– И я не знаю… В степях Кушаншахра живут дэвы стихий, мы приносим им жертвы. Они дают нам понять, что находятся рядом, иногда разговаривают с нами, иногда показываются… Но чтобы вот так явиться в образе человека…
– В горах много чего можно увидеть… Например, белого верблюда.
– Что в этом странного?
– А то, что он вдруг появляется там, где его быть не может, куда только архар или нахчир[162] способны забраться. Стоит себе спокойно над пропастью, смотрит вдаль, жует жвачку, словно он на равнине… Верблюд показывает дорогу в страну райского блаженства. Куда вытягивает морду, туда и надо идти.
– Что за страна такая?
Улдин мечтательно улыбнулся, его лицо посветлело.
– Там все из золота – и фруктовые сады, и дома. Арча – и та золотая. Девушки в золотом кишлаке неописуемой красоты, а люди добрые и справедливые, поэтому живут вечно. Старцы в белых одеждах с радостью примут путника, отведут ему лучшие покои… Вот только попасть туда может не каждый.
– А кто?
– Исключительно бескорыстный и честный человек.
– Ты так рассказываешь, будто сам там побывал.
– Слышал… от тех, кто оттуда вернулся.
– Ого! Значит, их все знают, и они пользуются всеобщим уважением.
Улдин печально усмехнулся.
– Знать-то знают, только как сельских дурачков. Никто им не верит, люди плюются и вертят пальцем у виска…
– Где находится золотая страна?
Старик пожал плечами.
– Никому не известно, а те, кто говорит, что побывал там, толком не могут объяснить – не помнят дорогу. Может, на горе Сарыкол, а может, на горе Музтаг-Ата – «Отце ледяных гор»… Еще рассказывают, что там есть озеро, из которого выходят крылатые всадники, которые спускаются на вороных конях к подножию горы. И будто бы никто не может их победить… Это далеко отсюда, в Луковых горах.
Улдин махнул рукой на восток.
– Тут главное не заблудиться, чтобы не попасть в страну безобразных демонов Яджуджей и Маджуджей, пожирающих все, до чего могут дотянуться их лапы. Вот они наглотаются камней и деревьев, а потом укладываются спать на одно ухо, накрывшись другим. Зу-л Карнайн, конечно, закрыл вход в их страну стеной из камня и железа… Но люди разрушают ее грехами. Кто ж его знает, может, в ней полно щелей…
Рефаим встал и подошел к очагу. Сняв котел, плеснул горячего супа в миску.
– Поешь, тебе нужны силы.
Вроде бы отошел, но обернулся, протягивая футляр с тамгой.
– Я догадался, что ты важная птица, но мне плевать, я спас бы любого…
День проходил за днем.
Кушан отъедался, набирался сил. Он помогал старику по хозяйству, бил острогой в горной речке жирных пятнистых усачей и серебристых сазанов, ставил в тугайных зарослях капканы на куницу и лису. В хорошую погоду вместе с Ахриманом пас небольшое стадо коз.
По вечерам рефаим рассказывал ему легенды горцев, а Тахмурес лениво валялся на тюфяке, вдыхая аромат сухих трав и корицы, смешанный с острым запахом булькающей в котле шурпы на чесноке и имбире.
– В горах Музкол живет птица Рох, – таинственно вещал старик, – она занята тем, что откалывает клювом камни мгновений от скалы времени. Птица несет огромные золотые яйца, но из них вылупляются не птенцы, а ужасные ликом и делами дэвы. Они давно погубили бы все сущее злыми кознями, кабы не добрый дух. Страж никогда не спит, караулит яйца, и как только вылупится дэв – сразу произносит заклинание, так что дэв тут же издыхает…
Кушан услышал о волшебном стрелке Бадахшана, который видит насквозь каждого шаха. Он без устали летает из ущелья в ущелье и следит за тем, чтобы люди в кишлаках жили мирно. Пустит стрелу в правителя горной страны, а потом смотрит на него: если тот в жизни был злодеем, то его душа сразу отправляется в ад, а если праведником – то в рай.
Рефаим рассказал и о сорока крылатых братьях, защитниках бедных фарсиванов, которые парят над горными кручами, внимательно взирая на то, что происходит на земле. Они творят добрые дела и сражаются с зеленым драконом Аждахором, живущим на реке Гунт, который пожирает людей…
Наконец, наступил день, когда Тахмурес сказал старику:
– Мне нужно идти. До новолуния осталось три дня.
– Куда торопишься? Ты недостаточно окреп.
– Меня ждут в Капише.
– Хорошо… Кости еще не срослись как следует, но передвигаться самостоятельно ты сможешь. Избегай драк, не спи на сырой земле, не поднимай тяжести – и через десять дней будешь здоров.
Кушан улыбнулся.
– Ты хочешь, чтобы я прятался от всех, кого встречу?
– Я бороду не на мельнице побелил, так что знаю, к чему приводит беспечность. Подожди-ка, надо узнать волю Гиша…
Улдин принес лук, затем уселся на пол, вытянув перед собой руки со сжатыми кулаками, а оружие повесил за тетиву на оттопыренные большие пальцы.
Увидев, что лук покачивается вперед-назад, довольно сказал:
– Гиш благосклонно относится к твоему походу и дарует тебе удачу.
