В свою очередь Мария признала в дородной молодке ту худощавенькую девчушку, с которой когда-то дружил ее муж, помышляя на ней жениться.
— Здравствуйте! Вы ко мне?! — сказала Мария голосом ласковым, но и казенным, каким разговаривают в конторах, когда обращаются к посторонним.
Люба не была готова к вопросу, потому и ответила невпопад:
— Прямо не знаю, — и осветилась улыбкой, приметив малютку, которая спряталась в складках цветной занавески, следя оттуда за Любой, как диковатый зверек.
Поставив на лавку ведро с молоком, Мария сдвинула брови в сторону мужа. Максим сидел, напряженно согнувшись, точно хотел поднять голову и не мог. «Не стесняется ли, бесочек?» Мария почувствовала, как сердце ее прихватило ревнивой обидой.
— К мужу? — Мария спросила как бы шутливо и в то же время настороженно.
— Что вы! Как можно? Скажете тоже, — вспыхнула Люба.
Мария вернулась к стряпному столу. Наклонила ведро к приготовленным банкам и кринкам.
— К кому же тогда?
— Ни к кому… — начала было Люба, да прикусила язык, потому что смутилась малышки. Та смотрела ей прямо в рот, выблеснув взором из занавески. Не могла же сказать она при ребенке, что приехала в собственный дом, хочет жить в нем, и жить полноправной хозяйкой.
Возникла тяжелая тишина. Настолько тяжелая, что слова, какими ответила Люба, упали раздавленно, будто на них наступила нога:
— Можно и так догадаться.
Время было садиться за стол, уставлять его супом и кашей, которые прели в русской печи, но Мария не шелохнулась. Незваная гостья была ей как нож против горла.
Зайцеву было неловко и стыдно. Вопросы Марии, ее раздражительность, ревность разозлили его. Он стал, посмотрел на жену взглядом вздорного мужика, который вот-вот на нее прикрикнет. Но тут же и понял, что надо сдержаться. И еще он подумал, делая к выходу шаг, что женщинам легче договориться, если оставить их с глазу на глаз. Он и Люську хотел взять с собой, да та увернулась.
Когда за отцом дверь закрылась, Люська сразу же осмелела и простукала по полу каблучками.
— Как тебя, тетя, зовут?
— Люба. А как тебя?
— Люська! Я здесь живу! А ты? Ты откуда приехала к нам?
На секунду Любе представилось, будто с ней беседует дочка, и в груди ее вспыхнула нежность. Но опомнилась тут же и горько вздохнула:
— Я издалёка.
— А жить теперь будешь у нас?
Люба погладила девочку по головке:
— Ты этого хочешь?
— Хочу!
— Тогда я подумаю.
— Ты только скорее думай, а то меня мама угонит спать, и я ничего не узнаю.
И, мама действительно, взяв Люську за руку, увела. Сначала — в куть, за высокую занавеску, где заставила выпить стакан молока, а потом — в двухоконную горницу, спальню. Вернулась оттуда. Уселась напротив Любы.
— Надолго сюда? — спросила жестко и прямо.
— Навсегда.
Кончики губ у Марии приопустились.
— Квартиру себе присмотрела?
— Не, — Люба зябко пожала плечами. Ей захотелось вдруг запахнуться, так силен был озноб, накативший от стылых Марииных слов.
— Что же? — спросила Мария.
— У кого свой дом, тот квартиру не ищет.
— Хочешь, значит, права заявить на родительский дом?
Сердце у Любы словно осело, так ему сделалось тяжело. Заявить права — стало быть прогнать семью. «Ну куда им идти? А мне?» — с размаху ударило в грудь. Глаза ее точно в соленое окунулись. Слезы! Только их еще Любе и не хватало.
— Не знаю.
— А все же?
— Жить-то мне где-нибудь надо, — сказала Люба, как защищаясь.
— Правильно, — согласилась Мария и посмотрела на гостью все понимающим взглядом. — Завтра поставлю в известность предсельсовета. Он и поможет тебе.
— Не стоит.
В эту минуту в кухню вошел Максим:
— Ужинать будем сегодня?
Люба ужинать не осталась. Надела свой плащ, взяла чемодан и тяжело ступила через порог.
Минуту, не меньше, смотрел Максим, изучая лицо Марии, которое ниже глаз было ошпаренно-красным, а выше — белым, будто суровое полотно.
— Болеешь, — сказал с язвительным смыслом и поспешил вдогонку за Любой, громко топая по сеням.
— Люба-а?! Люба-а?
Но было вокруг безлюдно, ложился туман на траву, дул знобкий ветер и где-то высоко, меж туч, трепетала звезда, которая все, наверное, понимала.
Неспокойно спала в эту ночь Мария. Да и утром ей было не легче. Едва в кухню вошла, Максим вылез из-за стола и подался из дому. «Кто бы меня успокоил? — подумала с грустью Мария. — Никто не может меня успокоить. Ни муж, ни дочка. А Закипелов?» — явился на ум председатель сельпо, который умел, как никто, разбираться в ошибках людей.
Мария, быстро вымыв посуду, завязала на Люське шелковый бант и вышла с ней на крыльцо.
Они шагали к верхнему краю села. Там, невдали от конторы, стоял двухэтажный, рубленный в лапу, старинной застройки бревенчатый дом, где много шумливых детей, управляла которыми бабушка Юля.
