Король вскинул голову с выражением крайнего изумления.
— Мой брат Карл? — переспросил он. — Зачем он едет?
— Не знаю, Ваше Величество, — сказал граф Платен. — Граф Ингельгейм тоже не сумел мне ничего сказать или, может быть, не захотел. Во всяком случае, следует дождаться этого посла, прежде чем делать решительный шаг относительно Пруссии.
Король задумался. Бакмейстер молча покачал головой. На пороге показался камердинер и доложил о приходе тайного советника Лекса. Лекс торопливо вошел в кабинет и сказал:
— Его светлость князь Карл Сольмс только что приехал и просит у Вашего Величества аудиенции.
Король встал.
— Где князь?
— У Ее Величества королевы и ждет распоряжений Вашего Величества.
— Просите князя пожаловать сюда, — сказал он камердинеру. — Вас же, господа, я попрошу остаться здесь в приемной и позавтракать. Лекс будет за хозяина. А вот вас, генерал, я не стану дольше задерживать. Всю нашу ежедневную работу придется на сегодня отложить, прошу вас пожаловать завтра.
Все четверо удалились. Тайный советник подошел к письменному столу.
— Письмо к курфюрсту, Ваше Величество, — короткое заявление о том, что Ваше Величество во всяком случае желает остаться нейтральным, а в остальном полагается на личное разъяснение члена правительственного совета Мединга.
— Хорошо, дайте сюда, — сказал король.
Тайный советник положил письмо на стол, макнул в чернила толстое перо и подал его королю, затем положил его руку на то место бумаги, где должна была быть подпись, и король вывел твердой рукой и большими, крупными буквами: Georg Rex.
— Хорошо? — спросил он.
— Как нельзя лучше, — отвечал тайный советник, взял бумагу и ушел.
Как только он вышел из кабинета, камердинер отворил дверь со словами:
— Его светлость князь Сольмс.
Князь вошел. Сводный брат короля, от брака покойной королевы Фридерики с князем Сольмсом Браунфельским, был человеком лет пятидесяти, высокий, статный, с коротко остриженными седыми волосами. Лицо его походило на лицо венценосного брата, но было грубее и отличалось здоровым цветом, но вместе с тем обнаруживало несомненные признаки болезненности.
Князь был в мундире австрийского генерал‑майора, в одной руке его была каска с развевающимся зеленым султаном, в другой — запечатанное письмо, на груди сияла большая звезда ганноверского ордена Вельфов, на шее — австрийский орден Леопольда. Он быстро подошел к королю, который радушнейшим образом его обнял.
— Что доставляет мне неожиданную радость видеть тебя здесь, любезный Карл? — сказал Георг V. — Скажи, прежде всего, как поживают твои?
— Благодарю тебя за милостивый вопрос, — отвечал князь, — у меня дома все обстоит благополучно, и жена совсем выздоровела.
— А герцогиня д’Оссуно?
— Я имею самые лучшие известия.
— А ты сам как поживаешь?
— Страдаю иногда нервами, но в остальном здоров.
— Так, — сказал король, — ну, теперь садись и рассказывай, зачем приехал.
Князь сел рядом с королем и отвечал:
— Я хотел бы прибыть сюда в менее серьезное время и с менее серьезным поручением, — сказал Сольмс, вздыхая. — Меня послал к тебе император, вот его письмо.
Георг взял письмо, провел слегка пальцем по печати и положил перед собой на стол.
— Ты знаешь, что в нем? — спросил он.
— Ничего особенного, это только верительная грамота, а собственно поручение — словесное.
— Так говори же, я желаю слышать.
Князь начал:
— Император решил принять борьбу за будущий строй и новую организацию Германии, так как убежден, что только этой борьбой и решительной победой Австрии могут быть обеспечены прочный мир и прочная самостоятельность германских государей.
— Итак, я, стало быть, не ошибся, — сказал король, — война предрешена?
— Да, — отвечал князь, — и император придает величайшее значение тому, чтобы в этой борьбе вокруг него сплотились германские государи, как это уже было на Франкфуртском съезде.
— Где меня собирались медиатизировать[41], — вставил вполголоса король. — Что же дальше?
— Император придает величайшее значение тесному союзу с Ганновером. Он поручил мне передать тебе, что считает интересы домов габсбургского и вельфского тождественными в Германии.
— Вельфский дом постоянно боролся против цезаризма, — заметил король.
— Император, — продолжал князь, — надеется, что древняя тесная связь между Ганновером и Австрией сохранится и в этом кризисе. Он видит, что на Венском конгрессе Ганновер был поставлен в несообразное положение в Германии, особенно в Северной; настоящее его призвание — образовать в Северной Германии могущественный и самостоятельный противовес прусским гегемоническим устремлениям, между тем как дипломатия Венского конгресса слишком его ослабила.
— Потому что никто не содействовал видам графа Меттерниха, — заметил король.
— Император признает необходимость, — продолжал князь, — исправить эту ошибку Венского конгресса новым строем и организацией Германии, и потому предлагает тебе твердый оборонительный и наступательный союз.
— На каких основаниях? — спросил король.
