Мне стыдно признаться, как быстро из моей головы вылетела концепция справедливости, когда дело коснулось моей жены. Я отыскал кабинет врача - он пока все равно не мог им пользоваться, выгнал страхового агента, который там временно обосновался, и засел за телефоны. Прежде чем Харриет сообщила данные нашей медицинской программы, я поднял на ноги двух сенаторов. Пульс Эсси постепенно начал восстанавливаться, и мне сообщили, что наконец появились достаточные основания поддерживать ее искусственно.
Конечно, помог и Полный медицинский контроль, которым моя жена пользовалась на протяжении нескольких месяцев. Но в комнатах ожидания было полно людей, которым требовалась помощь, и я видел по номеркам на шее, что у некоторых из них тоже Полная медицина. Больница просто была забита ранеными.
Увидеть Эсси я не мог. В палату интенсивной терапии не допускали посетителей, а это значило - даже меня. У дверей стоял полицейский, который с трудом заставлял себя не спать. У него был тяжелый день, и полицейский очень злился.
Я покопался на столе врача и нашел связь с палатой интенсивной терапии. Мне не было видно, как себя чувствует Эсси, я даже не был уверен, которая из забинтованных мумий - она. Но я продолжал смотреть на экран.
Время от времени Харриет сообщала мне некоторые последние новости. Выражения сочувствия и озабоченности знакомых она просто не передавала - их было очень много, но моя жена позаботилась и об этом. Она специально ввела в программу умение обращаться с возникающими из-за социальных условностей тратами времени, и Харриет давала звонившим мое изображение с обеспокоенной улыбкой и вежливым "спасибо", не включая меня в связь. Программы Эсси были очень хороши...
Прошедшее время. Когда я понял, что думаю об Эсси в прошедшем времени, мне стало по-настоящему плохо.
Примерно через час мне принесли бульон и крекеры, а потом я сорок пять минут простоял в очереди в уборную. Вот и все мои развлечения на третьем этаже больницы. Наконец в дверь кабинета просунула голову сестра и сказала:
- Senor Broad'ead! Por favor, - что в переводе с испанского означало: "Синьор Броуд'эд, прошу вас".
Полицейский по-прежнему стоял у входа в палату интенсивной терапии.
Эсси находилась в камере повышенного давления. Верхняя крышка камеры над самым лицом имела прозрачное окошко, и я видел выходящую из носа трубку и большой влажный компресс на месте левой части лица. Глаза ее были закрыты. Грязно-золотые волосы убраны в сеточку. Она была без сознания.
Двух минут, которые мне были отпущены, конечно, не хватило. Ни чтобы понять, что это за массивные механизмы окружают Эсси под непрозрачным покровом. Ни для того, чтобы Эсси села и поговорила со мной. Или хотя бы просто изменила выражение лица. Да у нее и не было никакого выражения.
Снаружи мне уделил всего одну минуту врач. Невысокого роста пожилой чернокожий, с заметным животиком, с контактными линзами голубого цвета, он заглянул в листок, чтобы вспомнить, с кем имеет дело.
- О да, мистер Блекхед, - сказал он. - Ваша супруга получает все необходимое, она начала реагировать на наши средства, есть некоторая надежда, что она еще до вечера ненадолго придет в себя.
Я не стал поправлять его насчет своей фамилии и задал три самых главных вопроса из своего списка:
- Меня интересует, больно ли ей? Что с ней произошло? И нужно ли Эсси что-нибудь? Я хочу сказать, что готов обеспечить абсолютно все.
? Он вздохнул и потер глаза. Очевидно, слишком долго не снимал линзы.
- О боли мы можем позаботиться, да она и так на Полной медицине. Я понимаю, что вы влиятельный человек, мистер Брекетт. Но вы ничего не можете сделать. Завтра или послезавтра, возможно, ей что-нибудь понадобится. Сегодня - нет. Вся ее левая сторона разбита, она попала под автобус. Ее сложило почти вдвое и в таком положении ваша супруга оставалась почти шесть часов, пока до нее не добрались спасатели.
Я не осознавал, что издал какой-то жалобный стон-вздох, но врач услышал. Сочувственное выражение появилось на его лице.
- Но ей в этом смысле даже повезло. Вероятно, именно это спасло ей жизнь. Она как бы находилась под давлением, иначе умерла бы от потери крови. - Он устало посмотрел на листок. - Скоро ей предстоит... сейчас посмотрим. Замена бедренного сустава, двух ребер. Восемь, десять, четырнадцать - может быть, двадцать квадратных дюймов новой кожи, погибла значительная часть левой почки. Нам понадобится трансплантат.
- Могу ли я что-нибудь...
- Нет, мистер Блекетт, - сказал он, складывая листок. - Пока ничего. Уходите, пожалуйста. Возвращайтесь после шести часов и, может, вам удастся с минуту поговорить с ней. А пока нам нужно место, которое вы занимаете.
Харриет уже переместила вещи Эсси из ее комнаты в большой номер отеля. Она даже прислала ее косметику и несколько смен белья.
Я закрылся в номере. Мне не хотелось выходить. Не хотелось видеть бодрых пьяниц в вестибюле отеля, улицы, полные напуганных людей, которые благополучно пережили катастрофу и теперь рассказывали друг другу, каково им пришлось.
