За стелой раскинулся шатер для актеров. От бассейна поверх ковров проложили пурпурную дорожку. На подиуме в конце дорожки установили клисмос со спинкой и мягким сиденьем. Замещающий стратега на время болезни архонт получил от Гондофара разрешение на проведение праздника, а также турму контофоров в помощь токсотам для обеспечения порядка.
Куджула с Аглаей расположились на ступенях пританея, откуда хорошо просматривалась вся площадь. Гермей устроился рядом. Конвоир поднялся на стилобат, укрывшись в тени колоннады.
Куджула еще утром пригласил всех на вечернее торжество. Мирра наотрез отказалась, сославшись на то, что ей надо ухаживать за отцом. Аглая тоже не хотела участвовать в увеселении сомнительного характера, но мать и сестра уговорили ее. Все-таки это праздник свободной любви, ехидно заметили они, смотри, как бы твоего дружка не увела какая-нибудь нимфа.
Солнце торопилось закатиться за горизонт, словно ему было стыдно за то, что должно произойти в городе. Вечернюю площадь освещали факелы, украшали цветочные гирлянды, шесты с праздничными венками из мирта, увитые разноцветными лентами. Горожане столпились вокруг фонтана, наполняя агору веселым гвалтом и смехом. Из рук в руки передавались кубки, ритоны и винные мехи…
Представление началось.
Сначала на ковры выбежали переодетые в женщин актеры, чтобы разыграть пролог из комедии Аристофана «Лисистрата». В шафрановых платочках и просторных кимберийских платьях широкоплечие мужчины выглядели уморительно.
Публика, отлично знавшая комедию, вслед за Лисистратой подхватила: «Эллады всей спасенье ныне – в женщинах!»
Когда же Клеоника воскликнула: «А что за груди! Твердые и круглые!» – сидевший рядом с Куджулой парень ущипнул свою девушку за внушительный бюст. Та притворно взвизгнула, нахал довольно загоготал.
Замечание Лисистраты о том, что в отсутствие мужа она «и пальчика из кожи не видела», зрители встретили со смехом, а когда она заявила: «Должны мы воздержаться от мужчин, – увы!» – раздался свист и недовольные женские выкрики.
Но вот актер приступил к описанию жены, ожидающей в спальне прихода мужа:
– Да! Клянусь богинями!
Когда сидеть мы будем, надушенные,
В коротеньких рубашечках в прошивочку,
С открытой шейкой, грудкой, с щелкой выбритой,
Мужчинам распаленным ласк захочется,
А мы им не дадимся, мы воздержимся.
Тут знаю я, тотчас они помирятся[142].
Площадь мгновенно взорвалась аплодисментами.
Многие обнимались и целовались. Уличные порнаи, воспользовавшись моментом, повисли на шеях стоявших рядом мужчин, а вовсе незнакомые люди в тесноте искали и пожимали друг другу руки.
Раскрасневшиеся от волнения лица, близость и запах тел, нечаянные прикосновения возбуждали зрителей, кружили голову, готовили к главному событию вечера – всеобщему празднику любви. Вслед за афинянками из комедии женщины Бактры тянулись к мехам, делали большие глотки, затем, смеясь, передавали подругам.
После короткого перерыва на ковры выбежали флейтистки и кифаристки в прозрачных льняных аморгинах[143]. За ними акробаты в облегающих тарентидиях[144], а также гипоны – танцоры на ходулях. Гимнастки извивались, принимая немыслимые позы, открывая жадным взорам самые потаенные изгибы тела.
Наконец появилась стайка девушек в коротких свободных хламидах. Прелестницы со смехом закружились в хороводе, взявшись за руки.
И вот из-за стелы показалась Афродита. Она была одета в платье из виссона, расшитое розами. Богиня гордо держала украшенную миртовым венком голову, медленно обходя бассейн. Ее окружала свита: мальчики в коротких хитонах с крыльями из гусиных перьев за спиной грозили публике маленькими позолоченными луками, а обнаженные Хариты и Оры бросали на зрителей из льняных мешочков пригоршни розовых лепестков, бутоны анемонов, лилий и нарциссов.
По площади пронесся вздох восхищения – так прекрасны были богиня и ее спутницы.
Следом выскочили полуголые сатиры, закрытые от пояса до ступней шкурами, с большими кожаными фаллосами и черными бычьими хвостами. Они исполнили сикинниду – гротескный танец, состоящий из прыжков, напоминающих козлиные, и размашистых движений руками. Нимфы дразнили сатиров, ластились к ним, принимали завлекающие позы, манили пальчиком…
Афродита под звуки флейт и кифар подошла к бассейну, поставила одну ногу на стенку. Ткань раскрылась, обнажив мраморную кожу бедра. Восхищенная публика скандировала: «Давааай!» Словно повинуясь зову толпы, Афродита медленно распустила пояс, расстегнула фибулы…
И вот уже хламида соскользнула к ее ногам.
Грациозно перешагнув через одежду, богиня вошла в бассейн. Она стояла в ослепительной наготе, улыбаясь, а сатиры вместе с нимфами брызгали на нее водой. Капли сверкали в лучах предзакатного солнца, отчего казалось, что алебастровое тело покрыто золотыми чешуйками.