Из всех шестнадцати окон уже летели на волю задорные голоса: кто-то спорил, кто-то смеялся. Люська взвизгнула, отцепилась от маминой теплой руки и, как горошина из стручка, стрекнула к веселому дому, на крыльце которого, осутулясь, стояла низенькая старушка. Мария окликнула:
— Юля Фатеевна, как здоровье?
— Хорошее, слава богу! — старая улыбнулась и вдруг, что-то вспомнив, махнула рукой на себя. — Ну-ко, Маня! Кого я тебе покажу! Гли! — старушка кивнула сморщенным, будто печеная репка, лицом на стоявшую сзади нее налитую молодку. — Кто такая? А ну угадай!
Сердце Марии взлетело и опустилось, едва взглянула она на Любу.
— Я вчера еще угадала, — сказала Мария, с неудовольствием посмотрев, как Люська ее уткнулась с разбегу в Любину юбку и заливисто-отданно рассмеялась. Она хотела было на дочку прикрикнуть, да передумала и, затянув потуже концы платочка, двинулась иа работу.
— Батюшки-светы! — всплеснула ладошками старая няня, не зная, чем объяснить радость маленькой Люськи и внезапный уход ее матери со двора.
— Маня! — крикнула было вдогонку.
Мария не обернулась.
Няня вытерла руки о длинный старушечий сарафан и пробудившейся памятью прежних тревог суеверно предположила: «Не к хорошему это…»
Ясный утренний свет ложился на крыши и огороды, на Любу с няней, стоявших, как дочка с матерью, на крыльце, на деда Макара в окне, на шагавшую вдоль палисада Марию.
Еще минуту назад Мария ощущала сильное раздражение. И вот утихло оно. Появилась надежда, что Любе понравится у Бубновых, что она облюбует их дом.
Возле колонки Мария увидела группу колхозниц. Она прошла мимо них, не повернув головы, и мгновенно услышала за спиной:
— Ишь как голову задрала!
— К ней топере не подступись!
— А ласковая была!
— Все они ласковы, покуд против шерстки их не погладишь.
Мария решительно обернулась:
— Это кто же меня, по-вашему, против шерстки-то гладит?
И бабы замялись, кто-то проговорил:
— Дак ведь мы, Мария Витальевна, не к обиде сказали. Мы к тому, что ты седни вроде маненько строга. Не поздоровкалась с нами. Вот и подумали: может, кто тебя неприятно обеспокоил…
Улыбнулась Мария, вложив в улыбку намек на то, что она понимает колхозниц верно и потому расстается с ними с доброй душой. Улыбнулась и дальше пошла, слыша каждое слово речистых крестьянок, которые в адрес ее посылала теперь хвалу.
К сельповскому, в мягком покое муравки двору она подходила с веселым блеском в глазах. Было приятно ей открывать завертыш калитки, ступать по дощатым мосткам и, погладив дремавшую на ступеньке крыльца пятнистую кошку, войти в открытую дверь, откуда пахло вымытой лестницей и известкой.
Мария сидела в приемной. Чистота, свежий воздух, портреты великих люден, вид из окна на зеленую рощу, мостик через реку — все это так хорошо на нее влияло, что она рада была исполнить не только свою, но и чужую работу, кому она нынче не удавалась.
Сегодня Мария делала выборку для отчета. Обложилась сельповскими сводками, протоколами, толстой подшивкой газет, когда вошел Закипелов — широкоплечий и грузный с круглым лицом и ржаными усами, в подпоре которых торчал перламутровый желтый мундштук с жарко пыхавшей сигаретой. Вошел и массивной фигурой, облаком сигаретного дыма, зычным басом заполнил приемную так, что стало в ней тесно. А минуту спустя, усевшись за стол, заполнил и свой кабинет, где послышался скрип выдвигаемых ящиков, шелест газет, скрежеток телефонного диска и рокочущий голос, умудрявшийся с кем-то поссориться, кого-то предупредить, к кому-то подладиться и рассмеяться. Иногда Закипелов бросал телефонную трубку, и Мария слышала через дверь, что он ее просит найти нужную ведомость или справку.
В высоком и светлом, в четыре окна кабинете, кроме хозяина, как Мария звала Закипелова про себя, совершенно не было никого, а она всегда ощущала, будто здесь много людей. И долго не понимала: в чем дело? Но как-то она обратила внимание на висевшие на высоких стенах портреты. И стало ей ясно, что это от них. Мария такие же точно портреты повесила и в приемной, и Закипелов, заметив их, удивленно сказал:
— Аналогично!
Для Марии это было приятнейшей похвалой.
Закипелов сегодня писал в газету заметку, для чего попросил:
— Я занят! Каждого, кто ко мне, ты уж, Мария Витальевна, исповедуй.
— Хорошо! — согласилась она.
Час спустя в сельпо заглянула Лина Перова, невзрачная, лет тридцати молодка, с коротким лицом. Увидав ее с годовалым сынком на руках, Мария насторожилась: знала Перову как многодетную бабу, которой вечно чего-нибудь не хватает, и потому она ходит по службам и людям, чтоб надоумили, как лучше жить.
— Чего у тебя?
— У меня, — Лина погладила голову сына, — на иждивении трое детей. А с меня берут молоко.
Мария виду не показала, что Перову не поняла.
— На сливпункт? — спросила про молоко.
— На сливпункт.
Мария пожала плечами:
— Пожалуйста, можешь и не сдавать. Никто насильно не заставляет.