Рядом с тропой вырастали покосившиеся скульптуры, изображающие человека на коне. На левой руке изваяния обычно сидела маленькая раскрашенная фигурка с лирой или барабаном в руках. Куджула догадался, что это местные знаменитости – жрецы или воины, достигшие при жизни особого положения с правом на личный памятник после смерти. У некоторых коней было по две головы.
Увидев перед деревянным всадником шест с зарубками, Куджула решил, что это точно воин, а метки означают количество убитых им врагов.
На капищах стояли миски и кувшины, всегда пустые, загаженные птицами, видимо, в них когда-то хранились праздничные подношения – зерно, топленое масло гхи, лепешки, а может быть, и мясо, которые растащили пернатые совместно с горным зверьем.
«Двойников подкармливают», – догадался кушан.
Он помнил рассказ Иешуа о том, что душа бактрийца при жизни принимает облик дикой козы. За носителями душ охотятся семь братьев, дэвов. Часто они сами превращаются в каменных козлов. Подкрадутся дикие охотники к жертве, собьют ее из лука – вот и нет человека. К птицам горцы тоже относятся с уважением, потому что верят, будто жизненная сила фарсивана после смерти может перейти к орлу или сове.
Завидев на лугу коз, путники сворачивали в сторону, пока собаки не успевали поднять тревогу – зачем привлекать к себе внимание, отвечать на назойливые вопросы: что да как… Пастухи всегда любопытны, ведь они не видятся с семьями целое лето, от конца весенних дождей до начала осенних.
Беглецы проходили вдали от стада, стараясь не думать о том, что в летовках хранится свежий сыр и масло.
Перед закатом они вышли в долину.
Погода резко испортилась, поднялся ветер. Над доломитовыми сопками сердито клубились тучи, почти цепляясь за верхушки елей и чернея с каждым мгновением. Вскоре начался дождь, перешедший в мощный ливень.
Друзья спрятались под нависающей скалой, но вода доставала их и здесь. Косые струи дождя били сверху настолько плотно, что вокруг стало темно. Причудливые каменные выступы напоминали головы мифических чудовищ – драконов, левиафанов, циклопов, из пасти которых струями стекает не дождевая вода, а слюна. Казалось, они вот-вот набросятся на путников, щелкая зубами, порвут на куски…
Отовсюду сбегали ручьи. Под ногами чавкала мутная жижа. Волосы Иешуа свисали мокрыми прядями на лицо, а куттонет неприятно облепил ноги. Куджула выглядел не лучше.
Он тревожно вертел головой, затем показал рукой вперед. – Вон башня. Давай туда, здесь опасно находиться, может смыть селем!
Друзья бросились вперед.
Эх, чуть бы пораньше! Им показалось, что они нырнули в реку, потому что моментально промокли до нитки. А сзади уже шумел сель. Коричневый поток настигал беглецов, по дороге слизывая деревья, камни, зазевавшихся коз…
Они бежали изо всех сил, насколько позволяла размокшая земля. Иешуа поскользнулся, упал, больно ударившись локтем о валун. Куджула бросился к нему, помог подняться.
А дождь хлещет по лицу, по плечам, вода заливает глаза, ничего не видно… Гул сзади нарастает…
Впереди вырос силуэт башни. Иешуа вскочил на груду камней. Обернулся, чтобы помочь Куджуле. Прямо перед собой он увидел лицо друга, протянул руку, не обращая внимания на боль в локте, заорал: «Давай!»
И тут кушана по ногам ударил поток грязи, отшвырнул в сторону. С криком он понесся прочь, увлекаемый селем… Иешуа вглядывался в марево, но перед глазами лишь тяжело ворочалась коричневая масса, заливаемая сверху ливнем…
Грязь все прибывала. Тогда он начал карабкаться по наклонной стене, цепляясь за кладку. Перевалился через парапет, без сил опустился на железную решетку…
Ночь Иешуа провел на крыше дахмы[178]. Он не мог спать: его била дрожь, да такая, что зуб на зуб не попадал. А темно было настолько, что он едва видел свои ноги. Дождь все хлестал и хлестал…
Под утро иудей впал в полузабытье, свернувшись калачиком у стенки. Когда солнце начало греть спину, он пришел в себя. Недовольно закаркала ворона. В нос ударил тяжелый гнилостный запах.
Иешуа огляделся – и обомлел!
Корзины для зерна с человеческими останками. На решетке – скелеты в лохмотьях, высушенные головы с клочьями волос и кожи. Обглоданные кости, голые черепа…
Он с ужасом смотрел на раззявленные рты, руки со скрюченными пальцами, ползающих по трупам тысяченожек…
Ворона уставилась черным злым глазом.
Иешуа спустился с погребальной башни и побрел по начинающему подсыхать коричневому месиву. Проваливаясь по колено в вязкую грязь, падая, поднимаясь, снова падая, он шел и шел, пока прямо перед собой не увидел валун с сидящим на нем Куджулой.
Кушан с ног до головы был измазан глиной, его трясло от холода, казалось, он не замечает ничего вокруг, лишь сквозь подсохшую корку на лице лихорадочно блестели глаза. Обхватив друга под мышками, Иешуа осторожно стащил его с камня, кое-как подтянул на залитый солнечным светом склон и обнял, согревая своим теплом…
Утром беглецы направились в сторону гор Гиройджальмиш. Все-таки пришлось переговорить с пастухом, который показал дорогу к Капише. Они надеялись выйти к Горбанду по одному из притоков, чтобы на оживленном тракте присоединиться к каравану. Оба понимали, что долго без еды в горах им не протянуть. Подаренные паштунами лепешки и крупа давно закончились.
