У крыльца медицинского пункта, где палисадник с кустами акаций, низкая бочка с водой и рундук с деревянной решеткой, Иван увидел Маню Шишову. То Ивана и рассердило, что Маня должна была в эту минуту перебирать семенную картошку, а она отирается здесь. До медицинского пункта сорок шагов. И каждый шаг, пока шел, Иван выстелил матерками.
— Мне-ка, Вань, боле нельзя на эту работу, — сказала Шишова, едва Слободин ступил на рундук.
Иван неверяще сузил глаза. Перед ним стояла гладкая баба с несокрушимо выпуклой грудью и налившимся животом.
— Чего тогда тебе можно? Телят обряжать — нельзя. Картоху перебирать — нельзя. Лодырь ты, Маня!
На лице у Шишовой наметилась хмурая складка.
— Тебе бы, Иван, здоровье мое. Не то бы заговорил. Мне внаклонку работать вредно. Фельдшерица сказала…
В делах медицины Иван был профаном, потому объяснение Мани он пропустил меж ушей. Лишь спросил:
— Непонятно: такая пышная баба — и недовольна здоровьем. Чего хоть там у тебя?
— Опущенье желудка, — сказала Шишова. Да так обреченно, так грустно сказала, что Иван покосился на Мании живот.
— Сама виновата, — заметил. — Ешь больно много.
Обиделась Маня:
— Еда-то тут ни при чем. От ревматизму он опустился.
Слободин растерялся и закурил.
— Одна болезнь за другой. Ревматизма-то хоть отчего?
— От худых жилищных условий.
Иван глянул на Маню с недоумением. Надсмехается, что ли? Да нет. Стояла Маня, потухнув лицом, имея вид горемыки, с которой действительно что-то стряслось.
— А чем тебе можно помочь? — осторожно спросил.
Маня сконфуженно улыбнулась:
— Жильем.
«Вот оно что! — дошло до Ивана. — Симулирует нездоровье, абы жилье себе отхватить».
— В доме специалистов? — спросил он как можно теплее, чтоб ненароком не рассердиться и не сорвать любопытный расспрос.
Согласилась Шишова!
— Хотя бы и в доме. Там, говорят, квартерка незанятая осталась. Ты бы замолвился за меня…
«Ну вот и раскрылася Маня». Иван готов уже был возмутиться, покрыть колхозницу гневным словцом, да услышал в себе жалеющий Маню голос: «Нельзя. Не надо. Она же не виновата». Избенка ее приосела от дряхлости на три угла и могла в любой день развалиться. Просила она не однажды, чтоб выделили квартиру. Председатель ей обещал. Но обещал не квартиру, а ссуду. Да только Мане ссуда зачем? Кто строить-то будет? Муж ее, Валя? Да где уж ему, коли родился и вырос с губами, которые вытянул на стакан.
— Чего? — спросил Слободин, увидев вдруг в Мане одну из тех несуразных колхозниц, которой никто ни разу не помогал. — Вселишься в новый дом, дак и работать будешь, как люди?
— Как люди, Ваня. Нисколько не хуже.
— А ревматизма?
— Пройдет.
— А желудок?
— Подымется.
— И внаклонку работать не побоишься?
— Не побоюсь.
— Хоть картоху перебирать, хоть коров обряжать?
— И то и другое!
— Пошли тогда к Полетаеву! — предложил Слободин.
У палисада конторы в сиянии бампера, стекол и крыльев стоял «уазик». Шофер Лева Кокин сидел за рулем и читал растрепанно-толстую книгу. Иван громыхнул ладонью по крыше машины:
— Кого повезешь?
Оторвался Лева от книги:
— Вероятно, тебя.
— Сегодня не выйдет.
Догнав Маню уже в коридоре, Слободин вошел вслед за ней в кабинет.
— Вот, доярку нашел! — кивнул головой на Маню.
Виктор Михайлович Полетаев не собирался вставать из-за яро игравшего лаком стола, да поднялся, вышел навстречу Шишовой, здороваясь с Маней обеими руками.
— Очень рад! Очень! Значит, на скотный? Подменной? Прекрасно, Шишова! Сейчас с твоей легкой руки и выходные введем на ферме! — председатель взглянул поощряюще на Шишову. — Когда? Завтра с утра, наверно, и выйдешь?
— Я, Виктор Михайлович, готовая хоть сегодня, да только… — Маня замялась.
— У нее, — подхватил Слободин убеждающим тоном, — изба до беды худая. Сырость всякая, мокрота, отчего нутряные болезни. Ей бы в доме специалистов квартиру, и было бы все в порядке. Так, Маня?
— Так, — подтвердила Шишова.
Виктор Михайлович поугрюмел. Была у него квартира. Да не для каждого, кто попросит. Полетаев вернулся за стол.
— Скажу откровенно: с квартирами плохо у нас. Нынче дать не могу. Через год. Как, Шишова, с годок подождешь?
— Я чего? Я готова! — ответила Маня. — Только сперва пооправлю здоровье.
Полетаев напрягся:
— Значит, завтра на ферму не выйдешь?
— Да как выйду-то я? — удивилась Шишова. — Коли опять внутре заболело. Пойду-ко скорей к фельдшерице.
Дверь за Маней закрылась.
— Вот и делай людям добро, — сказал Полетаев.
— Какое добро? — не понял Иван.
— Ладно, — нажал Полетаев на голос, — оставим это. Выкладывай, как там у нас? — Председатель спрашивал о делах.
— Сегодня коров выпускаем, — Иван загнул на руке первый палец.
— Так, — кивнул председатель, согласный заранее с тем, что сообщит ему Слободин.
