о у него имеется на душе? Яглин думал и не находил ответа.
Вдруг рядом, в соседней комнате, послышались беготня и чьи-то возгласы, и в ту же минуту в комнату вбежал дежуривший в опочивальне царя стольник, весь бледный.
— Дохтур Роман! — воскликнул он дрожавшим от волнения голосом. — Государь отходит.
Яглин вскочил на ноги.
— Что, что ты сказал? — переспросил рассеянно он, выведенный из своих дум.
— Государь отходит. Боярин Матвеев за тобой…
Не слушая его дальше, Яглин бросился к опочивальне царя. Там, около постели Тишайшего, толпились проснувшиеся и прибежавшие сюда Матвеев, Ордин-Нащокин, Черкасский и другие ближние к царю лица. Яглин протиснулся вперёд.
На белоснежной постели лежал полуодетый царь с покрасневшим лицом, издававший по временам какие-то хриплые звуки. Правая рука была заброшена на грудь, а левая беспомощно свисала с постели.
Кругом тихо шептались между собою.
— Проснулся государь недавно, — сказал кто-то, — и, позвав к себе сказочника Акундиныча, заставил его рассказывать про святую гору Афон. А там как закатится и упал навзничь.
Вдруг раздался чей-то суровый голос:
— Прими, Господи, душу раба Твоего Алексия с миром и упокой его со святыми Твоими! — И вперёд вышел духовник царя со Святыми Дарами. — Глухую исповедь надо сделать. Удалитесь все! — обратился он к окружающим. — Государь отходит.
— Рано ещё, отец, хоронить государя, — энергичным голосом вдруг произнёс Яглин. — Не умер ещё он, батюшка.
Взглянув на царя, он сразу понял, что с ним, — при его полном, тучном телосложении случился просто прилив крови к голове, и, сказав свою фразу, он бросился вон из комнаты, а затем быстро вернулся, держа в руках хирургические инструменты.
Духовник неприязненно взглянул на Яглина и обратился к окружающим негодующим голосом:
— Не позволяйте, бояре, возмущать последние мгновения государя и осквернять его прикосновением еретика в ту пору, когда он готовится предстать пред Всевышним…
Все молчали и недоумённо переглядывались между собою, не зная, что делать.
Вдруг среди тишины раздался голос Матвеева:
— Дохтур Роман, делай скорее своё дело.
— Таз, — отрывисто приказал Яглин и заворотил рукав рубашки царя.
— Боярин Артамон Сергеевич, ты берёшь всё на себя? — обернувшись к нему, сурово спросил духовник.
— Беру, — твёрдо произнёс Матвеев.
Тем временем Яглин вынул блестящий металлический скальпель и твёрдой рукой вонзил его остриё в запястье царя. Кто-то позади ахнул, когда кровь струёй хлынула из отверстия и стала падать в подставленный серебряный таз. Но затем кругом воцарилось молчание.
Побледневший Яглин пристально смотрел в лицо Тишайшего. Краска с лица царя начала спадать, и оно стало всё более и более бледнеть. Наконец одно веко дрогнуло, и Яглин зажал пальцем артерию выше сделанной раны. Затем он приказал принести холодной воды и брызнуть в лицо царю. Через минуту последний открыл глаза и, устремив с минуту неподвижный взор в потолок, перевёл его на стоявших у постели.
Вздох облегчения вырвался у всех.
— Что это я? — слабым голосом спросил царь, проводя правою рукою по лицу. — Никак, я без памяти был?
— Думали, что ты, государь, отходишь, — ответил Матвеев. — Испугались мы дюже. Вот дохтур Роман тебя спас.
— Не наказал ещё Господь, молитвами святых угодников, меня смертью по грехам моим, — помолчав, сказал Тишайший. — Ещё даёт века.
Матвеев, находя присутствие многих людей в опочивальне царя совершенно излишним и утомительным для больного, тихонько шепнул им, чтобы они ушли, и комната через минуту опустела.
— А ты, Роман, пока побудь здесь, — тихо сказал он Яглину. — Может статься, понадобишься зачем.
— Боярин, я и так не могу пока оставить больного государя, — ответил Яглин. — Ему надобно дать ещё укрепляющее питьё, — и он вышел из комнаты, чтобы сделать последнее.
В дверях Роман Андреевич столкнулся со спешившим Зоммером. Увидев, что он уже опоздал и что его коллега уже сделал всё, что надобно, немец с завистью посмотрел на счастливого товарища. Яглин рассказал ему про всё, что случилось, и они пошли готовить лекарство для царя.
Через несколько минут в комнату вошёл спальник царский с тем тазом, куда выпустил Яглин кровь Тишайшего.
— Дохтур Роман, — сказал он, — приказал боярин Матвеев ту руду царскую взвесить и в книгу занести, а потом, выкопав в саду ямку, руду закопать.
Яглин взвесил кровь, которой оказалось почти фунт, и затем её при двух ближних царских боярах положили в вырытую в саду ямку, как то требовалось правилами царского дворца.
— Наградит вас теперь государь, коллега! — не без зависти произнёс Зоммер. — За отворение крови царю здесь щедро награждают. Вон покойному государю отворяли кровь Венделинус Сибилист и Артемий Дий, и за это им пожаловал государь много хороших подарков.
Но Яглин мало думал об этих подарках, так как лучшей наградой для него было бы царское прощение.
