Старый Конрад стоял у входа в арсенал, то помогая накладывать оружие, то крепким словцом понукая неловких работников. А что касается купца Зонтага, то его можно было видеть везде: суетящегося, бегающего, кричащего. Он от волнения был бледнее обыкновенного, охрип от постоянного говора, но все не переставал ободрять и воодушевлять других.
Настал вечер, и солнце зашло, осветив в последний раз короля в замке его предков.
Было девять часов, когда государственный секретарь Мединг, приготовив ответ на прусскую ноту, быстро ехал между двумя рядами фонарей по аллее, ведущей в Гернгаузен.
Во дворце вовсе не было заметно того волнения и движения, какие царили в городе. Привратник стоял у подъезда, лакеи в красных ливреях расхаживали по прихожей медленными неслышными шагами — только лица были озабоченнее обыкновенного.
Зато на дворе стояли запряженные и освещенные фонарями фургоны, вокруг которых суетились слуги, нагружая их чемоданами и сундуками.
Придворные лакеи с тревожным любопытством поглядывали на приближенных короля, являвшихся к нему в столь непривычные часы. Но привычка и строгая дисциплина не давали им вымолвить слова, и только одни робкие взгляды, бросаемые украдкой на посетителей, обнаруживали внутреннее беспокойство.
— Король в своем кабинете? — спросил, входя, Мединг.
— Его Величество в комнате у Ее Величества.
Мединг молча поднялся в верхний этаж по лестнице, где так часто можно было в эти самые часы видеть нарядных дам и кавалеров в блестящих мундирах. Теперь же яркий свет канделябров освещал картину полного безмолвия и пустоты.
У входа в покои королевы сидел в креслах ее старый, седой камердинер, а перед ним стоял камердинер короля.
— Доложите королю о моем приходе, — сказал Мединг.
Камердинер с минуту помедлил.
— Извините, господин секретарь, — промолвил он, — если я осмелюсь задать вам один вопрос. Правда ли, что война объявлена и что неприятель явится сюда?
Мединг печально на него взглянул.
— Правда, любезный Мальман, — отвечал он. — Но, пожалуйста, доложите обо мне поскорее: мы не должны терять ни минуты.
— О Господи, какие времена! — воскликнул камердинер короля, направляясь во внутренние покои, между тем как старый камердинер королевы закрыл лицо руками.
Государственный секретарь последовал за камердинером и, пройдя большую переднюю, вошел в гостиную королевы.
Там все королевское семейство сидело вокруг чайного стола.
Король был в генеральском походном мундире. Он весело улыбался королеве, которая с трудом удерживала беспрестанно наворачивающиеся на глаза слезы. Рядом с королевой сидела семнадцатилетняя принцесса Мария, грациозное существо с прекрасными, благородными чертами лица, с большими, голубыми, задумчивыми глазами. Менее матери привыкшая владеть собою, она не удерживала своих слез и то и дело утирала батистовым платком раскрасневшиеся очи. По другую сторону короля сидела его старшая дочь, принцесса Фридерика. Белокурая и стройная, как сестра, она наследовала от отца его повелительную осанку. Чрезвычайно скромная и чуждая всякой самонадеянности, она, однако, своей фигурой и каждым движением изобличала свое королевское происхождение. Девушка не плакала. Ее большие, ясные голубые глаза сияли смелым, горделивым блеском. Она по временам кусала свои розовые губы, и если бы кто заглянул ей в сердце, то нашел бы там сильное желание следовать лучше за отцом, в поход, чем оставаться в бездействии дома и в печальном уединении ожидать известий из армии.
Напротив сидел, откинувшись на спинку стула, кронпринц Эрнст‑Август, высокий молодой человек двадцати одного года. Ни одной чертой лица не напоминал он своего отца. Узкий, покатый лоб его был почти весь закрыт гладкими темно‑русыми волосами. Нос его был слегка приплюснут, а полные губы как бы с некоторым усилием приоткрывались, чтоб пропускать лениво и медленно произносимые слова. Но прекрасные зубы и блестящие, добродушные глаза делали лицо молодого принца чрезвычайно симпатичным.
Кронпринц был одет в гусарский мундир, состоявший из синего доломана с серебряными шнурками. Он кусал зубами ногти левой руки, а правой играл с маленькой собачкой из породы такс, которая ласкалась к нему.
Такая картина представилась глазам государственного секретаря, когда он вошел в комнату королевы.
С глубоким вздохом окинув взором королевскую семью, он приблизился к королю.
— Доброго вечера, любезный Мединг, — произнес Георг V своим обычным тоном. — Вы мне принесли ответ Пруссии. Надеюсь, что он сформулирован точно и ясно?
— Я старался с точностью передать мысль Вашего Величества, — отвечал Мединг, низко кланяясь.
— Прикажешь, чтоб мы удалились? — спросила королева.
— Нет, — ответил король, — это столько же касается вас всех, сколько и меня. Наш секретарь потрудится прочесть нам свою работу. Садитесь, любезный Мединг, и читайте.
Мединг сел против короля, раскрыл сложенную бумагу и начал ее читать.