— Плотники стропиловку начали поднимать, — загнул Слободин еще один палец.
— Тоже неплохо, — сказал Полетаев.
— Всех баб послал картоху перебирать.
— Ладно, ладно.
— Кладовщику велел сортовую пшеницу перелопатить.
— Это ты молодец, — похвалил председатель, хотя думал совсем о другом.
— Завтра сеяться будем, — Иван загнул пятый палец.
Полетаев поднялся. Тучноголовый, с короткой шеей, наплывшей розовой складкой на воротник пиджака, под которым белела льняная рубаха, он прошелся по кабинету. Проследив за ним, Иван вдруг углядел в его напряженно-слоистом лице недосказанность, даже просьбу, и понял: Виктор Михайлович рад свалить на него работенку, с которой должен был справиться сам, да, видать, была она канительной.
— Чего я тебя попрошу, — Полетаев кротко взглянул на Ивана. — Механика грипп повалил. Мне, понимаешь, никак. — Он коснулся рукой телефона. — Зачем-то Вологда вызывает. А ты бы съездил с Шишовым. Заведующего мастерскими Илью Мигунова знаешь?
В голове у Ивана мелькнуло: «Председатель у нас не дурак: верное дело поддарит себе, а неверное — бригадиру». Вспомнил Иван Илью Мигунова, который в прошлом гаду две недели жил у него на квартире, пока в мастерских проводили монтаж завезенных станков. Человек предприимчивый и сметливый, с верным нюхом на нужных людей, умевший к ним подбирать безошибочный ключик.
— Знаю Илюшу, — сказал Слободин, — дяденька дошлый.
— Так вот, от него надо как-то наш «Беларусь» получить. Я звонил в Сельхозтехнику. Говорят: все сделано, можно за трактором приезжать. Вот и думаю вместе с Шишовым тебя отправить…
Душа у Ивана тонко заныла. «Наказан я, что ли? В бригаде дел самых срочных невпроворот».
— Мне-то туда на хрена, коли Валя поедет. Он тракторист, он и получит. Тем паче это его «Беларусь».
— Эх, Ваня, Ваня, — сказал Полетаев, — ты же знаешь не хуже меня: одного Шишова нельзя.
Иван, скрепя сердце, начал прикидывать: сколько времени может занять поездка в райцентр? Успеть бы до вечера. Чтоб хоть часик-другой поработать в своем огороде. Грядку какую вскопать. А то снова, как прошлой весной, не поможет Елизавете и придется жене надрываться одной.
— Тогда я на Леве, — сказал Слободин, забирая бумагу с печатью.
Полетаев высунул голову за окно.
— Лева? Ты слышишь меня?
— Слышу, — откликнулся Кокин. В кожимитовой куртке, белой кепке с помпоном, вечно с книгой в руке, с гладкокожим лицом, затаившем в себе приятную думу, он был похож скорее не на шофера, а на товарища из райцентра, который приехал в деревню организовывать шефский концерт.
— Поедет заместо меня, — Полетаев еще не назвал, с кем поедет шофер, а Лева уже улыбался.
— Ясно как на луне! Слободин! Я ему говорил. Он знает.
Председатель скрылся в окне. А Лева засунул в нишицу книгу, нажал на стартер и, едва Иван со словами «К Шишову!» ввалился в машину, рванул рычагом.
Жили Шишовы в конце деревни. Вале двадцать шесть лет. Трактористом он был неплохим, но в день получки, как правило, отличался. Этой зимой угодил с «Беларусем» под мост, где разнес у трактора ходовую, а у себя нижнюю челюсть и нос. С машины, само собою, Шишова сняли и ремонт отнесли на него. И вот теперь о нем вспомнили снова. Вспомнили для того, чтобы он перегнал из города трактор.
Пока Слободин в поисках Вали топтал сапогами крыльцо и подворье, Кокин вынул из нишицы книгу, раскрыл на закладке и начал читать. Свободного времени было у Левы с избытком, и он его зря не терял. К тому же теперь у него была презанятная книга, какую достала ему жена, работая в сельской библиотеке. И он углубился в нее. Но послышался скрип и гомон.
Открылась дверца дровяника. Оттуда на шаг впереди Ивана выскочил Валя. Был он босой, в драной майке, с грачиным пером на плече. Удивительно было и то, что в этот же мкг распахнулась дверь на крыльце, выпуская на волю Маню. Глаза у хозяйки забрали в одно двор, машину и мужа с Иваном. Забрали и пыхнули гневом.
— Куда вы его? Куда?
— За реку! — оглянулся Иван.
— Чую: сбиваете на худое! Стойте! Не отпущу! — Маня размахивала платком, волоча за собой двух вцепившихся в платье сынков, не дававших ей сделать проворного шагу.
Ивану некогда пререкаться. Сняв с забора пиджак с сапогами, толчком направляет Шишова в машину. И сам с разбегу ныряет в нее. Плюхнувшись возле шофера, тыкает пальцем в стекло:
— Жми, покуда Вальчика не отняли!
«Уазик» бросился резво вперед. Побежали навстречу озимое поле, кусты и пологая, в блеске фарфоровых чашечек строчка почтовых столбов.
— Куда вы меня? — дознавался Шишов, выгребая из мятых волос птичьи перышки и опилки, на которых он в эту ночь спал, потому что Маня, терпевшая Валю лишь в трезвом виде, до кровати не допустила. — На кой я вам дался? Какая польза во мне?
Но бригадир с шофером молчали до самого перевоза. И на пароме они не вступили бы в разговор, кабы не старый матрос-перевозчик Великопятов, который, завидя Шишова в машине, потребовал от него: