И парадоксальная вещь: пока Парфия растет и крепнет при старших Аршакидах, она питается крохами со стола Эллады, два с лишним века оставаясь эллинизированной страной. Парфянские скульпторы послушно высекают из мрамора листья античного астрагала — аканта. Живописцы украшают эллинским меандром стены восточных дворцов. При дворах царей в далекой Азии ставятся греческие трагедии, и, выкопав сейчас из восточной земли чудесную статую, мы недоумеваем: кого она изображает — греческую ли Афродиту, или воинственную парфянскую принцессу Радогуну, прекрасную варварку?
А затем, когда Парфия начинает клониться к упадку, вдруг происходит запоздалый взрыв культурного самосознания. Эллинизму объявлена война, искусство приобретает самобытные черты. Греческие боги забываются, чуждые образы исчезают из памяти. Торжествует Заратустра, и на место Зевса приходит Агурамазда — отец мирового добра.
Просвещенным людям древнего Запада трудно было проникнуть в непонятную для них душу людей Востока. И они оставили нам по вопросу о Парфии и парфянах лишь разрозненные отрывки сочинений, где тонкие наблюдения и ясные сведения перемешаны с небылицами и самым фантастическим вымыслом.
Все это верно. Но где же то слово, которое, конечно, сказали, не могли не сказать о себе сами парфяне? Разумеется, оно было ими сказано, но до нас не долетело. Как парфянин Аршак в 250 году до нашей эры впервые потряс одряхлевшее государство Селевкидов, так спустя четыреста семьдесят шесть лет перс Ардашир опрокинул царство наследников Аршака. Аршакидов сменили Сассаниды, Парфию — новая Персия. Завоеватели сделали все, что могли, чтобы в течение нескольких веков вытравить из памяти народов даже самое имя — Парфия. Они заменили его словом «Хорасан», что значит Восток. Все, что говорилось о парфянской культуре, все, что звучало на парфянском языке, все, что напоминало о былой самостоятельности Парфии, было постепенно стерто резинкой забвения.
Надо отдать справедливость, персы сассанидских времен еще не научились огнем сжигать прошлое народов, превращать в гигантские костры великие библиотеки, разбивать на черепки произведения искусства; все это внесли в человеческую историю завоеватели позднейших времен. Но иными путями персы достигли своего: почти ничего из парфянских архивов не сохранилось в наземном мире. До самого последнего времени наши ученые должны были черпать сведения о Парфии только из греко-римских, далеко не полных и ненадежных источников.
Сама Парфия молчала о себе, а если говорила, то так скудно и мало, что на этих ее «речах» нельзя было построить никаких выводов. Великой научной сенсацией явилась находка во время первой мировой войны в Курдистане, возле деревушки Авроман, кувшина с древними документами, написанными на коже. Однако большая часть этих хартий не дошла до ученых: из тех же трех, которые попали им в руки, по-парфянски была написана только одна — купчая крепость, запродажная на землю, — да и в ней из двадцати трех парфянских слов пятнадцать оказались именами собственными. Что же до всех других записей-находок, то они либо были сильно изменены переписчиками-персами, либо относились к гораздо более поздним временам. «Легенды» монет, например, не позволили даже составить полный парфянский алфавит. Чем же оперировать историку? Положение казалось безвыходным, и луч надежды забрезжил лишь после того, как советские археологи начали серьезно, упорно, непрерывно работать в Нисе.
Слово Ниса по-парфянски, наверно, звучало, как Ниша, в Нису его превратили греки. Это естественно: они же, подчиняясь законам своего языка, сделали Иисуса из древнееврейского имени Иешу, превратили в Семирамиду ассириянку Шамурамат, в благозвучного Ксеркса варвара Кхшеархше.
В языках иранского происхождения, родственных парфянскому, Ниса должно было означать нечто вроде «места, удобного для перехода кочевников к оседлому образу жизни», — места, которое сама природа как бы приспособила для человеческого поселения.
По-видимому, именно таким местом оказалась та площадь в недалеких окрестностях нынешнего Ашхабада, на которой открыты развалины парфянской столицы: человек упорно жил здесь за тысячи лет до парфян и продолжал жить века и века после того, как перестала звучать парфянская речь. Археологи вскрыли тут целый ряд поселений, начиная со времен неолита и кончая средневековьем, целую лестницу насыщенных остатками прошлого культурных слоев. Но среди всех этих поселений нас интересуют сейчас два — Старая Ниса и Новая Ниса. Оба эти городища принадлежали Парфии.
У самого подножия Копет-Дага, обрывающегося на север отвесной стеной, среди всхолмленной глинистой пустыни, кое-где поросшей полынью и верблюжьей колючкой, вот уже больше десяти лет ведет планомерные ежегодные раскопки ЮТАКЭ — Южно-Туркменская археологическая комплексная экспедиция.
