Лилит вышла из ванной в прозрачном дорийском хитоне с победной улыбкой на губах. Не торопясь – знала, что кушан сражен ее чарами. Пусть помлеет, потомится, распалится еще больше…
В алькове никого не было. Улыбка сошла с ее губ. Внезапно на этаже послышался возмущенный крик.
– Я знаю, где она. Мне плевать, что у нее клиент. Я мало денег тебе плачу? Гони его в шею!
В спальню ворвался магистрат. Увидев жрицу в соблазнительном наряде, осклабился похотливой улыбкой. Казалось, он забыл обо всем на свете. Его просто трясло от возбуждения.
– О, моя радость! Ты ждешь меня!
Лилит обмякла в его объятиях. Синий свет в глазах померк, она опустила руки и молча, с хорошо скрываемым отвращением позволила клиенту увлечь себя на ложе…
Дижман подошел к алькову.
Прислушался: из соседних помещений доносятся приглушенные голоса, смех, сладострастные стоны. В этой – тихо. Огляделся – на террасе никого. Скользнул внутрь и встал у двери, прячась в складках портьеры. Когда глаза привыкли к темноте, он различил на широком ложе силуэт голого человека. Тот спал на боку, похрапывая. Из ванной доносился плеск воды. Подкравшись к кушану, убийца одной рукой вдавил его голову в подушку, а другой с размаху всадил кинжал под ребра.
– Что ты наделал?! – голос Лилит звучал грубо, истерично.
Она вышла из ванной, обернувшись льняной простыней. – Это не Куджула!
Халдей перевернул труп. На него смотрели вытаращенные глаза мертвого эллина.
Грязно выругавшись, Дижман прошипел:
– Мы договорились. Ты меня обманула, кладбищенская тварь.
Жрица подошла вплотную.
– Закрой пасть, шакалий потрох, или я отрежу тебе язык. Забыл, как твои колени дрожали, когда с тобой разговаривал Самаэль?
Она обошла вокруг притихшего халдея. Тот молчал, сжимая в бессильном гневе челюсти. Он слишком хорошо помнил ужас, который охватил его в мрачном подземелье. – Я сама займусь трупом. Помни, что тебе еще нужно убить иудея. Потом ты обшаришь его дом и принесешь мне куски гексаграммы. Убирайся с моих глаз!
Дижман выскользнул наружу.
Лилит вытащила из одежды клиента тугой кошелек, сунула под кровать, а затем позвонила в тревожный колокольчик. Прибежавшим на сигнал охранникам она со слезами на глазах стала рассказывать, как кто-то проник в альков, пока она была в ванной. Наверное, убийца хотел забрать деньги богатого клиента. Ей повезло, что в этот момент он не застал в комнате ее саму, иначе…
Она разрыдалась…
Куджула покинул диктерион глубокой ночью.
Морок отпустил его, но дрожь не унималась. На выходе его никто не остановил – мало ли клиентов уходит отсюда домой, едва передвигая ноги. Из темноты метнулась тень. Тонкая фигурка обхватила его и прижалась, спрятав голову на груди. Аглая ни о чем не спрашивала, только гладила по спине.
Обнявшись, они пошли прочь от храма Афродиты. Конвоир, которому надоело ждать у ворот, хмуро поплелся следом.
2
Могучий, обросший до копыт длинной шерстью як медленно поднимался по ущелью. Тропинка вилась среди векового кедрового леса. Впереди бежал лохматый пес, обнюхивая камни и изредка оглядываясь на хозяина. Высокий худой старик в расцвеченном заплатами халате вышагивал рядом с яком, опираясь на узловатую палку. Конец намотанной на голову ткани спускался вниз, закрывая лицо до самых глаз, а сбоку крепился фибулой к тюрбану.
Вот и дом.
Старик подошел к яку, чтобы снять тело человека в грязной оборванной одежде. Подхватив «найденыша» под мышки, потянул на себя. Кряхтя, спустил на землю, уложил на рогожу. Подбежавший пес лизнул руку хозяина и заскулил.
– Тихо, Ахриман, – старик потрепал собаку по загривку. – Не мешай мне, ты свое дело сделал, теперь моя очередь.
Взяв ткань за концы, он поволок человека в дом. Уложил на соломенный тюфяк, накрыл толстым одеялом из ячьей шерсти, после чего оставил в покое, пусть отлежится. Накидал в очаг кизяка, чиркнул огнивом. Вскоре заплясавшие язычки пламени наполнили убогое жилище теплом и жизнью. Огонь осветил связки лечебных трав, турсуки, набитые кусками свернувшейся в трубочку коры, сваленные в кучи оленьи и архарьи рога…
Словно это жилище не фарсивана, а лешего.
Первым делом он стащил с «найденыша» лохмотья. Увидев, что все тело в кровоподтеках, закачал головой, зацокал. Медленно, осторожно прошелся пальцами по костям, проверяя на переломы. Затем растер тело медвежьим жиром. Плотно спеленал поясницу чистой ветошью. Аккуратно смазал раны и ссадины черной пахучей мазью. Нагрев воду, бросил в котелок несколько пучков сухой травы. Потом долго ждал, пока отвар настоится, – на такой высоте обжигающего пальцы кипятка никогда не получится, вода будет просто горячей.
Уже глубокой ночью старик приподнял голову незнакомца, чтобы влить теплую жидкость в рот. Удовлетворенно кивнул, увидев, что тот пьет, едва шевеля губами. Собака все это время лежала рядом с гостем, внимательно следя за каждым движением хозяина.
