Но как красноречив был этот язык!
Какой чистый, теплый свет изливался из глаз Елены, когда они покоились на бледном лице спящего, с напряженным вниманием следя за каждым его движением или с благодарностью обращаясь к небу, когда сон больного был спокоен!
А когда больной, в свою очередь, открывал глаза и встречал взгляд молодой девушки, какая радость мгновенно вспыхивала на его лице! Удивительно, как многое может выражать глаз человеческий — этот маленький кружок, в котором все находит себе место, где отражаются и звездное небо, и вечные горы, и бесконечное пространство морей! То, чего не может сказать ограниченное, в узкую форму заключенное слово, что не может быть выражено даже цветистым языком поэзии, то все с мельчайшими оттенками и совершенно понятно передается глазами, и в особенности глазами больного, которые, не отражая в себе многочисленных и изменчивых картин внешнего мира, становятся чище, прозрачнее и отчетливее передают малейшие движения души.
Когда глаза раненого офицера останавливались на молодой девушке, в них можно было прочесть целую поэму воспоминаний и надежд. Тогда легкий румянец выступал на ее щеках и взор опускался, но только на мгновение: глаза ее опять невольно поднимались, и сквозь подергивавшую их влажную дымку в них светился ответ ее сердца.
Однажды, когда Елена подавала ему прохладительное питье, он протянул ей бледную, исхудалую, испещренную синими жилками руку. Она вложила в нее свою; он сжал ее и долго не выпускал, а глаза его между тем смотрели на нее так благодарно, жадно и вопросительно. Она вся зарделась и отняла руку, но он во взгляде ее успел прочесть желанный ответ. С блаженной улыбкой, опять закрыв глаза, он продолжал во сне начатый им наяву сон.
С тех пор он чаще и чаще с мольбой во взгляде протягивал ей руку. Она подавала ему свою; он медленно подносил ее к губам и запечатлевал на ней горячий поцелуй. Елена в смущении отнимала руку, а он опять засыпал со счастливой улыбкой. Безмолвный разговор между ними все становился продолжительнее и красноречивее. Не раз открывал он рот, чтобы едва слышным шепотом подтвердить выражение глаз, но она с нежной улыбкой останавливала его, поднося палец к губам. Но однажды он не утерпел и у него вырвались слова: «Милая Елена!»
Она с сияющими глазами быстро подала ему руку и не отняла ее, когда он запечатлел на ней долгий и горячий поцелуй.
Фрау фон Венденштейн видела и хорошо понимала этот безмолвный обмен мыслями. Какая женщина не сумеет понять его, какая мать останется слепа к чувству, возникающему в сердце ее возлюбленного сына к той, которой предстоит продолжать относительно взрослого мужчины дело любви, начатое матерью в его детстве, — дело смягчающей, утешающей, всепрощающей и всеискупающей любви! Без нее, без этой любви, сила мужчины остается сухой и непроизводительной, потому что его стремлению к деятельности не хватает тогда животворного света и тепла.
Эти разговоры улыбками и глазами часто происходили в присутствии матери, но трудно было бы определить, с удовольствием или с тревогой следила она за развитием того, что совершалось на ее глазах. Ее бледное, спокойное лицо светилось неизменной лаской и дружелюбием, но более на нем ничего нельзя было прочесть. Во всяком случае, она не могла без умиления смотреть на это пробуждение любви в сердце больного сына. Когда же он раз, в одно и то же время взяв за руку ее и Елену, соединил их в одном пожатии, между тем как глаза его с трогательной мольбой устремлялись то на одну, то на другую, фрау Венденштейн молча обняла Елену и нежно поцеловала ее в лоб. В ту самую минуту в комнату вошла сестра лейтенанта и тоже принялась горячо обнимать Елену. Больной совершенно преобразился: он буквально сиял радостью, глядя на них.
Таким образом в комнате раненого занялась заря новой жизни, завязалась новая сердечная связь, нежная, чистая, благоухающая, святая! Вряд ли бы она могла скрепиться в таком точно виде среди тревог и волнений внешнего мира. О том, что произошло, никто не сказал ни слова, но все друг друга понимали. Каждый знал и чувствовал, что здесь, в тиши уединения, на рубеже между жизнью и смертью, возникло и взросло нечто, чему надлежало перейти в вечность. Таким образом, в то время, как по мановению руки Божией над историческим миром разражалась страшная гроза и в Германии вследствие жестокой борьбы устанавливался новый порядок вещей, здесь, в частной жизни людей, совершались события более мирного и отрадного свойства. То, что эти сердца переживали, запечатлевалось в них неизгладимыми буквами и должно было перейти в вечность наравне с великими событиями, по воле судеб божиих записываемыми на скрижалях истории.
От проницательного взгляда преданного Фрица Дейка также не ускользнуло ничего из произошедшего в комнате больного лейтенанта. От тоже не проронил о том ни слова, постоянно выражая свое одобрение и участие почтительным вниманием, которым окружал дочь пастора. Когда же он видел ее сидящей у постели раненого, то с радостной улыбкой поглядывал на девушку и многозначительно кивал головой.
Со времени приезда дам он входил в комнату больного, чтобы только приготовить все необходимое для ухода за ним. Но он оставил за собой часть ночного бдения в самые тяжелые для бодрствования часы, и тогда с добродушной суровостью выпроваживал дам из комнаты лейтенанта.
