наоборот: эллины приняли иранских богов… У тебя деньги есть? – вдруг обратилась она к Куджуле.