– Есть, – удивленно протянул тот.
– Давай сюда, – не унималась македонянка.
Она вывалила содержимое кушанского кошелька на пол, а затем подцепила двумя пальцами большую серебряную тетрадрахму греко-бактрийского царя Деметрия Первого.
– Вот, смотрите, – победным тоном заявила Аглая, подняв монету так, чтобы было видно всем. – На аверсе царь в шлеме в виде слоновьей головы – это символ индийских побед эллинов. А на реверсе, – она перевернула монету, – Веретрагна, иранский бог войны. Почему? Потому что в Бактриане бактрийцев больше, чем эллинов, они пришли сюда из-за Тавра, так же как саки и ассакены, поэтому молятся древним степным божествам-язатам. На кого похож?
– Вылитый Геракл, – охнул Шаддай. – Даже дубина и львиная шкура имеются.
Порывшись в кучке монет, Аглая вытащила еще одну тетрадрахму, размером с первую.
– А это монета Менандра. На аверсе – голова в шлеме, вокруг нее надпись по-гречески: «Царь Менандр Спаситель». А на реверсе… Кто?
Она перевернула монету тыльной стороной вверх. Все заинтригованно молчали. Македонянка с торжеством выдохнула:
– Афина Алкидемос – «Бросающая молнии»! Видите, она в шлеме и с пучком молний в руке. Правда, надпись выполнена письмом кхароштхи, которое распространено в Пенджабе, потому что Менандр владел большими территориями в Северной Индии. На самом деле это иранская богиня Анахита, просто она изображена с атрибутами Афины. Ну, ладно, Деметрий и Менандр хотя бы эллины, пусть и не чистокровные. Эвтидем, отец Деметрия, был родом из анатолийской Магнесии, а Менандр родился здесь, в Паропамисе, хотя кто его мать – неизвестно… А вот монета парфянского царя Вонона.
Аглая торжествующе держала на ладошке маленькую серебряную драхму.
– Итак, аверс, – она вытянула руку перед собой. – Кто?
– Вонон, кто же еще, – с иронией заметил Куджула.
– А теперь?
– Ника! – хором ответили Шаддай и Иона.
Действительно, на обратной стороне серебряного кружка была изображена крылатая греческая богиня победы с лавровой ветвью в руке.
Македонянка перевернула несколько монет реверсом вверх.
– Смотрите, на многих монетах… вот, и вот… здесь тоже… изображен сидящий на камне воин с луком в руке. Кто это, по-вашему?
– Наверное, Арсак – основатель парфянского царства, – предположил Шаддай.
– Правильно, – согласилась Аглая. – Только почему на камне?
Повисло молчание.
– Потому что его традиционно изображали как Аполлона, сидящего на омфале – пупе земли, который находится в Дельфийском храме. Камень сбросил с неба Зевс, а когда пустил двух орлов в разные стороны, чтобы они нашли центр земли, то птицы встретились как раз над омфалом. Парфяне лишь одели Аполлона в варварские одежды и слегка изменили позу.
– Ты к чему клонишь? – озадаченно спросил Куджула.
– А к тому, – она игриво постучала кулачком по его голове, вызвав смех у остальных друзей, – что багин Митры в Бактре – это бывший храм Аполлона. Нам с Миррой мама рассказывала, что до оккупации внутри стояла статуя Аполлона Гекатебола – «Стреловержца». Потом ассакены ее вынесли, а вместо нее поставили стелу Митры. Местные эллины до сих пор ходят туда, только возносят молитвы не Митре, а Аполлону – исподтишка, чтобы ассакены ничего не заподозрили. Там до сих пор фрески сохранились: Аполлон с лирой, Аполлон, танцующий с музами, Аполлон и Дафна… Вот под ними и стоят, молятся про себя… Мама тоже ходит.
– Так, ладно, – нетерпеливо заключил Иешуа. – А храм Зевса?
Аглая, как знаток местных религиозных культов, снова взяла слово.
– Тоже был в Бактре, но бактрийцы его переименовали – теперь это атурошан Бахрама, священного огня, зажженного от домашних очагов представителей разных сословий – воинов, священников, землевладельцев, ремесленников, торговцев… Фарсиваны берут из него угли для алтарей. Огонь периодически обновляется в соответствии с определенным ритуалом, во время которого используются шестнадцать малых огней, причем обязательно нужно добавить огонь от дерева, вспыхнувшего от удара молнии.
– Где-нибудь еще есть храмы Аполлона и Зевса? – спросил Иешуа.
– Нет, – покачала головой Аглая. – Бактра – древняя столица Бактрианы, эллины заселили ее в первую очередь, поэтому храмы главных божеств, Аполлона и Зевса, построили именно здесь. В других городах были святилища Гермеса, Ники, Диониса, Афины…
– Хорошо, – подытожил Иешуа. – Мы знаем, где находятся нужные нам храмы. Теперь давайте подумаем о том, как беспрепятственно облазить в них все углы. Атурошан Бахрама я беру на себя – туда проникнуть будет труднее всего, потому что среди нас нет бехдинов.
Он замолчал, предоставив друзьям самим принять решение.
Переглянувшись с Ионой, Шаддай сказал:
– Мы готовы отправиться в Александрию в Арии, дорога нам известна, тем более нужно проведать могилу Лавана.
– А я отправлюсь в гости к Веретрагне, – заявила Мирра.
Все посмотрели на Аглаю.
