Только Мадий не мог уснуть.
Он сидел у костра, изредка поглядывая на спящих как попало кушан. Проводник думал о бренности жизни и незавидной судьбе воина, которого рано или поздно ждет смерть. Только что ассакены спокойно отдыхали, и вот они уже свалены в безжизненную окровавленную кучу. А победители спят теперь на том же самом месте и так же безмятежно, но кто знает, что произойдет с ними в следующее мгновение.
Оракзай подбросил в костер ветки, вполголоса напевая песню, древнюю, как окружающие горы.
3
Полуденное солнце жгло так немилосердно, что даже халат не защищал от зноя. Сидя рядом с арбузами, халдей пребывал в ленивом оцепенении. Ему казалось, что на спину положили раскаленную плиту, но сменить позу, чтобы избавиться от нее, не было сил. Он начал клевать носом.
«Зря я выпил хашешу на солнцепеке», – запоздало мелькнула трезвая мысль.
Вдруг его затуманивающийся взгляд упал на женские ноги в сандалиях. Изящные бавкиды[150] из мягкой шафрановой кожи, выкрашенные оранжевой хенной ногти, золотые цепочки на лодыжках – ничего особенного, всего лишь праздношатающаяся эллинка из знати.
Тогда он сделал вид, что спит, чтобы случайная покупательница отстала. Но сандалии не двигались. И тут халдей почувствовал: спину жечь перестало, зато пахнуло странной прохладой, как из сырого гнилостного подземелья. Одновременно с кладбищенским сквозняком накатила необъяснимая тревога: тягучая, черная, словно глубоко внутри кто-то с надрывом, противно и жалостно заныл: «Аааааа…!»
Сон как рукой сняло.
Халдей поднял глаза и обомлел, увидев знакомое лицо: кокетливо вздернутый носик, огненно-рыжие волосы выбиваются из-под эфестрии[151], ярко-синие глаза смотрят безжалостно и презрительно. Лилит!
– Иди за мной, Дижман, – коротко бросила рыжеволосая.
Развернувшись, она грациозной походкой двинулась к выходу. Со стороны могло показаться, будто идет красивая молодая гречанка. Но халдей знал, что за обманчивой внешностью скрывается страшный, кровожадный суккуб.
Он, словно зачарованный, брел за бесовкой. Выйдя из шахристана, Лилит заторопилась через рабад, а за крепостной стеной продолжала уходить все дальше от города. Так ни разу и не обернулась, словно была уверена, что жертва никуда не денется.
Вскоре показалось кладбище.
Над юдолью печали разносилось карканье ворон. Дижман скрипел зубами от бессильной ярости, глядя на покосившиеся, покрытые мхом плиты, вросшие в землю усыпальницы и обвитые плющом ротонды, но послушно плелся за рыжеволосой – как баран на закланье.
Она подошла к небольшому двухскатному склепу из крупных базальтовых блоков. С фриза уставились злые маски и стилизованные черепа. Толкнув скрипнувшую железом дверь, бесовка начала спускаться по засыпанным трухой и прошлогодними листьями ступеням.
Лестница закончилась площадкой, освещенной канделябрами. Дижман обреченно нырнул под арку и оказался в большом зале, который утопал в мертвенном бледном сиянии.
Свет двух или трех огарков железной люстры странным образом доставал до дальних стен, словно исходил не от лампы, а от неведомого мощного источника.
Пол покрывала шевелящаяся масса – крысы буравили гостя красными бусинками глаз. Они хищно принюхивались, подняв усатые морды с длинными передними резцами.
В центре зала находился дощатый подиум, куда с каменного пола поднимались широкие деревянные ступени – старые, полусгнившие, источенные короедом.
Серые клубы паутины затягивали кружевами углы, взбирались по стенам до потолка.
На головах каменных истуканов застыли совы, пугая немигающим взглядом желтых глаз.
Все в зале казалось ветхим: колонны, стены с пятнами плесени, статуи, да и сам подиум.
С потолочных балок головами вниз свисали мириады летучих мышей. По залу разносился шелест крыльев, топот маленьких лап и тонкий, монотонно гудящий звон. В лишенном притока свежего воздуха сыром подземелье за столетия скопился тяжелый смрад: пахло болотом, гнилью, смертью.
На подиуме за столом сидели двое: Лилит и человек в пурпурном тарбане из крученого виссона, конец которого спадал на лицо, оставляя открытыми лишь черные бездонные глаза. Расшитый золотыми нитями парчовый халат, брошь с крупным смарагдом, самоцветы на ножнах кинжала говорили о богатстве. Прямая спина и гордо посаженная голова – о знатном происхождении.
«Шахраб[152], нет, бери выше – мегистан[153], – пронзила халдея догадка. – Такие не знают жалости. Зачем я тут?»
Страх холодными липкими пальцами схватил его за горло.
– На колени, – бросила бесовка, ни к кому не обращаясь, но ноги гостя подкосились сами собой.
Крысы как по команде метнулись в стороны, освобождая место на каменных плитах. Голос прозвучал удивительно громко, отражаясь эхом под сводами. Летучие мыши запищали еще сильнее, задергали шеями. Дижману показалось, что сейчас голова треснет от их криков, и он схватился за нее руками, закрывая уши.
Постепенно писк затих.
– Почему так долго? – спросила Лилит.
– Что? – не понял халдей.
– Ты очень долго шел сюда из Аравии.