— Существеннейшие пункты предположенного императором союза следующие: Ганновер тотчас же ставит всю свою армию на военную ногу и обязывается одновременно с Австрией объявить войну. Император со своей стороны предоставляет в твое распоряжение находящуюся в Гольштейне бригаду Калика и уступает тебе на все время похода генерала Габленца. Во всяком случае, он гарантирует целость Ганновера, а в случае победы обещает присоединить к твоему королевству Гольштейн и прусскую Вестфалию.
— В случае победы? — повторил король. — А ты веришь в победу?
Князь помолчал с минуту.
— Я австрийский генерал, — сказал он.
— Забудь, пожалуйста, на несколько минут про австрийского генерала и отвечай мне как брат.
— Если наши силы получат толковое командование и будут деятельно употреблены, — отвечал князь после некоторого колебания, — если Германия постоит за нас решительно и энергично, успех несомненен. Наша артиллерия превосходна, а кавалерия несравненно выше прусской.
— Гм… мы, впрочем, оставим эти подробности, — сказал король. — Ты можешь, пожалуй, подумать, что я в своих решениях основываюсь только на соображениях выгоды, но, в сущности, это не так — во всем этом кризисе я ставлю принцип выше успеха или пользы, и на основании только этого принципа я буду действовать.
— Убедительнейше прошу тебя, — возразил князь, — подумать о будущности и величии твоего дома и не забывать, что Пруссия в своем теперешнем могуществе и с теперешними тенденциями своей политики — постоянная угроза и опасность для Ганновера.
Король несколько минут помолчал в раздумье.
— Любезный Карл, — сказал он наконец, — ты можешь быть уверен, что все, исходящее от императора, встретит во мне серьезнейшее участие и высшее уважение и что он, доставив мне удовольствие увидеть тебя, избрал посла, особенно способного к тому, чтобы еще более упрочить это уважение. Я во всякое время готов доказать мою дружбу к дому Габсбургов и к Австрии, дружбу, основанную на симпатии и убеждении. Но здесь — заявляю тебе об этом прежде всего — вступают в дело принципы, которые я, как правитель моего государства и член Германского союза, ставлю превыше всего. Я в настоящую минуту не дам тебе положительного ответа, — ты ведь можешь побыть здесь несколько дней?
— Несколько дней — конечно, — отвечал князь, — но император с нетерпением ждет ответа, и я не хотел бы долго…
— Я тебя сильно не задержу, и немедленно сообщу твои предложения моим министрам.
Король позвонил и сказал вошедшему камердинеру:
— Когда господа министры откушают, я прошу их к себе.
Немного погодя в кабинет вошли граф Платен, генерал Брандис и министр Бакмейстер.
Князь Карл поздоровался с ними очень приветливо, и все уселись вокруг письменного стола.
Георг V начал:
— Положение, о котором мы только что говорили, несколько изменилось — брат мой Карл привез от австрийского императора предложение тесного союзного договора, с точно определенными условиями. Я попрошу тебя, любезный Карл, еще раз изложить эти условия.
Князь повторил пункты, которые прежде сообщил королю.
Граф Платен весело потер руки.
— Изволите видеть, Ваше Величество, — обратился он вполголоса к королю, — как за нами ухаживают и какое выгодное положение доставила нам наша политика.
Бакмейстер медленно качал головой и вертел большими пальцами сложенных рук, тонкая ироничная усмешка играла на его губах.
— Ваша светлость, — заметил он, — изволит говорить о значительных приобретениях Ганновера в случае победы, но что будет, если — ведь надо же все шансы взвесить — если Пруссия победит?
— Император во всяком случае гарантирует целость Ганновера, — сказал князь.
— Однако если Австрия будет побеждена, какими мерами думает Его Императорское Величество поддержать и осуществить эти гарантии? — спросил Бакмейстер.
— Я попрошу вас, любезный Бакмейстер, — прервал его король, — в настоящую минуту споров не затевать. Вы выслушали предложение, господа, — продолжал он. — На этот раз, вопреки моему всегдашнему обычаю, начну с изложения собственного своего мнения. Я со своей стороны неизменно стою на той точке зрения, что война между двумя членами Германского союза немыслима по закону и духу союза. Если даже такая война состоится, как грозное явление природы, как бич Божий, — обсуждать ее заранее, с тем чтобы заключать в предвидении ее союзы, я считаю несовместным с моими обязанностями как германского государя: подобным трактатом я присоединился бы к нарушению Германского союза, этого высокого учреждения, чтимого всей Германией и Европой. С моего согласия и с предвзятым намерением ганноверские войска никогда не будут драться против немцев. Это может случиться только при крайней необходимости. И это еще не единственная причина, по которой я считаю невозможным принятие предложенного трактата. Я, кроме того, никогда не соглашусь на потенциальное увеличение Ганновера. Я не могу подписать трактата, в котором протягиваю руку к чужому добру. Я горжусь и радуюсь, что во всех моих владениях нет ни пяди земли, которая не относилась бы к моему дому как законная наследственная собственность. Вестфалия принадлежала прусскому королю, Гольштейн принадлежит Ольденбургу, Аугустенбург — Пруссии. Я не берусь разрешать запутанного вопроса о праве наследства, — во всяком случае не я. И, господа, — тут король сильно стукнул двумя пальцами правой руки по столу, — я никогда не позарюсь на чужое и, по крайнему своему убеждению, считаю невозможным принятие предлагаемого трактата. Но тем не менее, предложения австрийского императора имеют несомненное право на наш