За хребтом, у излучины реки, караван поджидали Куджула с Октаром. Они еще до рассвета связали спящего охранника, а потом вышли за ворота, сославшись на срочное дело. Кушана и его слугу стражники хорошо знали, поэтому выпустили из цитадели без лишних разговоров.
Боевой топор ассакена достался Октару, меч Куджула взял себе. Его нисколько не волновала судьба часового, который не только проспал пленников, так еще и лишился личного оружия. Лошадей, седла, а также упряжь они купили заранее, оставив на базаре под присмотром Дижмана. К сожалению, своих коней, в том числе гнедую аравийку, пришлось бросить в царской конюшне.
Оба кутались в гиматии – так вроде и не скажешь, что за люди.
Иешуа узнал от синодиарха, что караван пойдет вверх по течению Балха до реки Дарьяи Суф, оттуда свернет в горы Банди Амир, чтобы за одноименными цветными озерами направиться к Бамиану. Эта колесная дорога более пригодна для прохода караванов, чем ущелья Андараба и Панджшхира. А перевал Хами-Ниль к юго-востоку от озер расположен значительно ниже, чем Саланг или Хавак.
Караван двигался медленно, потому что приходилось постоянно перебираться через пересохшие рукава Балха. К полудню от раскаленных камней исходил жар. Иешуа знал, что лучше всего путешествовать в горах ночью, хотя существует опасность в незнакомом месте, да еще в темноте сбиться с тропы и свалиться в пропасть.
Прошли урочище Сатмиш, за ним урочище Агирсай. Местность напоминала скомканную мокрую холстину – вся в складках, образующих низкие голые сопки и пади. Наконец пойма сузилась, а дорога выровнялась, так что караван пошел быстрее.
К вечеру показался одинокий хребет Хапчалькоталь. Лагерь разбили, не доходя до бактрийской деревушки, где Дарьяи Суф впадал в Балх, среди полынных зарослей на высоком правом берегу.
Стойбище гудело походной сумятицей. Погонщики таскали из реки воду, женщины возились у висящих над огнем котлов. Дети, уставшие за день от неподвижного сидения в арбах, носились по берегу.
Друзья наслаждались вечерней прохладой возле костра, как вдруг из темноты выросла фигура закутанной в пеплос женщины, которая держала под уздцы лошадь. Незнакомка, не спрашивая разрешения, подошла к огню, а затем уселась на землю и размотала шарф.
Куджула ахнул:
– Аглая!
Довольная произведенным эффектом македонянка улыбнулась.
– Откуда? Как ты здесь оказалась? – друзья закидали ее вопросами.
Лишь Куджула молчал, глядя на любимую со смешанным чувством радости и тревоги, словно не верил своим глазам.
– Ты не рад? – спросила она, и улыбка сползла с лица.
Кушан очнулся.
– Конечно, рад, – выпалил он, сграбастав ее в охапку.
Аглая от счастья зажмурилась. Потом все вместе ели вяленое мясо и лепешки с зеленью, запивая травяным отваром.
Македонянка рассказывала:
– Я отцу не открылась, он бы меня ни за что не отпустил. А мама поплакала, но потом благословила. Мирра, само собой, была на моей стороне. Я даже узнала у синодиарха ваше место в караване, чтобы не попадаться вам на глаза до вечера.
– Почему? – наивно удивился Куджула.
– Ага. Ты бы меня сразу домой отправил… Разве не так? А теперь поздно.
Все засмеялись, оценив хитрость девушки.
Вскоре последние лучи солнца скрылись за хребтом, и долина погрузилась в темноту. Тишину ночи нарушали лишь вскрики животных да гвалт гнездившихся на обрыве ласточек.
2
Обмелевший Дарьяи Суф шумел, перекатываясь через валуны, срывая злобу на ни в чем не повинных камнях. Караванная дорога то тянулась по берегу реки, то поднималась на холмы, змеилась по косогорам сквозь ельники, затем снова спускалась к руслу.
За очередной излучиной скалы расступились, открывая широкую пойменную низменность. Куджула посмотрел назад: караван растянулся длинной цепью по ущелью, а его конец терялся за скалой.
Внезапно из-за поворота выскочил всадник. Он мчался вперед, не разбирая дороги – по мокрой речной гальке, перескакивая через топляки, разбрызгивая воду.
– Что случилось? – крикнул Куджула, когда тот поравнялся с ним.
– Ассакены! Хватают всех подряд, проверяют повозки, кого-то ищут…
Кушан посмотрел на спутников. Времени на обдумывание ситуации оставалось в обрез. Вот-вот из-за скалы покажутся преследователи.
– Это за вами, – сказал Иешуа. – Раз вас не схватили на Амударье, значит, вы отправились в другую сторону. Они теперь по всем караванным дорогам вышлют разъезды. Бегите!
Тронув поводья, Аглая встала рядом с Куджулой.
– Куда ты, туда и я, македонянки не бросают мужей в беде, – гордо заявила она.
Иешуа колебался лишь мгновение.
– Надо уходить… Вон впереди пологий склон, если успеем подняться, то за гребнем нас будет не видно.
