сколько сквозных дырок, наступил самый ответственный момент трепанации – иссечение фрагмента. Бассарей воздел окровавленные руки над головой, моля Асклепия о помощи. Потом взял со стола долото, примерился, короткими выверенными ударами начал пробивать перемычки между отверстиями.
Череп скрипел и дергался несмотря на то, что Иешуа обеими руками прижимал его к валику. Внезапно врач побледнел, бросил инструмент и прижал палец к шее Деимаха. В его глазах отчетливо читался страх.
– Не дышит. И пульса нет… Ты убил его!
– Нет! Нет! – запротестовал Иешуа. – Не волнуйся, он жив, это действие хаумы. Верь мне, я знаю, что делаю. Продолжай… пожалуйста.
Бассарей с сомнением покачал головой, но снова принялся за прерванную работу. Вот он всунул долото в разрез, осторожно нажал на рукоятку. Череп затрещал, при этом кость подалась, и фрагмент отделился. Оторвать его полностью оказалось делом нескольких секунд.
Открылась твердая оболочка мозга. Она была бурой, морщинистой, со сгустками засохшего гноя. Бассарей покачал головой – ему не понравилось то, что он увидел. Края вырубленного отверстия, которые кровоточили особенно сильно, он замазал воском. Тщательно вычистил рану смоченной в вязовом отваре корпией.
– Ну, что, – сказал он с облегчением. – Главное сделано, осталось наложить заплатку.
Вырезав из тонкой золотой пластины кружок, врач протер его уксусом. Потом закрыл заплаткой рану, предварительно протащив проволоку через просверленные отверстия. Долго возился, закручивая концы. Отрезал ножницами хвостики, шумно выдохнул: «Все!»
Врач вместе с ассистентом опустились на пол без сил.
– Сейчас промоем края раны отваром таликтрума. Напоследок наложим ячменную припарку и забинтуем голову. А дальше все в руках Асклепия… Если в течение семи дней снова не начнется лихорадка, он выживет. Вернее, выживем все мы – втроем.
Бассарей многозначительно посмотрел на Иешуа, затем добавил:
– Нужно тут все убрать… кровь вытереть, пока не пришли женщины, иначе придется приводить их в чувство.
Сорвав с себя хитон, македонянин в одной набедренной повязке принялся вытирать столешницу. Иешуа бросился помогать. Только сейчас ему пришло в голову, что он совсем не боится крови. Он вспомнил, как несколько лет назад стал свидетелем забоя верблюда в стойбище ишмаэльтян. Тогда его чуть не вырвало от отвращения, но за годы жизни в Парфии он много чего повидал.
«Как все в жизни меняется».
После того, как оба облачились в старую одежду, врач позвал слуг, а ассистент побежал на кухню, чтобы приготовить пробуждающее снадобье. Увидев его, дети стратега вскочили на ноги. Кандис продолжала сидеть, у нее просто не было сил на то, чтобы подняться.
– Все в порядке, – успокоил их Иешуа. – Осталось обработать рану и привести его в сознание. Я дам Бассарею список снадобий, которые надо купить на рынке. Кое-что у меня есть, завтра принесу. Приготовите ему отвар, будете поить три раза в день для восстановления сил… Вообще-то надо давать ему побольше фруктов и козье молоко…
Вскоре на виллу Деимаха опустились сумерки. В доме стратега в этот вечер царили спокойная радость и умиротворение.
2
Солнце стояло в зените.
От глинобитной стены цитадели тянуло жаром, как от раскаленного танура. Дижман не пошел сразу к воротам крепости, а остановился на некотором расстоянии. Висящий на балке полуистлевший бактриец с открытым ртом кособоко уставился на гостя пустыми глазницами, словно возмущенно вопрошая: «Кто такой?»
Измученный дневным зноем стражник лениво прислонился к створке ворот. Он явно не собирался в отсутствие начальства демонстрировать выправку бактрийским недомеркам. Соседство дохлого урода его ничуть не угнетало, скорее, наоборот – забавляло, хоть с кем-то можно поговорить на часах. Такие же ветхие мощи в обрывках одежды виднелись по всей стене до угловой башни. Была и парочка свежих – над трупами роились ошалевшие от счастья крупные зеленые мухи.
Халдей внимательно присмотрелся к ассакену: ему было интересно, с кем теперь предстоит иметь дело.
Поверх льняной рубахи стражник надел железный чешуйчатый панцирь с короткими рукавами, усиленный на груди двумя круглыми бронзовыми пластинами. Дугообразные пластины надежно прикрывали плечи.
«Серьезная защита», – уважительно отметил про себя Дижман и зацокал языком, разглядывая акинак, ножны которого были покрыты красной шагренью и богато украшены: золотые бляшки с эмалью, лежащий лев, в середине золотая пластина с тамгой.
Портупея была попроще: из ремней, бронзовых пряжек и карабинов. Кожаные анаксориды ассакен заправил в короткие яловые сапоги с отогнутым верхом. Из-за голенища выглядывала костяная рукоять ножа. На голове криво сидел мягкий колпак.
Разглядев маленький круглый щит, халдей поморщился: ивовая плетенка, обтянутая сыромятью. Такой щит, конечно, не обременяет владельца тяжестью, да и стрела в нем завязнет, но он не защитит от удара клевцом, а тем более от тарана контосом[133] при конной атаке.
