Обоз поворачивал в Бактру, а кушан направлялся к Амударье, чтобы под покровом ночи переправиться в родной Кушаншахр. Они тепло попрощались. Затем кушан подъехал к Маркусу. Воины стиснули друг другу запястья.
– Я буду ждать вас в Халчаяне, – сказал Куджула.
Потомки легионеров вскинули правую руку в римском салюте. Вскоре взбиваемое копытами коня облачко пыли растаяло в вечерних сумерках…
Спустя еще два дня Иешуа сидел в доме Зхарии, эксиларха Бактры. Перед ним стояла миска с хумусом, из которой он зачерпывал пюре кусочками лепешки.
– Как? – удивился эксиларх, услышав, что Иешуа остается в Бактре. – Ты не будешь сопровождать реликвии в Иерушалаим?
– Я нашел их. Но я не могу за них отвечать. Это должны делать люди, имеющие влияние на единоверцев. Меня здесь никто не знает. И еще… Вот, посмотри.
Развязав хурджун, Иешуа протянул эксиларху свинцовую пластину шириной с ладонь.
– Я подобрал ее в бадгире. Текст написан на иврите, но слов я не знаю…
Зхария осторожно взял реликвию в руки. Пластина казалась древней: поверхность покрывали разводы окисла, она была вся в царапинах и вмятинах – железяке явно досталось за прошедшие столетия.
– Письмо кхароштхи, а язык – пайшачи, на нем разговаривают самые презренные сословия, – пробормотал эксиларх, близоруко вглядываясь в текст. – Ну, да, правильно, иврим, забредшие в Хиндустан в поисках лучшей доли, не могли рассчитывать на уважение раджей. Так… описывается какая-то местность в стране Бхарат… гора Нево… и… Эль-элион! Да ведь здесь говорится об арон хаэдут – Ковчеге Завета!
Он держал пластину перед собой трясущимися от волнения руками.
– Нево? – переспросил Иешуа. – Согласно Второй книге Хроник, царь Иошияху повелел выбросить из Храма языческих идолов, а вместо них установить Ковчег Завета. Но он не упоминается в числе вывезенных Навухаднеццаром из Храма сокровищ при царе Иехояхине. А ведь прошло всего несколько лет… Получается, что к этому времени его уже не было в Храме. Во Второй книге Маккавейской говорится о том, что Ирмеяху после того, как получил Божественное откровение, повелел Скинии и Ковчегу Завета следовать за ним на гору, с которой Моше видел наследие Божие. Там они и покоятся в пещере, вход в которую пророк завалил камнями. Значит, все-таки Нево? Но при чем здесь Бхарат? Неужели в этой стране есть одноименная гора… Как все запутано!
Собеседники долго сидели молча, пытаясь осмыслить то, что только что узнали. Каждый из них по очереди брал в руки пластину, любовно поглаживая ее пальцами. Зхария порывался что-то сказать, но, открыв рот, замолкал на полуслове и только опустошенно жевал губами. В его глазах стояли слезы.
– Ну, вот, – первым заговорил Иешуа, грустно улыбнувшись. – Теперь у меня только одна дорога – к Синдху.
5
Смеркалось.
Куджула высунул голову из высоких, в рост человека, стеблей шерстоцвета и прислушался. Всю предыдущую ночь он скакал к реке, а днем прятался в прибрежных зарослях чингиля.
Конь подозрительно косился на ветки отцветшего кустарника: ему хотелось дотянуться губами до начавших желтеть бобов, но его смущали грозные колючки.
Куджула вспомнил, как весной вместе с братом переходил Амударью. Сейчас края облаков так же тлели в лучах горящего заката, а метелки травы плавились в огненном ореоле. Казалось, они вот-вот вспыхнут, превратившись в стену пламени, которая отрежет ему путь к свободе.
Кушан осторожно вывел коня, быстро двинулся к кромке воды. Проклятье! В песчаных дюнах блеснул костер, незаметный из кустов. Но прятаться поздно.
Тогда он рванулся к реке в надежде, что заметят не сразу. Внезапно жеребец, почуяв ассакенскую кобылицу, громко заржал. У костра заметались фигуры.
Куджула бросился в поток, увлекая за собой коня. Он плыл, одной рукой держась за гриву, а другой изо всех сил загребая прогретую за день солоноватую воду.
Сзади послышались крики.
«За мной не поплывут, будут стрелять», – решил беглец.
И тотчас поверхность реки взбурунилась от стрел. Одна чмокнула рядом с его головой, обдав лицо брызгами.
«Еще немного, главное – подальше отплыть, – отчаянно думал он. – Стрела на излете поранит, но не убьет».
Внезапно конь захрипел – из шеи торчало оперенное древко. Он судорожно забил ногами, словно хотел встать на твердую землю, потом завалился на бок и ушел под воду. Кушан отпрянул, но поводья петлей охватили ступню.
Рывок вниз!
Каким-то чудом сумев вынырнуть, Куджула откашлялся, но тут же снова погрузился с головой в темную муть. Конь опускался на дно, увлекая его за собой. Он увидел раскрытую лошадиную пасть с крупными зубами, из которой вырывались пузыри воздуха.
«Кинжал», – молнией пронеслось в голове.
Почти теряя сознание, все-таки успел полоснуть лезвием по кожаному ремню.