Иона с Шаддаем отъехали на несколько шагов в сторону. – Мы остаемся, – твердо сказал Шаддай, посмотрев на друга. – Отвлечем их на себя. Нас тоже двое… Поскачем вперед, пусть все думают, что ассакены гонятся за нами.
Иона кивнул.
Не дожидаясь возражений товарищей, оба стегнули коней, помчались вдоль реки к голове колонны.
– Господь с вами! – крикнул Иешуа, но Шаддай только махнул рукой на скаку.
А Иона повернулся, успев послать друзьям прощальную улыбку.
Четверо всадников метнулись прочь от реки. Караван как раз перебирался вброд через Дарьяи Суф, так что в суматохе переправы до отделившегося отряда никому не было дела.
Вскоре беглецы скрылись за сопками.
Они скакали, не останавливаясь. Пологие, словно игрушечные, горы Мианабанд сменились высоким хребтом Татарнау. Друзья продолжали подъем, продираясь сквозь заросли кизильника, и, наконец, оказались на высокогорном плато Саргилаш, которое длинной дугой окаймляли горы Ахкудук и Шильбатау. То один, то другой из путников оборачивался назад, чтобы проверить, нет ли погони.
Во время привала Иешуа вскарабкался на седловину.
Раздвинув покрытые пушистыми метелками кусты скумпии, он окинул взглядом горизонт. Под ним, насколько хватало взгляда, расстилались цепи Паропамиса. Горы были похожи на разбросанные куски коричневого тростникового сахара: гладкие бежевые верхушки словно облизаны, некоторые грани покрыты зеленым налетом растительности, а другие обрываются безжизненными оранжевыми осыпями. Далеко внизу серебряной ниткой поблескивала река.
Отряд шел весь день по однообразной холмистой местности, перебираясь с одного лесистого кургана на другой, ничем не отличавшийся от предыдущего. Все выше поднимаясь в горы. Вскоре ельник сменился зарослями жимолости и боярышника, затем кустарник уступил место распаханной земле.
Впереди показалось селение. Обмазанные пахсой каменные дома жались друг к дружке, будто перепуганные овцы в стаде. Из бугристых стен под крышами торчали комли жердей.
Увидев приближающихся всадников, жители переполошились. Женщины попрятались, а навстречу непрошенным гостям вышли несколько мужчин с копьями и ножами в руках.
Куджула осадил коня перед высоким фарсиваном в шароварах, широкой рубашке до колен и бактрийском лонги[173]. Поверх льняного перохана[174] горец носил длинную безрукавку, сшитую из козьих шкур. Белая борода развевалась на ветру, а седые волосы спускались до плеч. – Мы не причиним вам вреда, – сказал по-гречески Куджула.
Крестьяне переглянулись, не понимая, что говорит незнакомец, но тот выглядел мирно. Тогда высокий старик произнес: «Шалом лак».
– Ты иври? – спросил опешивший Иешуа по-арамейски.
Не зря ему показалось странным, что у старика кончик горбатого носа загибается вниз. Теперь уже удивился горец. Он подошел к всаднику, а тот спешился, потому что разговаривать с единоверцем, сидя верхом на коне, считалось в Эрец-Исраэль неприличным.
– Кто ты, элем[175]?
– Меня зовут Иешуа, я родом из Бет-Лехема, но вырос в Нацрате.
– О! – воскликнул фарсиван, было заметно, что эти слова произвели на него неизгладимое впечатление. – Да будет милость Божия с тобой!
Потом представился:
– Я Шимон, староста.
Обернулся к односельчанам.
– Он нашей крови!
Вскоре беглецы сидели в его хижине вместе со старейшинами деревни. Шимон рассказывал историю своего народа на странной смеси трех языков: древнего иврита, арамейского и персидского.
– В горах Паропамиса живут кланы, которые разговаривают на иврите и называют себя «юсуфзаи» – «сыны Иосефа». Наши предки пришли из Эрец-Исраэль в Балхикдис[176] давно… очень давно. Когда-то их пригнала сюда армия Тукульти-апал-Эшарра. И бросила у подножия гор – выживайте или умирайте. Тогда они поднялись на Хиндукух, чтобы воины Ашшура оставили их в покое. Многие ушли еще дальше, за горы Шломо и Синдх в древнюю страну Рог… теперь она называется «Гандхарой». Остались они там или продолжили путь, мы не знаем. Говорят, что на востоке Бхаратаварши[177] живет народ Бней Менашше… Никто теперь не называет нас «иврим», потому что за то долгое время, что мы тут живем, мы смешались с разными народами – иранцами, дардами, хинду, дравидами… Для них мы «паштуны», что значит «рассеянные».
Старик прервал рассказ, когда женщины принесли еду и расставили блюда на кошмах: болани – лепешки с мясом, шурпу, компот из сухофруктов с орехами. Иешуа вместе с хозяевами прочитал молитву. Дав гостям утолить первый голод, староста продолжил.
– Но мы сохранили обычаи предков, соблюдаем шаббат, а также праздники рэгель. К сожалению, отправлять паломников в Иерушалаим отсюда невозможно, потому что он находится очень далеко, и если глава семьи уйдет надолго, то его жену и детей некому будет кормить. А старики слишком немощны для длительного путешествия.
Шимон обвел взглядом односельчан. Те одобрительно закивали головами, тогда он стал рассказывать дальше.