После этого рефаим протянул деревянную колотушку. – Вот, возьми… Прокаженного никто не тронет. Но тебе нельзя приближаться к людям, будешь идти в одиночестве, иначе убьют. Увидев любого человека, ты должен кричать и бить в колотушку. И не забудь вовремя убраться с тропы. Можешь просто мычать – решат, что у тебя прогнило горло…
Утром следующего дня Тахмурес отправился к ущелью Хинджан. Он был одет в старый халат Улдина, а его голову полностью закрывал белый чадар – лишь глаза поблескивали сквозь узкую прорезь.
Кушан сидел на спине яка, покачиваясь в такт мерной поступи и сжимая в руке колотушку прокаженного. Проводив его до ущелья, рефаим остановился. Неподвижная рослая фигура старика виднелась до тех пор, пока распадок не скрылся за поворотом.
3
Иешуа сидел рядом с Гермеем у постели Деимаха, внимательно слушая хозяина дома. Золотую пластину на темени стратега окружал розовый ореол заживающих шрамов. Деимах говорил, преимущественно обращаясь к сыну, потому что тема, которую они обсуждали, была знакома только им обоим.
– До охотничьего домика день пути. Ассакены не знают о его существовании, иначе давно бы разграбили припасы. Бактрийцы в горах Альбурз не охотятся, там дичи нет. Они берут левее, в ущелье Карамкуль, а оттуда через перевалы Шеркоталь и Каджкоталь спускаются к родникам у горы Ходжасари. Там зимой пасутся олени, осоку под снегом ищут… Так что в хижине безопасно. Я заезжал туда с магистратами. Ну, ты помнишь, я в Посейдоне[163], сразу после Сельских дионисий, уехал на несколько дней на охоту. Еще до ранения…
– Отец, а что вы там делали, если дичи нет? – подозрительно спросил Гермей.
Деимах замялся, пожевал губами. В его глазах зажглись хитрые огоньки.
– Видишь ли, сынок… Ты уже взрослый, я могу говорить с тобой открыто… Надеюсь, Иешуа меня не осудит, – сказал стратег, бросив быстрый взгляд на иудея, а затем продолжил. – Мы с твоей мамой женаты много лет, я ее люблю, уважаю и все такое, но… Компания друзей, хорошее хиосское вино, юные флейтистки – что может быть лучше для мужчины, который хочет побороть хандру и вспомнить молодость? Бассарей подтвердит мои слова, тем более что он был с нами. Хе, хе, хе!
Македонянин тихо засмеялся, вспомнив зимний симпосий, потом добавил:
– Ты же понимаешь: я не могу зависнуть в диктерионе на несколько дней, не вызвав возмущение Кандис.
Молодые люди смущенно переглянулись.
Деимах закончил:
– Так вот. Припасов там достаточно – вино, вяленое мясо, сушеные фрукты… И дрова есть. А воду можно брать из ручья. Иешуа там никто не найдет, пусть посидит в укромном месте дней десять. Вернется домой, когда бехдины успокоятся. Утром и выходите…
Стратег углубился в подробное описание маршрута. Иешуа в этот вечер остался ночевать у Деимаха. Кандис сама постелила ему в гостевой комнате. После того, как иудей помог Бассарею провести операцию, матрона прониклась к нему безграничным доверием. Словно и не было ультиматума, который она выставила мужу.
На рассвете оба ойкета засунули за пояс топоры и залезли на ослов. Еще один осел тащил амфору с вином, а также мешки со свежими овощами и пшеничным хлебом.
Иешуа с Гермеем сели на мулов, после чего отряд двинулся к Балху. Пройдя сквозь ворота рабада, он пересек заросшую ивами и кустами персидской крушины пойменную низменность, затем по каменным мостам перебрался через несколько проток и оказался на полого поднимающемся в сторону хребта плато.
Продолжая двигаться вдоль реки, отряд вышел к небольшой деревушке, оттуда взял резко вверх через дикий фисташник. В воздухе разносился аромат камедистой смолы. Лазоревые сизоворонки с коричневой грудкой и пестрые гималайские сойки оглашали рощу резкими вскриками. В высокой траве индийские скворцы гонялись за кузнечиками. Недовольно захрюкал кабан.
Пройдя около фарсаха, отряд прибыл на место.
Охотничья хижина представляла собой сложенный из камня просторный дом под соломенной крышей. Спешившись, Иешуа огляделся. Над головой высится хребет Альбурз, вдоль плоской вершины тянется изрезанный трещинами обрыв. От хребта вниз отходят голые морщинистые гривы.
Да уж, какая тут охота: склоны завалены камнями, а за редкими деревцами дикой вишни не то что засаду на зверя не устроить, даже самому не спрятаться от кабана или волков. Кто и зачем построил тут убежище, оставалось только догадываться.
Рабы разгрузили ослов, отнесли пожитки в хижину, после чего вместе с Гермеем отправились в обратный путь.
Иешуа принялся обживаться: выбрал из груды соломенных тюфяков один помягче, натаскал воды из ручья и заложил в очаг тамарисковые сучья на вечер. Залил масло в светильник из стоявшего в углу керамического аскоса с дугообразной ручкой, улыбнувшись рисунку: один обнаженный атлет готовится очистить тело стригилем[164], другой, тоже обнаженный, держит длинный лук и арибалл с благовониями.