ек? Иль и тогда не возжигалось в нем горячее и страстное желание поменять в душе своей? Иль не приходила к нему, хотя и посреди ночи надежда увидеть что-то несвычное с обыкновенной жизнью, возвышенное? Иль не тогда он почувствовал тягу к истинному Богу? А может, даже раньше, еще в те поры, когда была жива его предтеча на Руси — Великая княгиня Ольга? Не однажды он слышал от нее про свет разума, который не избыть никаким сломом, и всю жизнь тянулся к нему. И пришло дивное и осиялось в нем. Теперь он знал: коль скоро все в его жизни произошло так, как произошло, — это не от его желания, но от божественного Провидения, ибо сказано: «Завещанное от Бога к Богу и устремляется и ничто не появляется само по себе, но лишь подчиненно всеблагой воле. От Него свет и тень».
Владимир прозревал свою кончину за многое время вперед, и это ничуть не тревожило, и даже больше, как бы приготовляло к предстоящему исходу. Вот и в последний раз, когда он покинул Стольный град и увидел себя поспешающим в Берестово, что-то в душе сказало ему, что поездка совершается совсем не по земным делам, но есть поездка к своему восхождению. И да сотворится оно к благополучию мира!
А боль на сердце становилась все сильнее, как бы растекалась по телу, сковывала его, в какой-то момент он попытался поднять руку, точно бы намереваясь приблизиться к волнующимся за окном деревам, и не смог. Но это не вызвало в нем огорчения и никак не повлияло на душевную нестрагиваемость. «Значит, так надо, — сказал он. — Так определено мне Господом!» Тело было остывающе слабо, но тем четче и упорней работал мозг, впрочем, ничего не сдвигая в душевной умиротворенности, а как бы даже подпитываясь ею. Последние мысли его были не о земном.
Владимир закрыл глаза, на исхудавшем лице отразилось удивительное торжество духа, столь чуждое сущему на земле в смертный его час. Когда бы непосвященный в благодать божественной святости увидел это торжество на челе его, то и растерялся бы и не знал, чему приписать примеченное, и долго пребывал бы в недоумении, не умея постичь обыкновенно земным умом столь дивного, явно не ближнего происхождения, чуда. Но то и хорошо, что Владимир теперь был один. Он лежал на боку, и в последний момент, расцвеченный земными красками, чудно и разнообразно освещенными даже в глухой ночи, он нашел в себе силы открыть глаза, и опять увидел дерева, на них упадал свет от ближней осиянности, дерева все так же приветливо шумели и как бы хотели сказать: «В добрый путь, княже!..» Да, да, именно это! А ведь сам-то Владимир уже и не помнил, что он князь, еще живущее в нем, не остывшее подводило совсем к другому, нежному и влекущему никем из смертных непознанной красотою, он к ней и тянулся и желал бы постичь ее. У этой красоты не было привычных человеческому глазу форм и какой-то определенной обозначенности в дальней пространственности, но она существовала и была так притягательна, что не передать ни словом, ни каким-то обретенным в земной жизни знаком. Но, кажется, еще не пришло время, чтобы он постиг ее, тем не менее в нем все более росла убежденность, что так и сделается, и он обретет покой, именуемый по земной жизни вечным, который не есть что-то глухое и непроницаемое, но светлое и чистое. И, когда эта убежденность достигла высшего предела, когда она обрела необходимую ей законченность, Владимир оставил земную жизнь. Он покинул ее без горечи и досады, спокойно, весь отдавшись торжеству духа, что посетил его в последние мгновения. И, уже пребывая вне своего бренного тела, он увидел сияющие лики, в одном из них он узнал Ольгу, нет, не ту, не земную, а воплощенную в Святом Духе, и сказала Ольга:
— Мы проведем тебя чрез ближнее пространство, и падшие ангелы не помешают нам достичь Престола Всевышнего и припасть к изножию Трона Его.
И было исполнено по сему. И средь ночи сделалось ясно и торжествующе.
О, Русь, Ты как лодья, несущаяся по волнам, то выбросит Тебя высоко, то опустит во вдруг распахнувшуюся яму; и боль в Тебе, и радость, и невесть что еще, неподвластное никакому измышлению, что таишь Ты в душе своей, осталось ли в Тебе и сегодня от времен Владимировых, иль сделалась ты подобно другим народам чужда божественной благодати? Да нет, нет!.. Но тогда отчего так тягостно в душе моей, так гнетуще?! И не зрили бы глаза мои, и умерло бы сердце. Но вдруг проглянет и во мне тихое и скорбное, изреченное однажды святым старцем Видбором:
— Чрез деянья твои, чрез муки и кровь придет очищение Руси, пускай и не в ближнее время, и восстанет она из пепла.
И да свершится по сему!
Стоявшим за веру дедичей — слава!
Приявшим Христову благодать — слава!
Всему народу русскому — слава!
Иркутск, 1998–1999 г.