Старая туркменская земля, уступая упорству археологов, все полнее открывает в своих недрах два древних поселения. Одно из них, большое, раскинулось примерно на восемнадцати гектарах пустыни; здесь когда-то стоял гордый город, обнесенный шестикилометровой стеной, с многочисленными жилыми домами и общественными зданиями, с правильно налаженным водоснабжением, с той жизнью, которая во множестве оставляет после себя бережно подбираемые теперь вещественные следы — обломки утвари и посуды, все утерянное, выброшенное и словно в трясину ушедшее за долгие века в землю. Это Новая Ниса — Тэзэ Нусой по-туркменски.
К юго-востоку от Новой Нисы вне ее древних стен лежит другой археологический памятник — Койнэ Нусой, или Старая Ниса.
Откуда эти названия? Они отражают историю обоих древних городов. Старая Ниса погибла в III веке нашей эры; с тех пор это только оплывший пологий холм. Новая же Ниса существовала вплоть до XVIII века; современники Петра I и Екатерины II еще знали ее живым поселением. Понятно, что имя «Новой» досталось ей.
Старая Ниса своеобразней своей соседки. Здесь никогда не было людного города — шумных улиц, крикливых базаров, мастерских. Здесь, тесно огороженный высокими стенами, красовался толстостенный приземистый дворец Аршакидов, а вокруг него сооружения фамильного «курука», заповедника этой царственной семьи, с таинственными храмами, высокими башнями, мрачноватыми складами и архивами. Здесь было царство богов земных и небесных; его остатки дошли до нас. Если Новая Ниса радует ученых ценными бытовыми находками, Ниса Старая позволяет детально изучить парфянскую архитектуру. Но ни в том, ни в другом городище не встречалось до поры до времени ничего похожего на письменные документы: ни папирусов, ни пергаментов, ни глиняных плиток, подобных ассиро-вавилонским. Их и не ждали — историки привыкли к мысли, что никаких документов от парфянского времени до нас не дошло, как не сохранились они от мидян, фригийцев и многих других народов древности.
Необыкновенное, сенсационное открытие, как это часто бывает, свалилось как снег на голову.
Надо сказать, в то время, к огорчению археологов, копали в Новой Нисе не одни они. Жирный перегной развалин, образовавшийся. за много веков разложения разных отбросов, издавна заменяет в Средней Азии другие виды удобрений. На поля вывозят и его и превращенную в порошок пахсу — глину давних построек, когда-то смешанную с соломенной резкой, а то и с кизяком. Легко себе представить, с каким чувством взирает археолог на невосстановимые уже культурные слои городищ, переворошенные заступами и кетменями, на осыпи, путающие все научные расчеты!
В сентябре 1948 года в южной части цитадели имелся такой «карьер» для выемки земли-удобрения. И случилось то, что было бы совершенно невозможно полвека назад: колхозница-туркменка по собственному почину принесла одной из научных сотрудниц ЮТАКЭ найденный ею на поверхности земли небольшой четырехугольный черепок, кусок хорошо обожженного древнего хума — сосуда для вина. Он ничем бы не отличался от множества других таких же черепков, если бы на его покрытой светло-кремовым «ангобом» (обмазкой) поверхности не были когда-то и кем-то нанесены черной краской поразившие любознательную женщину странные значки — письмена.
Археолог Левина, первой увидевшая находку, немедленно передала ее начальнику отряда, опытной ученой М.И. Вязьмитиной. В тот же миг по отряду пробежал волнующий слух: найден остракон, — глиняный черепок с типичной арамейской надписью! С арамейской!.. Те немногочисленные парфянские документы, которые дошли до нас, бывали исполнены чаще всего именно арамейским письмом!
Мария Ивановна Вязьмитина бросилась к месту находки. Она разузнала все, точно определила место, где лежал черепок, за участком установили строгий надзор. И начались поиски: весь отряд бродил по заветному месту, уставив глаза в землю. Каждому мерещился второй остракон, третий, сотый... Увы! Черепков хватало, но все они были безгласными: обычные черепки, недостойные звания остраконов.
Неспециалисту нелегко представить себе, в какое волнение привело археологов появление этого единственного свидетеля давно прошедших времен, обладающего, по-видимому, собственным голосом, умеющего говорить.
Лишь семнадцать дней спустя появились следующие глиняные драгоценности. Год спустя число их достигало семи.
Через пять лет уже не в Новой, а в Старой Нисе был найден целый глиняный архив остраконов, но это торжество пришло позднее, а тогда, в конце сороковых годов, еще никто не знал, последуют ли за первыми дальнейшие находки. Нельзя было терять времени, следовало немедленно приступить к расшифровке найденных документов или их частей. Но как?
Из книг, посвященных разгадыванию древних письмен, всем нам известны имена героев и подвижников науки: Шамполиона, посвятившего свою молодость тайнам египетских иероглифов, гениального разгадывателя ребусов Гротефенда, ломавшего голову в тихом Геттингене над рисунками персидских письмен, наконец имя нашего современника, высокого рыжеволосого чеха Беджиха Грозного, который первым научился читать по-хеттски.