Взмахнув несколько раз руками, Куджула вырвался из бездны и с надрывом, с хрипом хватанул воздух широко открытым ртом. С берега снова начали стрелять. Тогда он нырнул, заскользил под водой, насколько хватило дыхания. Вынырнув, снова ушел вниз. Так и плыл, пока не достиг середины реки. Оглянувшись, увидел, что его отнесло течением от костра, а силуэты преследователей маячат где-то далеко.
В него больше не стреляли. Куджула перевернулся на спину, отдышался, затем резкими быстрыми саженками устремился к противоположному берегу…
Родной дом встретил неприветливо. Шаги скорбным эхом звучали в пустых парадных залах. Из комнат выходили слуги в траурной одежде, кланялись, потом сразу исчезали за дверями, не желая докучать царевичу. Пусть свыкнется с горем. Лишь Ипполит, не разгибая спины, приблизился к ученику и молча встал рядом. Куджула обнял его за плечи, заставил выпрямиться.
– Ты поедешь со мной к гробнице.
Ему хотелось, чтобы в момент прощания с родителями рядом находился близкий человек.
Утром следующего дня отряд, перейдя вброд Сайгардак, двинулся в сторону хребта Буритахта. К полудню достигли предгорий, забрались по каменистому склону к высившейся над головами гряде с ровным, словно обрезанным по линейке, гребнем. Цепляясь за острый край, повисли низкие густые облака.
При виде скептуха пикет у гробницы вскочил с места. Десять ферапонтов[189], сидящих на корточках возле вырубленной в скале ниши, тоже поднялись, застыли в подобострастных позах.
Спешившись, Куджула взял из рук воина факел, протиснулся в темную дыру склепа. Ипполит остался у входа – рабам запрещено входить в усыпальницу после того, как останки царственных особ положили в гробы.
Нагибая голову, чтобы не удариться о низкий потолок, он подошел к двум каменным саркофагам. Лица родителей под толстым слоем желтоватого прозрачного меда казались восковыми.
Мама словно спала: лежала, вытянув по бокам руки, мертвенная бледность лица подчеркивалась яркими пятнами румян на щеках. Голову украшала отделанная парчой с витиеватым орнаментом и золотыми полосками тиара. Рядом с саркофагом были аккуратно разложены мотки шерсти, рулоны ткани, золотые иглы и пяльцы.
Куджула с детства помнил, что мама увлекается рукоделием.
Ипполит рассказал, что Санаб умерла вскоре после Герая. Просто отказывалась принимать пищу, понимая, что осталась одна: сыновья далеко, муж умер. Она тихо сидела с пяльцами в руках у окна, глядя в степь, а однажды утром не поднялась с постели.
На лице отца застыла гримаса страдания. Его загримировали, но все равно Куджуле померещилось, что ябгу сейчас закричит от боли. Из рукавов кольчуги высовывались худые запястья.
Он поспешно отвернулся, чтобы справиться с охватившей его жалостью и скрыть слезы.
Возле отцовского гроба лежали акинак в золотых ножнах, кинжал, камча, копье и обшитый красной кожей горит с полным боевым набором. Растопырила ноги убитая лошадь – в золотой сбруе с выпотрошенным, а затем зашитым животом. Роились мухи – прошло уже несколько дней с момента захоронения. В углу поблескивала утварь: золотые чаши, кубки, керамические сосуды с продуктами.
Сзади послышались шум шагов и женский плач. Воины втолкнули в усыпальницу наложниц Герая. Зареванные девочки смотрели на Куджулу с мольбой в глазах, словно надеялись, что скептух способен изменить вековой закон, по которому они должны отправиться в загробный мир вместе с хозяином. Толстые золотые кольца на шеях и браслеты на запястьях позванивали с неуместной мелодичностью.
Мужчины со скрученными в жгут платками в руках ждали приказания.
– Делайте, что нужно, – бросил Куджула, выходя из склепа.
Он не хотел смотреть на то, что сейчас произойдет…
Вскоре воины вышли и молча кивнули конвоирам. Те загнали двоих ферапонтов в усыпальницу тычками копий, остальные завалили вход валунами…
Куджула сидел в парадном зале дворца. Не на троне, на клисмосе у стены. Трон пустовал после смерти Герая: пока не поступили достоверные сведения о гибели Тахмуреса, никто не имеет право его занять.
Перед ним выстроились хазарапатиши[190], боевые товарищи отца. Маркус скромно стоял сбоку, с достоинством отвечая на взгляды офицеров, которые презрительно косились на пришлого варвара.
Куджула сутулился, хмуро молчал. Он хотя и возглавлял в отсутствие брата род Кадфисов, но формально не являлся сихоу асиев, для этого нужно получить согласие номархов. Все ждали энареев.
Наконец они появились. Нарумяненные жрецы жеманно прошествовали сквозь строй воинов вихляющей походкой. Полы длинных, похожих на женские, халатов волочились по мрамору, а высокие фетровые кулахи были по-бабьи подвязаны под подбородком лентами.
Опустившись на колени, Верховный жрец разложил у ног скептуха ивовые прутья. Помощник поставил перед ним наполненную белой жидкостью чашу из черного блестящего обсидиана, другой поднес три длинные полоски липовой коры.
Выпив хауму, жрец заголосил:
– Заклинаю тебя, о матерь Ардохш, подать божественный знак. Укажи нам имя сихоу.