Король облокотился о спинку стула и закрыл лицо рукой, как делал всякий раз, когда хотел во что‑нибудь серьезнее вникнуть.
Королева и принцесса Мария тихонько плакали; принцесса Фридерика с напряженным вниманием вслушивалась в каждое слово.
Кронпринц играл с собачкой.
Государственный секретарь читал медленно, выразительно, несколько останавливаясь после каждой фразы.
В ответе этом, написанном в чрезвычайно спокойном и умеренном тоне, выставлялись все причины, по которым король считал невозможным для себя примкнуть к новому союзу, предлагаемому Пруссией. В нем снова и подчеркнуто упоминалось о намерении короля держаться самого строгого нейтралитета. Затем следовало объяснение, что Георг никогда не станет сражаться ни с одной из немецких держав, иначе как разве только защищаясь, в случае если будет произведено нападение на его владения. В заключение выражалась надежда, что столь желанные дружеские отношения между Пруссией и Ганновером не будут расторгнуты и в настоящие дни.
Король молча слушал до конца.
Когда государственный секретарь кончил, Георг V поднял голову и сказал:
— Вы и на этот раз прекрасно передали мою мысль. Я не могу здесь ничего ни прибавить, ни убавить. Но не думаете ли вы, — продолжал он после минутного размышления, — что отказ следует выразить еще резче, чтоб они не подумали, будто я хочу продолжать с ними переговоры о предлагаемых ими реформах? Это было бы недостойно нас и нечестно в отношении Пруссии.
— Я полагаю, государь, — возразил государственный секретарь, — что насчет этого пункта редакция ответа не оставляет ни малейшего сомнения. Что же касается примирительного и спокойного тона в целом, то я думаю, Ваше Величество его вполне одобрит, так как само желало бы по возможности сохранить мир.
— Конечно, конечно! — с живостью проговорила королева.
— По возможности! — повторил король с глубоким вздохом. — Прошу вас, любезный Мединг, — сказал он минуту спустя, — прочтите мне еще раз весь ответ. Извините меня, что я вас так мучаю, но дело это чрезвычайно важно, о нем стоит подумать дважды.
— С величайшей готовностью, Ваше Величество, — сказал государственный секретарь и вторично, так же медленно, прочел ответ.
— Прекрасно! — воскликнул король, когда он замолчал. — У меня нечего прибавить. Что ты об этом скажешь? — спросил он, обращаясь к королеве. — Прошу тебя и вас всех, выскажите ваше мнение. Дело это равно касается и вас.
— Ему надлежит совершиться! — со сдерживаемыми слезами проговорила королева.
— А ты, Эрнст, — спросил король, — не имеешь ли чего сказать?
— Нет! — отвечал кронпринц, вздыхая и гладя собачку, которую взял на колени.
— А вы обе? — продолжал спрашивать король.
— Нет! — отвечала принцесса Фридерика, гордо подымая голову.
— Нет! — с рыданием произнесла ее младшая сестра.
— В таком случае дело это надо считать оконченным, — весело сказал король. — Я, по плану моих генералов, — продолжал он, обращаясь к Медингу, — приказал, чтобы войска стягивались около Геттингена, а оттуда уже отправлялись на юг. Я сам уезжаю туда в два часа. Прошу вас, любезный Мединг, побывайте у генерала Брандиса и у графа Платена, и передайте им, чтоб они были в два часа на железной дороге, готовые к отъезду. Вас самих я тоже прошу приготовиться и мне сопутствовать — вы мне будете нужны. Но успеете ли вы собраться?
— Конечно, успею, Ваше Величество.
— А ты, — обратился король к сыну, — отдай приказание, чтоб не было забыто ничего из твоих походных вещей. Любезный Мединг, — прибавил он, — дайте сюда ответ на подпись.
Мединг взял со стоящего неподалеку письменного стола королевы перо, передал его королю и поднес ему бумагу.
Твердой рукой начертал король начальные буквы своего имени: G. R.
— Поставьте внизу число и час, — сказал король, — чтобы сохранилась точная память о важной минуте, когда был подписан столь важный документ.
Государственный секретарь посмотрел на часы. Стрелки показывали десять минут первого.
Он сделал заметку под подписью короля.
— Теперь прошу у Вашего Величества позволения удалиться, — попросил он, — время мое сочтено. А вы, Ваше Величество, — прибавил он, обращаясь к королеве, — позвольте выразить вам искреннейшие и верноподданнейшие мои пожелания, чтоб скорей миновали эти тяжелые дни. Да благословит Бог Ваше Величество!
Королева склонила голову, закрыв лицо платком.
— До свидания! — воскликнул король. Мединг с глубоким поклоном вышел из комнаты.
В большом аванзале он встретился со стройным, высокого роста молодым человеком в гвардейском мундире, с приветливыми, смеющимися чертами лица и открытыми, умными глазами, — то был племянник короля, князь Георг Сольмс‑Браунфельс.
Он подал Медингу руку и сказал:
— Ну, любезный Мединг, все кончено, война объявлена!
— Я везу ответ на прусскую ноту! — сообщил серьезно Мединг, указывая на сложенную бумагу в своей руке.
Князь задумчиво поглядел с минуту на пол.