— А как тогда жить?
— Живут же другие.
— У других, может, нет в деньгах недохватки.
Попыталась Мария представить себя на Линином месте. И не смогла. Да как же так, чтобы в наше время — и не было денег в семье? Денег нету только у нерадивых. Она посмотрела на Лину с недоумением:
— И не стыдно тебе, Перова! Ведь ты здоровая женщина! Могла бы работать, как все!
Лина подбросила малого так, что из губ его только-только не выпала соска.
— А маленьких с кем?
Мария поморщилась. Зачем и детей плодить, коли видишь не радость в них, а расстройство?
— К старой бы Юле определила.
— А как не возьмет?
Это было уже чересчур. Мария внимательно посмотрела в лицо Перовой — широковатое, с плоским лбом и косым подбородком. И стало ей скучно-скучно, точно в душу ее из души Перовой проникла тоска.
— Тогда пусть муж работает за двоих! — сказала Мария.
— Мой-ёт Ковка?! — смутилась Перова. — Э-эк? За одного-то хотя бы работал! Да где… — Тут Перова приосеклась, поймав на себе взгляд Марии, в котором светился укор. — Ладно, — сказала, — чего уж об этом. Пойду. — И, поправив мальчику соску, повернулась к порогу.
— А в сельпо-то зачем приходила? — спросила Мария.
— Точно не знаю, а ежели примерно, — задержалась Перова перед порогом, — то из-за денег. Кончились третьёво дни. А взаем нигде не дают…
Растерялась Мария, когда в проеме двери увидела тонкую женскую шею, и в нее вцепились две крохотные ручонки. Ведь приходила Перова с отчаянной просьбой. И уходила ни с чем.
Мария схватила сумочку с этажерки и бегом, через две ступеньки, спустилась по лестнице.
— Вот возьми! — протянула десятку.
Лина порывисто обернулась, взяла десятку и, поспасибовав, заявила:
— А ведь я, Мария Витальевна, так и сделаю, как ты сказала. Пойду тепере до Юльи, упрошу взять ребят. А завтре, буде, и на работу. Долг за мною не пропадет…
Улица так и манила остаться среди муравки, послушать запевку скворца на заборе, глянуть в высокое небо, где, утонув в голубом, благоухало блескучее солнце. Однако Марию ждала работа. И она поспешила к столу. Вскоре Мария опять услыхала шаги. Встала с решительным видом, готовая все вопросы и просьбы решить сама, но, увидев сынка Закипелова, нагло-веселого, с женской прической чалых волос, крупнолицего Геню, пожала плечами, словно давая ему понять, что отец его очень занят. Предупреждением юноша пренебрег. Прошел, не закрыв за собою дверь, и Мария волей-неволей услышала все, о чем они говорили.
— Пап, в магазин завезли новые мотоциклы.
— Их часто завозят. Дак что?
— Надо четыреста рэ.
— А ты заработал?
— Буду стараться.
— Не понимаю.
— Сегодня у Пряхина был. Берет меня в мастерские. На фрезерный и токарный. В этом деле я волоку.
— Давно ли в город намеревался?
— Город забыт. Бросаю якорь в деревне.
— Может быть, популярнее растолкуешь?
— Вчера встретился кое с кем — и все в моих планах переменилось. Дак дашь? Все равно у тебя без дела лежат на сберкнижке.
— Ну дам. Ну купишь себе мотоцикл. А толку? Может, ты через месяц опять маханешь из деревни?
— Будет конь на колесах — не махану.
— И конь не удержит, раз ветер в извилинах ходит.
— Ты Симу Зайцева знаешь?
— А что?
— А то, что он начинал жизнь в деревне тоже с нового мотоцикла.
Мария при этих словах улыбнулась. Как ни наивен был довод у Гени, а все же таился в нем смысл. Мотоцикл для Максима был тем, чем когда-то была для крестьянина лошадь. Может, и Геня почувствовал это. Почувствовал и решил, что надо начать ему с мотоцикла. И уже не как на беспечного юношу посмотрела Мария на Геню, проходившего подле нее к коридорным дверям, а как на заботного мужика, у которого будет и мотоцикл, и любимое дело, а там и жена молодая и собственный дом, откуда пойдет отсчет всем непрожитым дням предстоящей семейной жизни.
Обедать Мария домой не пошла. Андрей Алексеевич задержался. Дал, видно, редактору слово к такому-то часу закончить статью. И вот скрипит фломастером в кабинете весь обеденный перерыв. К тому, впрочем, Мария привыкла. Пообедать могла и тут. Благо запасы печенья, чая и сахара были.
Над фарфоровой чашкой стелился кудерчатый пар. Был он теплый и ароматный. Таким же теплым и ароматным показался Марии и голос, которым Андрей Алексеевич начал читать в телефонную трубку свой труд:
— В этом году на территории Леденьгского сельсовета подрядным способом начали строить столовую, две пекарни и склад для хранения овощей…
Марии хотелось бы выслушать до конца, но в это время пришел парторг Ульяновский, сухого сложения человек, при ярком галстуке и костюме.
— Ну-ко, Мария Витальевна, — наклонился к ней над столом, — найди мне: сколько в прошлом году от населения было получено мяса, яиц, молока?
Мария порылась в бумагах и сообщила. Ульяновский достал записную книжку и записал. Мария спросила:
— Лекция будет?
— Да, да.
— Перед кино?
— Как всегда.