Граненое острие тяжелой пики было надраено так, что сверкало на солнце. Из деревянного горита торчал изогнутый лук с обмотанной жилами кибитью и натянутой тетивой.
«Лук крепкий, но короче, чем у кушан, а значит, бьет недалеко», – оценил оружие Дижман.
Стрелы с красными древками были плотно упакованы оперением вверх.
«Интересно, – подумал он, – наконечники плоские или трехгранные, как у кушан?»
Халдей сделал однозначный вывод: перед ним контофор из легкой конницы. Щит у него хлипкий, а меч короткий, не для пешего боя. Да и штаны в промежности вытерты до блеска. И еще одно наблюдение: акинак ему явно не принадлежит. Скорее всего это инвентарь из караульного помещения, чтобы часовой выглядел солидно на посту. Они его друг другу передают, когда сменяются.
Дижман знал, что ассакенская знать, которая может позволить себе дорогое оружие, служит катафрактами, то есть старшими офицерами, а значит, освобождена от караульной службы.
«Воюет он, наверное, в бронзовом шлеме, но на часах в таком враз разомлеешь от солнца, а то и удар хватит, – решил халдей. – Вон его уже сморило: я на него в упор пялюсь, а он даже не замечает».
Наконец полусонный стражник обратил внимание на хромоногого фарсивана и с недовольным видом вытащил из-за ремня камчу. Пусть только бактриец приблизится к воротам – тут же огребет плетей.
Но назойливый гость не испугался явной угрозы, а наоборот – неспешно подошел, вытягивая руку. Стражник с удивлением увидел в ладони чужака знак Гондофара. Тут даже десятника вызывать не надо, с таким пропуском никого нельзя задерживать. Приоткрыв створку ворот, он впустил гостя в прохладную темноту арки.
Двор перед истаной[134], несмотря на полуденную жару, не пустовал. В тени отдыхали воины, только что спустившиеся со стен крепости, где они провели караульные часы. Слуги таскали утварь, голый по пояс кузнец осматривал копыта лошади.
Оседланные кони, привязанные к кольцам, скучали возле стены. Халдей подошел, чтобы рассмотреть сбрую. Ничего особенного – нагрудники, подхвостники, торока… Красивая бронзовая гарнитура: пряжки, фалары, псалии…
А вот седло интересное – настоящий арчак с жестким каркасом и высокими луками, причем передняя выше и круче задней. Вместо ленчика – простеганные мягкие полки.
«Теперь ясно, почему они не вылетают из седла, когда бьют пикой двуручным хватом, – догадался Дижман, – посадка глубокая, а луки высокие и прочные, удерживают всадника при отдаче пики».
Он спросил офицера, где найти Пакору.
Вскоре халдей вместе с провожатым стояли перед резной дубовой дверью. Стражники распахнули створки, пропуская его в зал, а затем так же быстро и бесшумно закрыли их. Гость бросился ниц перед возлежавшим на клине[135] царем Паропамиса и Арахосии.
Вставший со складного дифроса Пакора наклонился к царю и что-то зашептал.
– Поднимись, – коротко бросил Гондофар, – подойди ближе.
Халдей спокойно, без суеты выполнил приказание. Пакора ободряюще улыбнулся ему.
– Сын сказал, что ты разбираешься в меконине. Это правда?
– Да, Повелитель. У меня богатый опыт по выращиванию схенострофона и приготовлению хашеши. Могу сделать крепкую настойку из листьев и цветков горькой полыни, сока пижмы или смолы туи. Знаю рецепт елениума из тимьяна и отвара из бешеной вишни. Кроме того, я умею находить особенные грибы, которые расцвечивают мир яркими красками.
– Да ты, я вижу, мастер по приносящим радость веществам, – с одобрением в голосе сказал царь.
Халдей внутренне возликовал. Вот и настал долгожданный момент! Значит, не зря он долгие годы терпел мучения и издевательства в Аравии, захлебывался собственной кровью под стенами царского дворца в Хагматане, замерзал на зимних дорогах Парфиены.
Едва сдерживаясь, чтобы охватившее его торжество не вырвалось наружу, он сказал:
– В Иерушалаиме я служил при Храме. Выполнял… различные деликатные поручения, в том числе отвечал за поставки меконина и хашеши. Лучший товар приходил к нам из Хагматаны. Большую часть мы отвозили в Рим. Изнеженные италийские богачи очень любят напиток непентес на основе меконина, воспетый еще Гомером. Они называют его «слезами Афродиты».
Гондофар рассмеялся.
– Так вот куда Сарибек отправлял караваны с маковым соком, который он скупал у моих подданных, пользуясь тем, что на границе между нашими царствами господствует неразбериха из-за вторгшихся в Арию саков.
Пакора, до этого не принимавший участия в разговоре, спросил:
– Тебя в Парфию направил Санхедрин?
– Да… Светлейший, – поколебавшись, ответил Дижман.
Ночь в диктерионе оставила обрывки воспоминаний: голые тела, бесстыдно раздвинутые чресла, пьяный хохот диктериад и безумный угар оргии. Кошелек, который он забрал у армянина, за ночь опустел наполовину. Ему не хотелось принимать подчиненное положение по отношению к царевичу после совместного скотства, но он решил не рисковать.