– Чего вы смотрите, – фыркнула та. – У меня что, есть выбор? Заодно помолюсь Аполлону, я там ни разу не была, мама не пускает, говорит, что нам с сестрой вполне достаточно домашнего алтаря. А мне интересно!
– Я ее одну не отпущу, – насупился Куджула. – Фанатиков везде хватает. Увидят, что она топчется под фресками Аполлона, и начнут выяснять, что да как… Нет уж, я пойду с ней.
Аглая улыбнулась и потерлась щекой о его плечо.
Иешуа с довольным выражением лица выпрямил спину, расправляя затекшие плечи. Кажется, дело сдвинулось с мертвой точки.
Он растерялся, когда Шаддай выпалил про храмы. Мелекор, конечно, рассказывал ему о греческих богах, но одно дело разбираться в чужой религии, а другое – разыскивать древние капища в незнакомой стране, где религии перемешаны как кунжутная паста тахини.
Все равно что искать иголку в стоге сена!
2
Халдей с колючим взглядом и шрамом над верхней губой угрюмо сидел возле регистана[107] под навесом из кизиловых веток. Торговец корзинами давно ушел домой, распродав весь товар, поэтому его место пустовало, никто сюда до утра не сунется.
Глаза слипались – последнее время он плохо спал, его мучили ночные кошмары. Во сне прекрасная рыжеволосая девушка прижималась всем телом, жарко дышала в лицо, доводя ласками до исступления, а когда чресла накрывала сладкая боль, он просыпался, издавая стоны наслаждения. Потом снова засыпал, но теперь ему грезились младенцы, кровь, детский плач и сумасшедший хохот бесовки.
Сильно хотелось есть – в животе урчало, запах шурпы, доносившийся из мясного ряда, сводил с ума. Но халдей понимал: воровать ему нельзя, потому что он не сможет убежать из-за хромоты. Не хватало еще, чтобы руку за воровство отрубили – с базарными татями здесь не церемонятся – ррраз! – и готово.
Другое дело – ограбить вора: тот не будет жаловаться мехаристам[108] и не заорет на весь базар, что у него отняли добро. За те несколько дней, что халдей провел в Бактре, он успел запомнить всех здешних босяков и щипачей.
Обычно он тихо сидел, выложив перед собой несколько арбузов, которые утащил с бахчи по дороге из Шибаргана в ту ночь, когда пришел сюда. Не столько торговал – арбузов здесь и так хватает, и хорезмийских, и согдийских, и бактрийских, сколько присматривался к базарной жизни, вслушивался в местный диалект, изучал порядки.
Вот парень с вырванными ноздрями, по виду не то армянин, не то ассириец. Сидит в тени, зыркая по сторонам глазами, поджидает жертву. Заметив нездешнего купца, тихо идет следом на безопасном расстоянии, прячась в толпе, пока не сделает дело.
Лучше всего срезать кошелек за пределами регистана, там мехаристов нет, потому что за порядком следят токсоты, а они ленивые и жирные – греки поесть любят, – так что от них легче убежать. Да и руки не рубят, рвут ноздри или отрезают уши, а когда на голове не остается того, что можно отрезать, рубят пальцы. Но до этого редко доходит, потому что вор всегда может откупиться. Конечно, при условии, что у него есть наличность. Если всех пойманных татей калечить, скоро в городе наступит образцовый порядок, как тогда токсотам кормиться?
Под аркой облюбовал себе место египтянин, здесь самое проходное место. Сидит себе в тени на кошме, скрестив ноги, и зазывает проходящих фарсиванов поиграть в чашки. Соблазнив приезжего простака, начинает быстро передвигать три глиняные посудины, предлагая угадать, под какой из них находится камешек.
Разиня, затаив дыхание, следит за руками. Ему невдомек, что камешек давно спрятан в рукаве, а под чашками пусто. Но нет, он входит в азарт, сердится, раз за разом проигрывая. Наконец, разводит руками и заявляет, что у него больше нет денег. Египтянин сразу теряет к нему интерес, а обманутый фарсиван грустно бредет восвояси.
Бывает, что ободранный как липка посетитель базара громко кричит, что его обманули, требует назад деньги. Тогда к бедолаге подходят «быки» и доходчиво просят убраться, пока цел. Мехаристы в этот момент старательно смотрят в другую сторону – они тоже в доле.
У египтянина есть помощник, паренек лет двенадцати. Но уже однорукий. Все равно вертится в толпе, поджидает, когда игрок в чашки потеряет бдительность. Тогда он ловко вытаскивает у растяпы кошелек. Повезет, если не заметили мехаристы, но воришка надеется на авось – все равно ничего другого не умеет, а есть-то надо. Всем плевать, если он потеряет и вторую руку. «Быки» по-тихому утопят бесполезного калеку в Балхе, после чего на его месте появится новый щипач.
Халдей заметил, что армянин встрепенулся, – похоже, наметил жертву. Тогда он тихо поднялся с места и поковылял к нему, оставив арбузы. Даже если их умыкнут, не жалко, все равно ими не наешься, уж лучше раздобыть несколько монет.
Он с равнодушным видом тащился за вором, ничем не выделяясь среди толпы. Наконец понял, кого преследует армянин. В нескольких шагах впереди важно шествовал усатый купец в белом хлопковом тюрбане и полосатом халате. Загорелый, почти черный, наверное, из Таксилы или Пурушапура, а может, из самой Баригазы или далекой южной Кералы.