Так продолжалось два дня. Горец то натирал раненого мазями, то поил отварами. На третий день, хлопоча у очага, он поймал на себе внимательный взгляд «найденыша».
– Где я? – спросил тот окрепшим голосом.
– В тепле и под крышей, достаточно, чтобы встать на ноги, – ответил хозяин.
Он был настолько высок, что почти упирался головой в жерди перекрытия.
– Меня зовут Улдин.
– Это ты меня спас?
– Да. Я собирал в ущелье хворост, когда услышал грохот обвала. Полез на упавшие глыбы снега, думал, может, найду мертвого архара – такое бывает. Ахриман вдруг заскулил и начал лапами рыть сугроб. Вскоре мы тебя откопали, еще живого. Как тебя зовут?
– Тахмурес.
– Как ты оказался так высоко в горах?
Кушан нахмурился, с трудом вспоминая события последних дней.
– Мой отряд шел к Салангу, но попал в плен к мандарам… Мы с проводником бежали…
Он замолчал, собираясь с мыслями.
– Мандары! – глаза старика сверкнули ненавистью. – Мало кому удавалось от них сбежать. Вас, наверное, бросили в якчал.
– Откуда ты знаешь? – удивился кушан.
– Я три года был у них в рабстве. Барбад – пшур[161] племени. Ему от каждого принесенного в жертву пленника достаются лучшие куски. Он их любит не сразу убивать, а помучить, говорит, что так мясо сочнее. Меня эти запасливые ублюдки не съели, оставили на случай неурожайного года. Но от любимого лакомства Барбад не отказался.
Старик вынул фибулу из платка. Тахмурес, повидавший всякое, ужаснулся – ему показалось, что сама смерть смотрит на него. Губ и щек у горца не было. Из обнаженных десен торчали редкие зубы, придавая голове сходство с черепом. Даже длинная седая борода не могла скрыть уродство.
Улдин снова закрыл лицо платком, затем продолжил:
– Я рефаим. Когда-то мои предки пришли сюда из Ханаана. Мы издревле жили на берегах Соленого моря, в пустыне Негев и долине Араба. Нагрянувшие с верховьев Прата полчища эмори решили нас истребить, тогда мы двинулись через пустыню Эш-Шам в Вавилонию. Исполинский рост внушал страх всем народам, которые встречались по пути, поэтому они нападали на нас. Хотя никакие мы не чудовища – я всего на две головы выше тебя… Про рефаимов сочиняли небылицы: будто у нас шестнадцать рядов зубов и по шесть пальцев на каждой руке и ноге. Будто мы питаемся человеческим мясом. Додумались даже до того, что после смерти рефаимы попадают в преисподнюю, и от их судорог происходят землетрясения… Мы решили уйти еще дальше – в непроходимые горы, чтобы нас оставили в покое. Мы были мирным народом, кормились охотой и скотоводством, а не грабежами соседей, как другие. Однако населявшие Хиндукух племена объединились против нас и всех истребили. Я последний из рефаимов…
Старик опустил голову.
– Да уж, – сказал Тахмурес, – ростом вас боги не обделили. Вы всегда были великанами?
– Никто этого не знает. По легенде рефаимы – дети ханаанских женщин и падших ангелов…
– Как ты спасся?
– Тоже чудом. Просто так ведь от мандаров не уйдешь – они день и ночь охраняют единственную тропу, ведущую в ущелье Хинджан. Вокруг ледники, пропасти, а у меня даже обуви не было. Однажды, когда я пас овец, на стадо напал снежный барс. Я от страха залез в пещеру. Затаился, сижу и слышу: зверь рядом. Он даже не рычит, а мяукает – тихо так, уверенно, мол, никуда от меня не денешься, я знаю, что ты тут… Я пополз вглубь, чувствую – пещера расширяется. Ни зги не видать, и вдруг вода зажурчала, значит, где-то дальше источник. Ползу на шум, наконец добрался до ручья. А ирбис за мной идет, уже рычать начал, ему надоело, что я все время прячусь… Я полез в воду, знаю, что зверь туда не сунется. И вдруг поскользнулся. А течение сильное – меня и понесло. Я ору, хватаюсь за острые камни, чтобы удержаться. Куда там – стенки пещеры мокрые, не ухватиться, пальцы срываются… И тут ручей ухнул вниз водопадом. Меня колошматит о стенки, я бьюсь коленками и локтями, боль страшная. Потом головой ударился, потерял сознание… Как я выжил, до сих пор не пойму. Меня выбросило в Хинджан и прибило к берегу. Руку сломал, ноги ободраны, голова в крови… В общем, как-то очухался, помогло знание трав, рефаимы всегда были травниками…
– Почему мандары тебя не трогают?
– Здесь земля хаттаков. Они не лезут в горы, а мандары не суются в ущелье. Я лечу хаттаков, за это они меня защищают… Что с тобой случилось дальше?
– Мы заблудились во время бурана… За нами шла волчья стая… Потом я увидел мальчика, больше ничего не помню…
– Мальчика? – переспросил Улдин.
– Да. Он стоял на краю обрыва и звал меня… Сам щуплый, шею вытягивает как гусь…
Старик удивленно вскинул брови.
– Это анаким. Анакимы были ветвью рефаимов и отличались от нас длинной шеей. Они все погибли. Молва говорит, что после смерти они стали духами и теперь бродят по Хиндукуху. Духи вывели тебя к тому месту, где скала нависает над долиной… Упасть с такой высоты и выжить – это чудо. Уж не знаю, почему они тебе помогают…