Наконец, встряхнув огненно-рыжей копной волос, Афродита вышла из бассейна. Сводящей с ума походкой она направилась по дорожке к импровизированному трону. Окинув площадь лукавым взглядом, махнула рукой. Тотчас сатиры скинули громоздкие, неудобные одежды и, демонстрируя восставшую мужскую силу, привлекли к себе нимф. Прямо на коврах они предались взаимным ласкам на глазах восторженной толпы.
Пронизанная эротизмом атмосфера действовала на всех без исключения. Казалось, люди находятся под властью чар. Аглая прижималась к Куджуле. Ее охватило сладкое томление, разгоралось желание прижаться еще теснее.
Кушан обнял любимую за талию, подвинул руку выше, под упругую грудь… Аглая замерла, но вдруг глубоко задышала. Повернув голову, она подставила губы для поцелуя… Сидящая рядом пара занялась любовью, не обращая внимания на окружающих. За ней еще одна, еще…
В жителей Бактры словно демоны вселились. Здесь было все: чувственное вожделение Эроса, грубый натиск Приапа, пьяная разнузданность Силена, неистощимое сладострастие Пана…
По площади разносились стоны наслаждения, возбужденный шепот, вздохи, вскрики…
Внезапно Аглая обмякла в объятиях Куджулы. Поняв, что она потеряла сознание, он подхватил ее на руки и понес прочь от места порочного разгула, переступая через распростертые на плитах, стоящие на коленях, содрогающиеся в экстазе тела…
Следом пробирался конвоир с круглыми от изумления глазами.
Рыжеволосая Афродита, которая сидела, расслабленно откинувшись на спинку клисмоса, проводила кушана разочарованным взглядом. Она нахмурилась, но затем на ее лице появилась улыбка, не предвещавшая ничего хорошего.
5
Позади остались перевал Бугаи и несколько крошечных кишлаков. Жители, оценив вооружение всадников, благоразумно прятались в хижинах. Кушаны делали привалы подальше от деревень, чтобы селяне не думали, будто они пришли грабить.
До края долины отряд скакал рысью. Но вот кряжи снова сошлись, зажав дорогу в тиски, Сурхаб нырнул в ущелье, а солнце скрылось за вставшими справа могучими горами Дурумбак.
Река петляла по ущелью, обходя скалы, размывая завалы из щебня и наполняя долину глухим рокотом. Не один раз отряду пришлось перебираться через бушующий поток. Наученные горьким опытом, кушаны связали несколько арканов в длинную веревку, чтобы пользоваться ею как страховочным тросом. Первый и последний воины крепко держали веревку за концы, а остальные переправлялись на другой берег, пропустив ее под мышкой.
К полудню дошли до середины урочища Келагай.
Река на очередном изгибе прижалась к отвесной стене, не оставляя места для прохода. Тахмурес решил, что опять придется лезть в холодную воду, но Мадий уверенно повел отряд вверх по едва заметной среди арчового редколесья тропинке.
Тахмурес приказал отвязать подъездков, иначе запасной конь, если вдруг оступится или испугается и рухнет с обрыва, неминуемо утянет за собой оседланную лошадь вместе с седоком.
Люди и животные с трудом карабкались по круче. Приходилось прижиматься к скалам, настолько узкой была тропа. Из-под копыт коней осыпался гравий, с шорохом срываясь в воду.
Поднимались долго.
Тарпаны сильно устали: они хрипели, в углах рта запеклась пена, а на шеях и плечах выступил белый пот. Когда была пройдена половина пути, людям пришлось спешиться. Тяжело дыша, с напряжением всех сил они тянули коней за собой.
Наконец тропинка выровнялась, стала шире и теперь тянулась горизонтально, повторяя изгибы откоса. После минутного привала кушаны снова сели на коней. Кое-где провалы в террасе закрывались оврингом – настилом из жердей, переплетенных ветками арчи.
Фарид замыкал строй.
Внезапно он обернулся и стал пристально вглядываться вдаль. Словно подтверждая его опасения, далеко внизу из-за кряжа вылетели всадники. Десятник начал считать: один, два, три, десять… Потом сбился со счета и громко свистнул. Кушаны остановились, а Тахмурес спешился, передав поводья товарищу. Прижимаясь к откосу, вернулся в конец цепочки, чтобы оценить обстановку.
– Не меньше сотни, – сказал он спокойно, разглядывая долину.
Казалось, угрожающее число преследователей его совсем не удручает.
Оба сделали одинаковый вывод: здесь река непроходима – слишком широкая и глубокая. Ассакенам в любом случае придется возвращаться назад: либо подниматься на тропу, по которой идут кушаны, либо искать брод. Это займет время, так что отряд успеет спуститься в долину.
Ассакены остановились – видимо, тоже совещались, что делать дальше.
С десяток всадников пустили коней галопом по кромке реки. Но скала перекрыла путь, тогда в бессильной злобе они выпустили вверх несколько стрел. Залп не причинил беглецам вреда: стрелы чиркнули по стене далеко внизу, не долетев до тропы.
Кушаны выстрелили в ответ. Прежде чем поразить цель, стрелы описали красивую широкую дугу. Две фигурки внизу, взмахнув руками, свалились с коней в воду. Остальные ассакены закружились на месте, затем бросились назад к основному отряду.