– Не мог быстрее. Как? Без денег, хромой…
– От тебя никакого прока, – голос бесовки стал резким и злым. – Может, просто скормить тебя крысам?
Сердце рухнуло в пятки. Он молча ждал приговора, казалось – время остановилось и никогда не потечет вновь. Крысиное море окружало его, словно остров. Кровожадные грызуны ждали приказа, чтобы наброситься.
– Иври уже здесь, – после паузы продолжила Лилит. – Старик передал ему древний кодекс… Теперь он знает, что и где искать.
– Золото? – спросил Дижман, догадавшись, что речь идет о сокровище. – Зачем оно тебе?
– Ты не понимаешь, – по подземелью зловещими волнами прокатился голос мегистана, низкий и хриплый. – Он получит то, что должно принадлежать мне… Посох Моше! – Тот самый? – в голосе халдея прозвучало неподдельное удивление, словно он не верил тому, что только что услышал.
Неужели речь идет о посохе легендарного пророка?
– Да, – снова прогремел голос.
– Как твое имя, почтенный? Я должен обращаться к тебе с подобающим уважением, – просипел халдей, но тут же пожалел, что открыл рот.
Тревожно заухали совы. Разом сорвавшись с места, летучие мыши заметались под сводами подземелья. Они били Дижмана холодными перепончатыми крыльями, разевали пасти у самого лица и наполняли склеп невыносимым шумом и писком.
Халдей в ужасе закрылся руками, ему казалось, что сейчас эта мерзкая зубастая стая набросится на него, накроет ковром из клыков и острых когтей, а затем разорвет на части. Наконец твари успокоились, снова повиснув на балках.
– Меня называют Князем тьмы, Сатаной, Ахриманом, Велиалом, Азазелем, Самиазой, Вельзевулом, Самаэлем, Мастемой… – мрачным эхом разнеслось по залу.
Сатана! Дижмана сковал ужас, он понял, что живым уйти из подземелья не удастся, разве только случится чудо. Его воля была полностью подавлена сознанием того, что перед ним само воплощение зла. Он чувствовал себя ничтожным сгустком плоти, муравьем, над которым нависла стена до небес, готовая вот-вот обрушиться, чтобы навеки погрести под обломками, обратить в прах, раздавить, не оставив следа.
И покорно ждал смерти.
– Сделаешь то, что я скажу, – пророкотал демон. – Иври нашел три части звезды Давида, а теперь ищет четвертую. Но он ее не получит, потому что я знаю, где она находится. Ты отправишься в атурошан Бахрама.
– Позволь вопрос…
Дижман удивился собственной смелости. Не дождавшись разрешения, все-таки прочистил горло и спросил:
– Если ты знал, где хранились эти… части звезды, прости, я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду… почему не забрал сам?
– Кодекс защищен печатью Шломо, – голос тяжелыми волнами давил на уши. – Никто – ни я, ни подвластные мне духи не могут его открыть. Мы также не можем прикасаться к любому предмету, который имеет форму гексаграммы или несет ее изображение.
– Как я найду эту… часть? – губы халдея дрожали.
С каждым словом демона ужас все сильнее сковывал его. – Возле алтаря увидишь тумбу. Возьмешь камень, которым жрецы растирают травы для приготовления хаумы. Он всегда лежит на столешнице рядом с ритуальной чашей. – Мне могут помешать, ведь я не бехдин… Как я подберусь к тумбе?
– Лилит об этом позаботится. Завтра она придет за тобой. Ты должен забрать камень и убить иври. А теперь – уходи!
Крысы отступили, высвобождая узкую дорожку на полу. Дижман, еще не веря счастью, попятился к выходу. Он семенил в глубоком поклоне, пока спина не уперлась в деревянную балку. Тогда он юркнул под арку, а затем бросился вверх по лестнице к солнечному свету и жизни, навстречу спасению…
Утром он снова пришел на базар, чтобы устроиться на обычном месте. За ночь его лицо посерело, сердце билось не ровно, но с такой силой, что после каждого удара ему казалось, будто этот удар последний.
Халдей с тоской озирался, в глубине души надеясь, что Лилит не придет. А когда увидел ее, то вздрогнул, но тут же разозлился на себя: «Не будь тряпкой! Это всего лишь баба – пусть и бесовка».
Затем взмолился:
– Иштар, дай мне силы!
Как и в предыдущий день, Лилит просто приказала ему встать, и он покорно поплелся следом. Бывший храм Зевса, а теперь атурошан Бахрама, находился в конце главной улицы перед цитаделью. Колонны, словно стволы мощных дубов, поддерживали фронтон со скульптурами. Среди лошадей, колесниц и героев выделялась золоченая фигура бога-громовержца в ниспадающем красивыми складками гиматии.
Внутри царил хаос: все три нефа были заставлены кадильницами, бронзовыми треножниками, а вдоль стен тянулись покрытые кошмами и валиками суфы.
От былого величия эллинского храма сохранилась огромная мраморная фигура сидящего на троне Зевса Хрисаорея – «Меченосца». Левой рукой олимпиец сжимал меч, с которого уже начала слезать позолота, а правой держал нефритовую фигурку богини Ники на шаре. Рядом с троном сидел каменный орел, который, казалось, сердито нахохлился от унижения забвением. Бог, когда-то греческий, сурово смотрел перед собой, и в его взгляде отчетливо читался немой вопрос: «Кто я теперь?»