— Я оба пути нахожу лучшими исходами, государь, — сказал Друэн де Люис, кланяясь, — и хотя предпочитаю первый, но тем не менее, отдаю полную справедливость и второму.
— Так пойдемте вторым! — решил император. — Предоставим Бисмарку объединять Германию, как ему хочется, и укрепим с своей стороны могущество Франции насколько окажется возможным. Напишите сейчас же Бенедетти, чтобы он отправился в главную прусскую квартиру и сперва потребовал просто перемирия, чтобы сначала замолчали пушки и оставили место для спокойного обсуждения. Тогда он в спокойной беседе с Бисмарком обговорит вопрос о вознаграждениях и упомянет при этом о Люксембурге и Майнце.
Друэн де Люис нагнул голову.
— Но, ничем себя не связывая, не ставя никаких ультиматумов — я хочу оставить за собой полную свободу действий, — продолжал с живостью император.
— Наши интересы могут быть соблюдены, государь, — вставил Друэн де Люис, — только в таком случае, когда наша речь будет свободна и наше положение определено…
— Так и будет. Но нельзя же начинать с ультиматума? Пускай Бенедетти позондирует и возможно скорее отвечает, как будут приняты его заявления.
— А что Вашему Величеству угодно будет ответить Австрии? — спросил Друэн де Люис.
— Что мы приложим всевозможные старания способствовать как можно более благоприятному миру и что, разумеется, территориальная целость и европейское положение Австрии не обсуждаются. В Вене, — прибавил он, — надо посоветовать на всякий случай не прекращать готовиться к продолжению войны. Почем знать? Всегда может наступить иной оборот, и во всяком случае, твердость Австрии и увеличение затруднений, которые Пруссия еще находит с той стороны, нам весьма на руку.
— Я совершенно согласен с мнением Вашего Величества и тотчас же напишу герцогу Граммону в этом смысле. Но, однако, — сказал он, — я должен еще сообщить Вашему Величеству, что сегодня приехал господин фон Бейст и просит аудиенции.
— Фон Бейст, саксонский министр? — удивился император.
— Он в Париже с сегодняшнего утра и был у меня только что перед моим отправлением сюда.
— И чего он хочет?
— Защиты Вашего Величества для Саксонии.
— Я сейчас же его приму, — заявил Наполеон, немного подумав, — но без церемониала!
— И господин фон Бейст того же желает, государь!
— Так попросите его доложить о себе через полковника Фаве, который сегодня дежурит. Я предупрежу полковника, чтобы он ввел его ко мне незаметно.
— Очень хорошо, Ваше Величество. Я жду сегодня или завтра князя Рейсса, которого прусский король послал к Вашему Величеству с письмом из своей главной квартиры в Пардубице.
— Откуда? — переспросил Наполеон.
— Из Пардубицы, государь, — повторил Друэн де Люис, медленно выговаривая каждый слог.
— Что за имя! И вы знаете, что он везет?
— Наброски мирного договора, — ответил Друэн де Люис, — без предварительного принятия которых король не хочет заключить перемирия. Так сказал мне граф Гольц, которого известили телеграммой об отправке князя.
— А графу Гольцу известны эти наброски? — продолжал спрашивать Наполеон.
— Из его общей и предварительной инструкции я заключаю, что они содержат именно то, что я сейчас сообщал Вашему Величеству. Исключение Австрии из Германии, прусское главенство и присоединение областей, лежащих между обеими частями прусской монархии.
— В таком случае его приезд ничего не изменит в нашей политике, — сказал император, — но мы все‑таки его подождем.
— Я позволю себе еще раз обратить внимание Вашего Величества на то, — произнес министр решительным тоном, пристально глядя на императора, — что какую бы политику ни избрала Франция, наши интересы могут быть соблюдены только в таком случае, если наш язык будет очень тверд и наши действия очень решительны.
— Так и будет, — подтвердил император, — по существу, с формальной стороны при этих соглашениях надо быть очень осторожными, — дайте это знать Бенедетти.
— Тем более оснований выступить вперед с большой твердостью, — настаивал Друэн де Люис, — что для Пруссии, возможно, возникнет новое затруднение, которое побудит берлинский двор еще охотнее поладить с нами. Мне только что прислали статью официозного «Journal de St.‑Petersbourg», в которой излагается, что перемирие могло бы привести к окончательному примирению, если бы в Германии не было кое‑кого, кто считает себя достаточно сильным, чтобы вынудить у Европы согласие на завоевание Германии, забыв про наличие в Европе других сильных держав, для которых европейское равновесие не пустое слово.
И Друэн де Люис, вынув из портфеля газету, подал ее императору. Тот пробежал статью глазами и положил на стол.
— Это хорошо! — сказал он, улыбаясь. — И адрес, по которому направлен намек, не оставляет сомнений.
— Барон Талейран думает, что эта статья выражает настроение придворных кругов, — сообщил Друэн де Люис, — и что хотя князь Горчаков соблюдает большую сдержанность, но несомненно с большой озабоченностью наблюдает за далекоидущей катастрофой в Германии.
