Пристально и задумчиво навел он свои большие, темные глаза на эти две изящные женские фигуры, затем медленно отошел в другую сторону.
Через несколько часов вокзал опустел, дамы вернулись или в высокие, роскошные гостиные аристократических дворцов, или к спокойным, тихим очагам скромных семей. Бедные раненые были распределены по различным лазаретам для того, чтобы пройти долгим рядом дней и страданий к выздоровлению — или к смерти.
Глава двадцать шестая
Утреннее солнце светило в комнату лейтенанта фон Штилова. Но не в блаженных грезах, как вчера, лежал молодой хозяин на покойной кушетке. Быстро и беспокойно расхаживал он по комнате, живая, горестная тревога читалась на его бледном лице, очевидно пережившем бессонную ночь.
Накануне вечером он был у невесты, — час прошел в том сладком, пленительном лепете влюбленных сердец, которые хотят сказать друг другу так много и не находят достаточно слов, как вдруг Клара пожаловалась на острую боль в маленькой ранке на руке. Приложили холодные компрессы — боль становилась сильнее и сильнее, рука распухла. Позвали домашнего врача, он перепробовал различные средства, но маленькая рана принимала все более странный вид, рука все сильнее воспалялась. Штилов оставался у невесты почти до утра, когда доктор решил приложить к ране новую мазь, а молодой графине дать снотворный порошок.
Графиня почти насильно отослала Штилова домой отдохнуть немного и обещала утром чем свет послать за знаменитым Оппольцером. Никто не верил в серьезную опасность, но тем не менее молодой человек провел ночь в тревоге и страхе, волнуемый непреодолимыми опасениями.
Рано утром он послал своего слугу узнать о здоровье и получил в ответ, что графиня поспала и что доктора Оппольцера ждут с минуты на минуту. Он оделся, чтобы самому отправиться к больной невесте.
Но только что он пристегнул саблю, как слуга доложил о графе Риверо.
Молодой человек сделал нетерпеливое движение, но было поздно отказывать. Граф входил уже в комнату, как всегда спокойный и серьезный, бодрый и изящный.
Он вежливо поклонился, протянул руку и, обдав молодого друга своего теплыми лучами приветливых глаз, заговорил своим мелодичным голосом:
— Я услышал, что вы здесь с фельдмаршалом Габленцем, и поспешил повидаться с вами, пока вас не отправили дальше, и высказать вам мою радость, что вы так счастливо прошли через все опасности войны.
— Вы очень добры, граф, — отвечал Штилов немного натянутым тоном, — я очень рад вас видеть…
Граф ждал приглашения сесть, но Штилов сконфуженно опустил глаза и молчал.
Потом вдруг он поднял на графа свои ясные глаза и заговорил горячо и взволнованно:
— Граф, простите, я буду с вами откровенен. Умоляю вас пожаловать ко мне в другое время: теперь, в эту минуту, признаюсь, я слишком встревожен и озабочен…
— Встревожены? — спросил участливо граф. — Вы не сочтете, конечно, за любопытство, если я позволю себе спросить…
— О, надеюсь, что ничего серьезного нет, — проговорил Штилов, — но моя невеста — вы знаете, я обручен?
— Слышал и только что собрался вас поздравить.
Штилов слегка поклонился и продолжал:
— Моя невеста заболела, такой странный случай — меня это ужасно беспокоит! Я только что собирался к ней, чтобы повидаться и узнать, что сказал Оппольцер, за которым сегодня посылали…
— Посылали за Оппольцером? — спросил граф с испугом. — Боже мой! Разве графиня серьезно больна?
— Просто невероятно, — отвечал Штилов, — хотя симптомы очень тревожного свойства: легкая рана на руке приняла такой угрожающий характер и вызвала такую сильную лихорадку!..
— Рана! — воскликнул граф. Лицо его вдруг сделалось очень серьезным и выразило напряженное внимание.
— Моя невеста, — продолжал молодой офицер, — ухаживала за ранеными в вокзале северной железной дороги. Другая дама, отрезая кусочек полотна, слегка уколола ее ножницами. Этот укол едва ли можно назвать раной, но в течение вечера рука девушки страшно вспухла и причиняет ей невыносимую боль. При этом проявилась сильная лихорадка. Доктор полагает, что на кончик ножниц попало какое‑нибудь ядовитое вещество, но с точностью ничего не может определить. Вы меня извините, — прибавил он, пожимая графу руку, — если я с вами теперь распрощаюсь…
Граф слушал очень внимательно. Он страшно побледнел и серьезно смотрел на взволнованное лицо молодого человека.
— Любезный барон, — медленно заговорил он, — я принимаю в вас живое участие и желал бы вам помочь. В молодости я много занимался медициной и с особенной тщательностью изучал свойство ядов и противоядий, которые, — прибавил он с легким вздохом, — некогда играли столь роковую роль в моем отечестве. Если вследствие какой‑либо несчастной случайности на ножницах было ядовитое вещество, я, может быть, в состоянии уничтожить его гибельное действие. Позвольте мне взглянуть на вашу невесту.
Затем он взволнованным голосом, с убеждением продолжал:
— Поверьте мне, я не всякому предложил бы свою помощь. Но я думаю, что в настоящем случае, если опасность велика, я могу ее предотвратить.