Я заставил себя поесть, а потом и уснуть. Это мне удалось, но я проснулся быстро и совершенно разбитым. Затем я долго принимал горячую ванну, слушал музыку и приходил в себя..
Это был очень хороший отель. Но когда вслед за Стравинским пошел Карл Орф на откровенно сексуальные стихи Катулла, я вспомнил, как в последний раз занимался любовью со своей похотливой, сексапильной женой, которая сейчас лежала при смерти.
- Убери! - закричал я, и вечно бдительная Харриет отключила музыку на середине фразы.
- Хотите послушать сообщения, Робин? - спросила она через какой-то микрофон.
Я тщательно вытерся и только потом ответил:
- Через минуту.
Переодевшись в свежую одежду, я сел перед коммуникационной системой отеля. Тут не было полной качественной голографии, но когда Харриет взглянула на меня с плоского экрана, она выглядела вполне прилично.
Прежде всего она успокоила меня насчет Эсси. Сказала, что данные получает непрерывно, и пока все обстоит нормально. Не вполне хорошо, конечно, но и не так плохо. Харриет передала сообщение личного врача Эсси. Оно сводилось к тому, чтобы я очень уж не беспокоился. Вернее, беспокоился, но не так сильно, как я это делаю.
У Харриет накопилось немало дел. Я утвердил затрату еще половины миллиона долларов на тушение пожара в пищевых шахтах, велел Мортону добиться слушания нашего с Корпорацией дела против этого парня в Бразилиа, проинструктировал брокера, какие акции продать, чтобы иметь немного больше свободных средств для ликвидации последствий лихорадки. Потом прослушал наиболее значительные новости, закончив сообщением Альберта о последних событиях на Пищевой фабрике. Все это я проделал четко и эффективно. Я принял во внимание, что шансы Эсси на выживание все увеличиваются, и поэтому мне не следует тратить много энергии на беспокойство. Я не позволил себе даже думать о том, сколько кровавых кусков плоти отделили от тела, которое я так любил, и это спасло меня от отрицательных эмоций, которые мне не хотелось испытывать.
В прошлом я несколько лет подряд беседовал с психоаналитиком и обнаружил такие укромные области в собственном сознании, которые мне не хотелось иметь. Но так и должно быть. Как только вытаскиваешь их наружу, рассматриваешь и анализируешь, дела начинают идти на поправку. Конечно, плохо, что в нас сидят все эти звериные комплексы, но после того, как ты осознаешь, что теперь они снаружи, а не внутри, ты перестаешь принимать их близко к сердцу, и они больше не отравляют тебе жизнь.
Моя старая психоаналитическая программа, в шутку названная Зигфрид фон Психоаналитик, говорила, что это все равно как сменить внутренности.
Конечно, Зигфрид был прав. Меня вообще приводило в ярость, что он всегда оказывался прав. Но Зигфрид почему-то не сказал мне, что смена внутренностей никогда не заканчивается. Появляются все новые и новые душевные экскременты, и сколько бы ты их ни разбирал, к ним никогда не привыкнешь.
Я отключил Харриет, оставив лишь линию для чрезвычайно важных сообщений, и немного посмотрел по пьезовидению какую-то бессмысленную комедию. Затем выпил немного - в номере прекрасный бар - и налил еще. На самом деле пьезовизор я не смотрел, и выпивка меня не привлекла. Я в это время выталкивал из головы еще один комок экскрементов. Моя дорогая, любимая жена, покалеченная, лежит в больнице, а я думаю о ком-то другом.
Я отключил танцоров и вызвал Альберта Эйнштейна. Он появился на экране, с развевающимися седыми волосами и своей неизменной трубкой в руке.
- Чем могу быть полезен, Робин? - вежливо улыбаясь, спросил он.
- Хочу поговорить о черных дырах.
- Конечно, Робин. Но мы уже много раз об этом говорили...
- К черту, Альберт! Начинай. И мне не нужна математика. Расскажи как можно популярнее, как для идиота. - Надо попросить Эсси избавить Альберта от таких неудобных особенностей.
- Конечно, Роберт, - оживленно ответил он, не обращая внимания на мою вспышку. Альберт пошевелил своими пушистыми бровями. - Ага, - сказал он и многозначительно хмыкнул. - Ну, посмотрим.
- Это для тебя трудный вопрос? - скорее удивленно, чем саркастически спросил я.
- Конечно, нет, Робин. Просто я думал, с чего начать. Начнем со света. Вы знаете, что свет состоит из частиц, называемых фотонами. У них есть масса, и они могут оказывать давление...
- Не так издалека, Альберт.
- Хорошо. Черная дыра начинается с недостатка светового давления. Возьмем большую звезду - голубой гигант класса О, скажем. В десять раз массивнее Солнца. Она так быстро прожигает свое ядерное топливо, что живет всего миллиард лет. Ее коллапсу препятствует давление излучения - назовем его световым давлением - от реакции превращения водорода в гелий. Но вот водород кончается: Световое давление прекращается. Звезда коллапсирует. Она делает это быстро, Робин, очень быстро, может быть, за несколько часов. И звезда в миллионы километров в диаметре сжимается все