В связи с упоминавшимися изменениями в национальной политике СССР в середине 1930–х гг., когда власть взяла курс на укрепление «советского патриотизма» и ограниченное возрождение национально — патриотических ценностей, определенный поворот был сделан и в религиозной политике Советского государства.
В постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1936 г. Крещение Руси было признано «положительным этапом в истории русского народа». Пропаганда стала утверждать, что Крещение Руси имело «большое историческое значение». В этом же постановлении был подвергнут критике поэт Демьян Бедный за очернение богатырей русского былинного эпоса в опере — фарсе «Богатыри». Отмечалось, что богатыри «являются в народном представлении носителями героических черт русского народа». И это несмотря на то, что Илья Муромец был монахом Феодосиева монастыря (ныне Киево — Печерская лавра) и затем канонизирован Русской православной церковью. Впоследствии в пантеон чтимых советской властью героев был включен князь Александр Невский, также канонизированный РПЦ, — в ноябре 1938 г. на экранах СССР появился исторический художественный фильм «Александр Невский». Пропаганда не могла не отметить факт канонизации князя, однако пыталась нивелировать его, утверждая, что «церковь долго спекулировала именем этого героя в своих корыстных целях»150.
И наконец, самое важное политическое изменение было закреплено в новой Конституции СССР (принята 5 декабря 1936 г.) — отмена нормы о дискриминации священнослужителей в отношении обладания гражданскими правами. Конституция гласила, что все граждане СССР, достигшие 18 лет, независимо от вероисповедания, социального происхождения и прошлой деятельности, имеют право участвовать в выборах депутатов (за исключением признанных умалишенными). Депутатом Верховного Совета СССР может быть избран каждый гражданин СССР, достигший 23 лет, также независимо от вероисповедания, социального происхождения и прошлой деятельности. Пропаганда тиражировала этот факт, утверждая, что «в СССР безбожники и верующие пользуются одинаковыми правами и несут одинаковые обязанности». Такой шаг, безусловно, был важным для повышения социального статуса служителей религиозных конфессий. Однако причиной его был общий «демократизм» Конституции 1936 г., а не реальное намерение вернуть священнослужителям их права.
После присоединения к СССР территорий Западной Украины, Западной Белоруссии и Прибалтики, население которых (22 млн 600 тыс. человек) ранее не испытало воздействия массированной атеистической пропаганды, число верующих в стране значительно увеличилось. Это существенным образом укрепило позиции Русской православной церкви, которая неожиданно стала «полезной» для руководства СССР в осуществлении адаптации новых территорий к советскому режиму, так как на этих территориях традиционные методы революционной диктатуры были бы непригодными или малоэффективными151.
В социальном аспекте в преддверии войны власть начинает осознавать ошибочность своего убеждения в том, что религия потеряла влияние на граждан и что она будет непременной помехой в годину суровых испытаний. Планировавшаяся третья «безбожная пятилетка» не была санкционирована политическим руководством страны, и потому ее провозглашение не состоялось.
Трагическая статистика говорит о том, что пик репрессий в отношении священнослужителей и мирян пришелся на 1937 г. В последующие годы происходит радикальное сужение размаха репрессий. По данным комиссии А. Н. Яковлева, в 1937 г. по церковным делам было арестовано 136 900 чел., из них расстреляно — 85 300; в 1938 г. соответственно 28 300 и 21 500, в 1939 г. — 1500 и 900 (в 95 раз меньше, чем в 1937 г.), в 1940 г. — 5100 и 1100; в 1941 г. — 4000 и 1900 (в 45 раз меньше, чем на пике террора).
Очевидно, до 1938 г. приоритет отдавался репрессивной политике, имевшей целью полное физическое уничтожение Церкви. Поэтому в период 1933–1937–х гг. антирелигиозная пропаганда была ослаблена. Периодичность выхода журнала «Безбожник» была сокращена с 24 до 12 номеров в год, журнала «Антирелигиозник» — с 24 до 6 номеров в год, газета «Безбожник» в 1935–1937 гг. не издавалась вовсе. В этот период было прекращено издание ряда антирелигиозных журналов на национальных языках и антирелигиозных газет, выходивших в Казани, Киеве, Самаре, Уфе, Харькове, Херсоне.
Однако после того, как из результатов переписи населения 1937 г. стала очевидной низкая эффективность репрессивных мер в отношении Церкви и верующих, акцент был перенесен на антирелигиозную пропаганду, которая стала базироваться на новых установках. Вместо агрессивных акций предписывалось «терпеливо разъяснять вред религиозных предрассудков», применять «индивидуальный подход к верующим», не противопоставлять безбожников верующим, а оказывать помощь «в деле их полного освобождения от реакционного влияния религии». Лозунг «Закрыть все церкви» был признан вредным.