Кроме того, он с неутомимым усердием помогал красавице Маргарите во всех ее стараниях сделать как можно приятнее и удобнее однообразную жизнь ее гостей. Для Ломейера он сделался просто необходим всюду — во дворе, в конюшне и в саду. Он со всяким делом справлялся чрезвычайно ловко, избавляя старика от многих забот и тягот. По вечерам Фриц сидел у ворот вместе с Маргаритой и ее отцом. Последний, с веселой улыбкой посматривая на дочь, всегда с новым удовольствием слушал рассказы молодого человека о его родине. Особенно приятно ему было узнавать из этих рассказов, что старый Дейк владел значительным состоянием, которому надлежало всецело перейти к его единственному сыну и наследнику.
Кандидат по нескольку раз в день навещал дам, скромно, без малейшей навязчивости помогая им ухаживать за больным и утешая фрау Венденштейн речами, исполненными надежды и упования. Кроме того, он посещал все дома, в которых были больные или раненые, и повсюду неутомимо разносил духовную пищу. Он также принимал деятельное участие в устройстве лазаретов. Весь городок Лангензальца превозносил его до небес. Фрау фон Венденштейн, со своей стороны, не могла нахвалиться молодым пастором и при всяком удобном случае старалась ему выразить свое уважение и благодарность.
Елена держалась от двоюродного брата в стороне. Он, в свою очередь, не пытался сближаться с ней более, чем того требовали ежедневные визиты. Правда, его глаза часто покоились на молодой девушке с особенным выражением, в них по временам сверкала гневная молния, особенно в те минуты, когда Елена сидела у постели больного и на ее лице отражалась вся глубина ее привязанности к нему. Но никогда ни словом, ни малейшим намеком кандидат не дал ей почувствовать того, что медленно и в молчании копилось у него на сердце.
Однажды вечером, в последних числах июня, фрау фон Венденштейн вместе с дочерью сидела у открытого окна, в которое свободно проникал прохладный вечерний воздух. Дверь в комнату больного была отворена. Елена сидела у постели, с заботливым вниманием наблюдая за его спокойным сном.
В обществе дам находился также и кандидат в своем обычном черном одеянии и белом галстуке, тщательно повязанном вокруг шеи. Его гладко причесанные волосы плотно прилегали к вискам.
Он вполголоса рассказывал госпоже Венденштейн о других раненых, которых видел в этот день.
— Вы избрали для себя высокую стезю, — сказала старушка, ласково смотря на молодого пастора. — Во времена, подобные нынешним, особенно отрадно подавать страждущим духовную помощь, ободрять их и успокаивать.
— Но с другой стороны, — смиренно заметил кандидат, опуская глаза, — в такое время более, чем когда‑нибудь, сознаешь все свое бессилие перед лицом Всемогущего промысла. Обращаясь со словами утешения к страдальцам, которые уже стоят на пороге вечности, я нередко у себя спрашиваю, достоин ли говорить с ними от имени Господа? Тогда я почти начинаю сомневаться в пользе и величии моего призвания. Но, — продолжал он, как на молитву складывая руки, — вечная сила слова Божия и недостойному орудию сообщает власть творить великое. Я с чистейшей радостью могу сказать, что многие сердца были мной обращены к вере и что многим раскрыл я врата в Царствие Небесное.
— Сколько семейств будут вам благодарны! — горячо проговорила фрау Венденштейн, пожимая ему руку.
— Не меня должны они благодарить, а того, кто через меня действует, — отвечал кандидат, склоняя голову.
В то же самое время он искоса бросил быстрый взгляд в комнату больного, где слышался легкий шорох.
Туда между тем тихонько вошел доктор, осторожно приблизился к спящему, наклонился над ним, привычной рукой отодвинул компрессы и стал внимательно рассматривать рану.
Несколько минут спустя он вышел в соседнюю комнату к дамам.
Фрау фон Венденштейн устремила на него тревожный, вопросительный взгляд. Последовавшая за доктором Елена остановилась в дверях.
— Все идет как нельзя лучше, — сказал доктор, дружески кланяясь. — Хотя я и не могу еще сказать, что всякая опасность миновала, однако с каждым днем все более и более начинаю надеяться на благоприятный исход болезни.
Фрау Венденштейн радостным взглядом поблагодарила его за хорошую весть. Глаза Елены подернулись влажным блеском.
— Но больной еще требует самой тщательной заботы. Ему необходимо полное спокойствие. Малейшее возбуждение может оказать гибельное влияние на его сильно потрясенную нервную систему и вызвать тифозную горячку, за исход которой, при расстроенном его организме, никак нельзя ручаться. Внутренняя часть раны еще наполнена запекшейся кровью, которую следует удалять постепенно. Внезапное ее отделение может сопровождаться сильным воспалением и причинить смерть. Повторяю: первое и необходимейшее условие выздоровления заключается в безусловном спокойствии, чтобы дать природе возможность самой себе помочь. Затем продолжайте прикладывать компрессы, давать больному прохладительное питье и поддерживайте его силы легкой питательной пищей. А теперь, сударыни, я хочу также и на вас распространить мой докторский авторитет, — продолжал он. — Вы давно уже не дышали свежим воздухом, а сегодня прелестная погода, — извольте пойти погулять.