Ульяновский ушел, и Мария опять стала слушать приятно плывший за дверью рокочущий голос.
И вдруг все стихло, словно Андрей Алексеевич вышел из кабинета, унеся с собою и телефон. Лишь через пару минут он почтительным тоном сказал: «Да, да». Потом потверже, поэнергичней: «А как же! Иначе не может и быть!» И наконец совсем уже твердо: «Спасибо, Виктор Васильевич! Березкину мой нижайший. Будьте здоровы».
Сквозь дверь Мария не видела Закипелова, но отчетливо слышала, как он шлепнул ладонями по столу и, звякнув толстым стеклом графина, забулькал струйкой воды.
Со стаканом в руке Закипелов вышел из кабинета, имея вид утомленного после трудов человека, выпив воду, взглянул поощряюще на Марию:
— И как, Мария Витальевна?
— Да в общем неплохо.
— А с выборкой что?
— Должна бы сегодня закончить.
— Старайся, старайся! — Андрей Алексеевич закурил, подтянул перед зеркалом галстук. — Ну, я побежал! Кто меня спросит — в правленье. — И исчез, оставив после себя упавшую на пол горелую спичку, облако дыма от сигареты и тишину.
Под Марииной быстрой рукой, подкрепляемый цифрами тонн, гектаров, рублей и процентов, рождался отчет. Строчка за строчкой. Листок за листком. И вдруг Мария остановилась, пальцами левой руки схватилась за кромку стола. В животе обожгло резкой болью. Боль повторялась раз в сутки, в одни и те же часы. Вот уже год, как Мария испытывала ее, и с каждым разом она становилась все продолжительнее и резче. «Что же это такое? — гадала она. — Неужели это и есть начало моей кончины?»
Мария взглянула на стрелки часов. Вчера боль изнуряла целых тридцать минут. А сколько сегодня? Надо ехать в больницу, — решала она всякий раз, когда боль разрасталась, но боль отступала, ей становилось легко, в всякая мысль о больнице казалась ненужной. Вот и сейчас, почувствовав облегчение, Мария подумала: «Может, в обойдется… Может, пройдет…»
Была половина шестого, когда в сельпо торопливо вошел Закипелов, обеспокоенный и угрюмый, как после тяжелого спора, который он неожиданно проиграл. Повел на Марию ржаными усами.
— Ну-ко, зайди! — И, пройдя в кабинет, уселся за стол, круглоголовый и полный, с румянцем, нервно разметанным на лице. Мария села на крайчик дивана.
— Случилось чего, Андрей Алексеевич?
— Любовь… Любовь Кокшарова вернулась.
Закипелов, вытянув руки, снял машинально с чернильницы бронзулетку.
— Надо как-то ее обеспечить жильем.
Насторожилась Мария:
— А что у Бубновых? Не нравится?!
— Дело не в этом.
— А в чем? — Мария вдруг уловила по сдержанно-жесткому тону, с каким повел разговор Закипелов, по движению пальцев, в которых запрыгала бронзулетка, худую новость, которую он не решается ей сказать. И все же вынужден передать.
— Кокшарова жить метит в родительском доме.
— На каком основании? — тихо спросила Мария.
— На наследственном.
— Жаловалась, — сказала Мария с усмешкой.
Закипелов счел нужным незамедлительно уточнить:
— Не жаловалась, а требовала. Да так убедительно, что Пряхин и председатель сельсовета с ней согласились.
Усмешка с лица Марии не уходила.
— А вы?
Закипелов ушел от ответа:
— Но я же не видел ее.
— Значит, поселится в нашем доме! А нас, извините, куда? Может, к кому-нибудь на квартиру?
— Брось, Мария Витальевна! Не надо юродствовать. — Андрей Алексеевич прихлопнул чернильницу бронзулеткой.
— Не понимаю!
— Прикинь, — попросил Закипелов, — что вы имеете в пятистенке. Избу зимнюю. Избу летнюю. Между ними горенку — половину. Рядом с поветью клеть-боковуху. Да еще светелку с балконом. Вон сколько места. Да тут трем семьям не тесно будет.
— На жительство к нам? Квартиранткой?
— Не квартиранткой.
— Хозяйкой дома? — сыронизировала Мария.
Закипелов поморщился:
— Не дома — одной комнатенки! Чего уж ты близко к сердцу-то принимаешь. Знаю: обидно. Однако приходится уступать, раз человек приехал и претендует на угол в родительском доме.
И тут в Марии словно бы новый заряд энергии пробудился. Глаза ее заблестели и выдали неприязнь ко всему, что было связано с именем Кокшаровых.
— А кто родители у нее? Кто дедушка, например? Вы же знаете лучше!
— Вот что, Мария Витальевна! — Закипелов подался вперед, скрежетнув по столешнице пуговицей рубахи. — Этого я не слышал. И надеюсь, никто от тебя этого не услышит.
Мария встала с дивана с безвольно опущенными руками. Хотела уйти, но явился на память Максим.
— У меня как будто и муж еще есть?
— С Максимом я только-только встречался, — Закипелов почти успокоился, и голос его прозвучал по-домашнему. — Он сказал: пусть решает сама Мария.
— Андрей Алексеевич?! — взмолилась Мария. — Поймите меня…
— Да я-то вас понимаю, — сказал Закипелов, не замечая, как перешел с Марией на «вы», — однако бессилен что-либо переменить. Так, видно, надо… Так надо, — сочувственно повторил.