Вновь усиливалась антирелигиозная пропаганда. Периодичность журнала «Антирелигиозник» возросла до 12 номеров в год. В 1938 г. было возобновлено издание газеты «Безбожник», количество номеров которой выросло с 30 номеров в 1938 г. до 44 номеров в 1940 г. В 1941 г. эта газета стала еженедельной. Стали выходить газета «Безв1рник» (на украинском языке), журнал «Мебрдзоли атеис- ти» и одноименная газета (на грузинском языке). В 1937 г. был выпущен номер журнала «Безбожник» на бурятском языке, в 1938 г. — три номера газеты «Узбекистан худосизлари» (на узбекском языке). В 1941 г. вышло 6 номеров журнала «Атеист» на эстонском языке. До июня 1941 г. продолжалось издание антирелигиозного журнала «Свободная мысль» на литовском языке. В 1938–1941 гг. Центральные курсы политпросветработников издали 8 выпусков брошюры «Методическое письмо заочнику — анти- религиознику». В то же время с 1935 г. не издавался единственный печатный орган Русской православной церкви — «Журнал Московской Патриархии».
Ярким примером продолжавшихся выпадов против Церкви со стороны воинствующих безбожников является опубликованная за месяц до начала войны в журнале «Безбожник» статья, в которой утверждалось, что «Русская церковь в эпоху монгольского завоевания пресмыкалась перед ханами»; «когда народ подвергался нашествию врагов, церковь часто предавала его и продавала завоевателю. Когда он копил силы для освобождения, религия ослабляла его проповедью покорности и безволия. Когда он, наконец, сокрушал иго и очищал свои земли от чужеземных поработителей, церковь обкрадывала его, приписывая все заслуги Богу и себе. Религия является злейшим врагом советского патриотизма»152.
Таким образом, несмотря на определенные перемены, происшедшие в отношении Советского государства к религии, не следует говорить о «едва ли не полной ревизии ленинской линии по религиозному вопросу» в предвоенные годы, как это делают некоторые исследователи153.
К началу Великой Отечественной войны Русская православная церковь имела 3021 действующий храм, 99 % которых находилось на территориях, вошедших в состав СССР в 1939–1940 гг. (составляли около 2 % территории СССР). Священнослужителей в РПЦ насчитывалось 6376 чел. (в 1914 г. их было в 10,3 раза больше — 66 100 чел.), монастырей — 64 (в 1914 г. их было в 16 раз больше — 1025). У Церкви не было патриарха[6], а от высшего духовенства осталось 2 митрополита и 2 епископа. У Церкви не было ни одного учебного заведения и периодического издания. Таким образом, положение РПЦ перед началом войны, в результате более чем 20 лет гонений и репрессий, было очень тяжелым. Тем не менее,
Церковь продолжала занимать патриотическую позицию, что и доказала в первый же день войны.
22 июня 1941 г. глава Русской православной церкви — Патриарший Местоблюститель, митрополит Московский и Коломенский Сергий (Страгородский) — издал патриотическое послание к православным верующим страны, в котором отмечалось, что «повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла шведского, Наполеона». Митрополит призвал вспомнить «святых вождей русского народа» — Александра Невского, Дмитрия Донского, «полагавших свои души за народ и Родину», и благословил народ на «предстоящий всенародный подвиг». Священнослужители были призваны не оставаться молчаливыми наблюдателями за ходом войны, а ободрять малодушных, утешать огорченных, напоминать о долге колеблющимся. С аналогичным посланием к пастве обратился 26 июня 1941 г. митрополит Ленинградский Алексий. По воспоминаниям очевидцев, эти послания церковных иерархов нашли отклик, охватывая не только священство, но и гораздо более широкие круги населения154. Во всех церквах Советского Союза священники проповедовали любовь к Родине, вдохновляя тем самым людей на борьбу с врагом. Патриотическая позиция Церкви имела особую значимость д ля православных христиан нашей страны, сотни тысяч которых участвовали в боевых операциях на фронте и в партизанских отрядах, трудились в тылу. О высокой значимости патриотических обращений РПЦ говорит тот факт, что гитлеровцы расстреливали священников за их чтение перед паствой155.
Несмотря на то что оба церковных иерарха, не задумываясь о последствиях, фактически нарушили закон, который запрещал вмешательство Церкви в дела государства, есть косвенные свидетельства позитивного отношения советского руководства к посланию Патриаршего Местоблюстителя от 22 июня 1941 г.156. Можно согласиться с мнением ряда исследователей, что четко выраженная патриотическая позиция Церкви могла быть также обусловлена пониманием сохранявшейся непрочности положения РПЦ157. Возможно, Патриарший Местоблюститель понимал, что приближение гитлеровцев увеличивало опасность репрессий в отношении его и других церковных иерархов. Власти могли опасаться, что священнослужители последуют примеру экзарха Прибалтики митрополита Сергия (Воскресенского), вставшего на путь сотрудничества с оккупантами158.
7 октября 1941 г.
Патриарх Алексий
Патриарший Местоблюститель получил указание эвакуироваться, но не подчинился этому приказу незамедлительно, а остался в Москве, одновременно составив завещание, в котором указал своим преемником митрополита Алексия. 14 октября