Штилов сначала в безмолвном изумлении слушал графа, затем лицо его оживилось радостной благодарностью. Он схватил за руку графа и быстро проговорил:
— Пойдемте!
— Прежде зайдемте ко мне за некоторыми инструментами, — сказал граф. — Если дело действительно заключается в отравлении, то каждая минута дорога.
Вместо ответа молодой человек потащил графа из комнаты. Они сели в извозчичий экипаж и через несколько минут очутились близ квартиры графа, которая находилась по соседству. Граф вышел из экипажа и вскоре вернулся с небольшим черным ящичком в руках. После непродолжительной, быстрой поездки они остановились перед домом графини Франкенштейн и вошли в приемную залу.
В передней комнате их встретил лакей, который на вопрос Штилова о графине печально отвечал:
— Ах, господин барон, какое ужасное несчастье!. Бедная графиня очень плоха! Мы посылали за ее духовником и к вам также, господин барон.
Затем он поспешил доложить графине о приходе молодого человека.
Штилов в волнении ходил взад и вперед по зале. Лицо его выражало глубокое страдание, доходившее до отчаяния. Граф ждал неподвижно, опираясь на спинку кресла.
Несколько минут спустя явилась графиня Франкенштейн. Она была бледна, заплакана и имела утомленный вид.
Дама с изумлением взглянула на графа, которого несколько раз встречала прежде в обществе, но присутствие которого в настоящую минуту у себя никак не могла объяснить.
Штилов бросился к ней навстречу, схватил ее за руку и дрожащим голосом воскликнул:
— Ради бога… что с Кларой?
— Успокойтесь, любезный Штилов, — кротко сказала графиня, с трудом удерживая рыдание. — Рука Господня тяжело на нас упала. Если не случится чуда, мы лишимся Клары.
И она горько заплакала.
— Но боже мой, что же это такое? Что говорит доктор? — в отчаянии воскликнул молодой человек. — Что могло попасть в рану?
— Клара, вероятно, прикоснулась к трупу, из раны которого яд проник в ее кровь. На спасение нет почти никакой надежды! — беззвучно произнесла мать.
— Я пойду к ней, я должен на нее взглянуть! — воскликнул молодой человек почти диким голосом.
— У нее теперь духовник, который старается ее утешить и ободрить, — остановила его графиня. — Дайте ей прежде покончить с этим последним долгом.
Она сделала над собой усилие, чтоб успокоиться, и подняла вопросительный взгляд на графа. Тот продолжал стоять неподвижно и слушал молча. Когда графиня высказала мнение доктора насчет причины болезни молодой девушки, в глазах его сверкнул гневный луч, но затем он с благодарностью поднял их к небу. Встретив вопросительный взгляд графини, Риверо подошел к ней со спокойным самообладанием светского человека и с легким поклоном сказал:
— Надеюсь, вы меня узнали, графиня, хотя я всего только несколько раз имел честь вас видеть. Барон Штилов, который, вероятно, позволит мне назваться его другом, рассказал о страшном несчастии, постигшем молодую графиню. Я предложил ему, еще не вполне зная, в чем дело, извлечь пользу из медицинских познаний, какие мне удалось приобрести в молодости. Теперь, когда я услышал от вас все подробности этого страшного случая, я прошу вас довериться мне. Позвольте мне без промедления употребить одно средство, которое, с Божьей помощью, даст нам возможность спасти вашу дочь.
Графиня слушала его с величайшим удивлением.
— Вы, граф, — доктор? — спросила она.
— Из любви к искусству, — отвечал он, — но вследствие этого не хуже многих, которые практикуют по профессии.
Графиня, видимо, колебалась.
— Ради бога, не мешайте графу действовать! — воскликнул Штилов. — Все средства должны быть испробованы! Боже мой, боже мой, я не могу ее лишиться!
— Граф, — сказала графиня Франкенштейн, — благодарю вас от всего сердца за ваше участие и предложение. Но, — продолжала она нерешительно, — вы простите мои колебания… жизнь моей дочери…
— Колебания и замедления могут в настоящем случае стоить жизни, — спокойно заметил граф.
Графиня все еще не решалась. Штилов со страхом на нее смотрел.
Дверь из соседнего покоя медленно растворилась, и в залу вошел патер Игнациус, духовник графини и ее дочери.
На нем было черное священническое одеяние. Он держал себя просто, изящно, но в то же время с достоинством. На его суровом, бледном лице, окаймленном короткими черными волосами, лежало выражение душевного спокойствия, самообладания и ума.
— Графиня вполне покорна воле Божией, — заговорил он тихим, приятным голосом. — Она желает причаститься, чтобы быть вполне готовой, если Господу не угодно будет внять нашим молитвам о ее спасении.
— Боже мой! Боже мой! — в отчаянии воскликнул Штилов. — Умоляю вас, графиня, не отвергайте средства, которое вам посылает само небо!
— Граф Риверо, — сказала графиня, указывая своему духовнику на графа, — предлагает средство для спасения моей дочери. Вы понимаете… Еще раз прошу у вас извинения, граф. Вы понимаете, что я колеблюсь, ведь речь идет о жизни моего дитяти! Я ежеминутно ожидаю доктора. Оппольцер тоже хотел опять прийти. Он, правда, не подавал почти никакой надежды…