Перевал Котали-Джалмиш они перешли вечером следующего дня, после чего без сил повалились на землю и мгновенно заснули, не обращая внимания на беснующуюся мошкару. Поднявшись с рассветом, обогнули гору Мурадабад, за которой увидели утопающее в зарослях тамариска русло Сангандаба.
Друзья были уверены в том, что ассакены вернулись в лагерь, поэтому не заметили, как на седловину за их спиной выехали два всадника. Пакора вместе с одним из воинов все это время были рядом, словно волки, преследующие ослабевшую жертву.
Ассакены преодолевали крутые спуски и подъемы, держа коней в поводу. Дорогой халат Пакоры был изорван, конопляные саравары[179] перепачканы грязью, а длинный кавалерийский палаш он перекинул за спину, чтобы не мешал при ходьбе. Царевич сразу понял, что кушан с иудеем направляются к единственному попутному перевалу Шибар, поэтому не сомневался, что рано или поздно настигнет их.
Конечно, можно было разослать разъезды по всему тракту до Капишы, но не будешь ведь переворачивать вверх дном каждую телегу. Завоевав Паропамис, ассакены поступили мудро: гарантировали купцам безопасное передвижение по торговым дорогам. Еще бы – через Хиндукух проходит сухопутный путь из Парфии в Хиндустан.
Пакора, стиснув зубы, карабкался по горным кручам, вытягивая за собой коня. С каждым шагом приближаясь к жертвам…
Друзья отдыхали у подножия горы Списангак. Заслышав стук копыт, Куджула обернулся. По берегу Сангандаба во весь опор мчались всадники. Он вскочил с места и вытащил акинак из ножен. Посмотрел на взволнованного друга.
– Давай на гору, тогда им придется спешиться.
Беглецы полезли на склон. Соскочив с коней, ассакены бросились следом. Подъем казался Иешуа бесконечным; он чувствовал, что сердце сейчас выпрыгнет из груди, а перед глазами плыли разноцветные круги. Лямка от мешка с реликвиями резала плечо. Наконец у него не осталось сил. Он уже слышал хриплое дыхание преследователей за спиной.
Что делать?
Остановившись, Иешуа дал себе короткую передышку, затем уперся ногами в кусок гранита, поднатужился – и глыба медленно сдвинулась с места, увлекая за собой мелкие обломки.
Один из ассакенов с криком повалился назад, покатился по откосу, поднимая пыль, замер у подножия горы. Другой успел отпрыгнуть в сторону от лавины, с пугающим упорством продолжая карабкаться вверх. Вот он поравнялся с иудеем. Тот схватил булыжник, замахнулся, но воин с короткой завитой бородой и лысым бугристым черепом, бешено сверкнув глазами, полез дальше…
Иешуа сидел на крошечной площадке, пытаясь отдышаться. Он даже не думал о том, что каким-то чудом остался жив. Молнией сверкнула мысль: наверху товарищ, которому нужна помощь. Тогда он снова начал карабкаться, проклиная себя за слабость. Страха не было, в голове пульсировала одна единственная мысль: успеть, успеть, успеть…
Двое отчаянно рубились у скалы. Ассакен наседал на Куджулу, размахивая палашом, а тот едва успевал отбивать удары акинаком. Иешуа поднял камень, швырнул, целясь в голову. Промахнулся, лишь сбил колпак с ассакена. Тот резко повернулся. Получив удар рукояткой меча по голове, иудей упал. Последнее, что он увидел – искаженное злобой лицо Пакоры, занесшего оружие над Куджулой…
Иешуа очнулся. Со лба сползало что-то липкое, заливая глаза, голова раскалывалась от боли. Он приподнялся на локте, пытаясь понять, что происходит. И тут увидел привалившегося к скале Куджулу. Рукав его туники намок от крови, акинак валялся рядом. Пакора, тяжело дыша, держал острие клинка у шеи кушана, словно готовился вспороть горло.
Но почему-то медлил.
– Герай не сдержал слово. У меня есть право тебя убить, – с ненавистью процедил ассакен.
– Отец здесь ни при чем, я сам принял решение сбежать, – глухо ответил Куджула.
На скулах Пакоры играли желваки. Иешуа понял, что в его душе происходит борьба.
– Не думал, что умрешь?
– Мне все равно.
– Вставай на колени!
– Обойдешься!
Куджула бесстрашно смотрел на Пакору. После трагической гибели Аглаи в нем что-то надломилось. Если ему суждено умереть в этих горах, что ж, он лишь ненадолго пережил любимую. Сейчас он не думал о том, что за хребтом Сефид-кух, «Белыми Горами», лежит родной Кушаншахр, где его ждут отец и мать. Что рядом, быть может, через соседний перевал пробирался Тахмурес, направляясь в Рим, чтобы спасти страну от кровопролитной войны.
Куджула закрыл глаза, приготовившись к смерти. Боль от потери Аглаи была нестерпимо острой.
Время шло… Он открыл глаза. Пакора стоял, опустив меч, пламя ненависти в его взгляде потухло.