— Отлично, отлично! — все более оживлялся Наполеон. — Сообщите Талейрану, чтобы он всячески поддерживал это настроение. Ему следует, — прибавил он, подумав немного, — особенно напирать на то, что интересы как России, так и Франции не допускают, чтобы Германия сплотилась в одну концентрированную военную державу в руках Пруссии.
— Я приготовил инструкцию в этом смысле, государь, — отвечал Друэн де Люис, — так как предугадывал намерения Вашего Величества.
— И… — начал было император, как бы пораженный внезапной мыслью, но тотчас же спохватился и сказал улыбаясь: — Вы видите, как все счастливо совпадает, чтобы снова вложить в наши руки нити европейских дел: мы словно выиграли крупное сражение, не сделав ни выстрела, не издержав ни франка!
— Я буду радоваться, когда все придет к счастливому концу, — сказал Друэн де Люис, застегивая портфель.
— И не забудьте, — сказал император любезно, повторяя слова своего министра, — что наша речь должна быть тверда и наш образ действий решителен!
Он подал министру руку.
— Я сейчас пришлю сюда фон Бейста, государь, — предупредил министр, направляясь к выходу.
— Пожалуйста, а как только случится что‑то новое, я буду вас ждать.
И с обязательной улыбкой он сделал шаг к двери, в которую прошел Друэн, отвесив низкий поклон.
Император прошелся в раздумье взад и вперед по кабинету. Затем подошел к портьере, маскировавшей потайную лестницу, и крикнул:
— Пьетри!
Тот явился сию же минуту.
— Вы знаете эту статью в «Journal de St.‑Petersbourg»? — спросил Наполеон.
— Знаю, — отвечал Пьетри, быстро взглянув на номер газеты, — она лежала у меня наготове для сообщения Вашему Величеству.
— Все идет превосходно! — возрадовался император, потирая руки. — Мы должны как можно больше подкреплять эти затруднения, возникающие с востока для победителя при Кениггреце. Я приказал Талейрану настаивать на тождестве французских и русских интересов.
Наполеон помолчал, покручивая кончики усов.
— Вы можете написать ему совершенно конфиденциально, — продолжал он, — что не мешает, при случае и очень осторожно, намекнуть, что с тысяча восемьсот пятьдесят четвертого и тысяча восемьсот пятьдесят шестого годов европейское положение весьма изменилось и что теперь сближение Франции и России по восточному вопросу вполне возможно и желательно. Если из совместного обсуждения германских дел разовьется ближайшее соглашение, то пересмотр Парижского трактата, вероятно, не встретит здесь никакого противодействия. Но совершенно частным образом, — продолжал он с ударением, — ничем себя не связывая, и под строжайшим секретом.
— Очень хорошо. Сейчас же будет исполнено, — сказал Пьетри. — Государь, — продолжал он, подождав с минуту, — здесь Клиндворт, и желает вас видеть.
— Клиндворт? — Наполеон усмехнулся. — Без этой старой зловещей птицы не обойтись в бурное время! Что он говорит?
— Он прямо из Вены и хочет сообщить Вашему Величеству много интересного.
— Интересен он всегда, и очень часто у него бывают хорошие мысли. Введите его сюда немедленно!
Пьетри спустился с лестницы, и через несколько минут из‑под тяжелой портьеры показался Клиндворт.
Император и Клиндворт были одни. Клиндворт стоял в той же позе, в том же коричневом сюртуке и белом галстуке, как в кабинете императора Франца‑Иосифа. Опустив глаза, он ждал слова императора.
— Добро пожаловать, любезный Клиндворт, — сказал Наполеон со свойственной ему чарующей любезностью, — идите сюда и присядьте ко мне. Поболтаем об удивительных и бурных событиях, встревоживших весь мир.
Он опустился в кресло, а Клиндворт, окинув быстрым проницательным взглядом выражение физиономии императора, сел против него.
Наполеон открыл маленький этюи[88], с большою ловкостью свернул себе папиросу из турецкого табака и зажег о стоящую на столе свечу.
— Радуюсь видеть Ваше Величество таким бодрым и веселым в это тяжелое время, — начал Клиндворт. — Его Величество император Франц‑Иосиф будет очень рад узнать, что Ваше Величество в таком прекрасном здравии.
— Вы от императора Франца‑Иосифа? — спросил, настораживаясь, Наполеон.
— Вам известно, государь, — сказал Клиндворт, складывая руки на груди, — что я не посланник, поскольку не гожусь для репрезентаций. Я просто старый Клиндворт, имеющий счастье удостаиваться доверия и полагающий все свои дряхлые силы на водворение здравого смысла в дипломатическом мире, где творится так много нелепостей.
Император усмехнулся и пустил густой клуб дыма.
— И потому вы приехали поправить немножко нелепости, которые могли быть сделаны в Тюильри? — спросил он.
— Если Ваше Величество поведет речь о Тюильри, я умолкаю, но, если вы упомянете и Ке‑д’Орсе[89], я не скажу «нет»: там хороший совет не повредил бы!
Император засмеялся.