Между тем всё вышедшие из опочивальни царя толпились в соседних комнатах и обсуждали тихими голосами происшедшее, то, какой опасности подвергался Тишайший, которого чуть было не лишилось Московское государство. Разговор затем перешёл на доктора Романа, благодаря находчивости и искусству которого государь опять возвратился к жизни.
В эту ночь Яглин вместе с Матвеевым не отлучались от постели уснувшего Тишайшего.
— На лад твоё дело, Роман, идёт, — сказал ему Матвеев. — Надо таким случаем пользоваться. Государь, наверное, про тебя вспомнит, а тогда не зевай.
XXII
Как Матвеев предсказал, так и сбылось. На другой день Тишайший, чувствуя себя ещё слабым, не вставал с постели.
— Отдохну ещё денёк, а там и двинемся, — сказал он Матвееву. — А ты, Сергеич, придвинь-ка поближе столик да сыграем в шахматы.
Артамон Сергеевич тотчас исполнил приказание.
За шахматами, в середине игры, государь вдруг сказал:
— А кто, бишь, вчера мне жилу отворял? Сегодняшний дохтур, что мне питье приносил?
— Нет, государь, — ответил Матвеев, — сегодня у тебя был дохтур Зоммер, а жилу твою отворял дохтур Аглин.
— Это который же? Я что-то такого не знаю.
— Он ещё недавно на твоей царской службе, государь, совсем ещё молодой.
— О! И такой искусник?
— Знает своё дело хорошо, государь.
— Наградить его, Сергеич, надо. Составь там роспись подаркам и покажи мне. А где он теперь?
— Позволишь позвать его, государь? — спросил Матвеев.
— Ну, ин ладно, позови! Я его ещё хорошо-то и не знаю в лицо.
Матвеев позвал спальника и приказал ему идти за Яглиным.
Через несколько минут последний стоял перед Тишайшим и бил ему челом.
— Совсем ещё молоденек! — сказал царь, взглянув на него. — Где обучался, господин дохтур, своему искусству?
— В разных местах, государь: в Паризе-городе, Падуе, Болонье, — ответил Яглин, не спуская взоров с царя.
А у самого в это время сердце колотилось и мелькали думы:
«Вот оно!.. Одно мгновение — и всё должно решиться. Либо прощение и милость, либо гнев и смерть».
И Яглину казалось в эту минуту, что вокруг него носятся какие-то тени, бесплотные, бесформенные, которые тесно окружают его, замыкают в плотное кольцо и не дают сосредоточиться на каком-либо решении. Он не сводил глаз с царя: мысли его путались и язык плохо повиновался.
— Изрядный дохтур будет из него, Сергеич, — обратился Тишайший к Матвееву. — Ловко он мне жилу-то отворил: и не больно ничего. В прошлый раз отворяли её мне, да не так ловко: жила опосля болела и опух на том месте был. А теперь ничего, даже краски нет, — поглядел на свою руку царь. — Ну, что же, Сергеич, — затем обратился к Матвееву. — Чем же ты пожалуешь его? Какими подарками?
«Вот оно, начинается! — огненной полосой прошла в голове Яглина мысль. — Сейчас… сейчас…»
Ему показалось, что в эту минуту Матвеев по-особенному разительно посмотрел на него. Роман Андреевич вдруг почувствовал в голове туман, всё перед его глазами закружилось, и он, не помня как, опустился на колени перед изумлённым царём.
— Что ты? Что с тобой, дохтур Роман? — удивлённо взглянув на него, сказал Тишайший.
— Милости, государь, прошу! Милости! — бессвязно ответил Яглин и ударился лбом о землю.
— Да что такое? — повторил вопрос Тишайший. — В толк что-то не возьму. Скажи толком, в чём дело?
— Обманул я тебя, государь… непростительно обманул… Казни, государь, раба своего…
Брови Тишайшего нахмурились, и он привстал на локте.
— Обма-анул? — протянул он. — Говори скорее чем!
— Не иностранный я человек, надёжа-царь, а твой же подданный, беглый толмач из твоего посольства к французскому королю Роман Яглин.
Тишайший некоторое время, ничего не говоря, пристально смотрел в лицо Яглина. В комнате было тихо.
— Стало быть, ты не дохтур? — прервал молчание Тишайший. — И твои бумаги о дохтурстве не подлинные, а воровские?
— Нет, государь, я — дохтур и бумаги мои не воровские, а настоящие: я учился за рубежом в высоких школах и дохторское своё звание честно заслужил. Воровским образом я только на твоего царского величества службу поступил. В том моя вина, и за то казни, государь!
Тишайший обернулся в сторону Матвеева:
— Сергеич, ты знал об этом?
— Недавно только узнал, государь, и челом тебе бью — выслушай его, — ответил Матвеев.
Тишайший размышлял, опустив глаза и нахмурив брови.
— Ну, ин ладно, пусть рассказывает, — затем разрешил он и отвалился на подушки.
Яглин начал рассказывать всё, начиная со своего житья в вотчине отца и обиды, нанесённой ему свияжским воеводой.
XXIII
Тишайший молчал, когда часа два спустя Яглин окончил свою повесть. Роман со страхом взглянул на царя, желая увидеть, какое впечатление произвело на него всё, рассказанное им. Но царь молчал. Наконец он махнул рукою и тихо сказал:
— Иди, Роман, я подумаю, чего тебе присудить.