Патер Игнациус бросил на графа проницательный взгляд. Тот отвечал на него со спокойным достоинством, почти с видом гордого превосходства.
— Во всяком случае, это серьезный и важный вопрос, — нерешительно произнес патер.
— А спасение с каждой минутой становится все сомнительнее и сомнительнее! — с оживлением воскликнул граф. — Я думаю, — продолжал он спокойнее, обращаясь к патеру, — вы непременно согласитесь со мной, что в таком необыкновенном случае все средства, даже самые странные, должны быть испробованы.
С этими словами он устремил на священника пристальный взор, поднял руку и, незаметно для других, осенил себе лоб и грудь особого рода знамением креста.
Патер смотрел на него с изумлением, почти с испугом. Он смиренно преклонил голову перед сверкающим взглядом графа и, быстро повернувшись к графине, сказал:
— Было бы преступлением против божественного милосердия не воспользоваться средством, которое оно посылает нам в этой крайней нужде. Графиня, вы взяли бы на свою совесть тяжкую ответственность, если отвергли предлагаемую вам помощь.
Графиня Франкенштейн не без удивления выслушала слова патера.
— Пойдемте, — сказала она после минутного молчания графу Риверо.
Все направились к покоям молодой графини. Ее комната была наполнена цветами; в нише стояло изваяние Христа, а в ногах девушки лежали высохшие розы.
Портьеры, висевшие над дверьми, которые вели в спальню, обитую серой шелковой материей, были подняты, так же как и темно‑зеленый полог кровати, где на подушках покоилась молодая графиня в белом пеньюаре. Откинутый назад правый рукав обнажал сильно распухшую руку, обложенную компрессами, которые сидевшая возле женщина беспрестанно поливала сильно пахнувшею жидкостью.
Лицо молодой девушки горело, глаза ее сверкали лихорадочным блеском, когда она печально устремила их на вошедших.
При виде страждущей девушки Штилов быстро отделился от остальной группы, опустился на колени возле кровати и, сложив руки, взволнованным голосом воскликнул:
— Клара, моя Клара!
Она отвечала ему преисполненным нежности взглядом.
— Мой дорогой друг! — сказала она тихо и протянула ему левую руку. — Как прекрасна жизнь! Как горько думать о смерти, которая, по‑видимому, так ко мне близка! Но Бог милостив, Он нас не разлучит!
Штилов склонил голову на руку своей невесты и слегка коснулся ее губами. Он не был в состоянии произнести ни слова. Из груди его только вырвался тяжелый вздох.
Граф Риверо между тем быстрыми, твердыми шагами подошел к кровати.
— Надейтесь, графиня, — произнес он уверенным тоном. — Господь благословит мою руку. А вы, барон, уступите мне ваше место: минуты дороги! — Он слегка коснулся плеча стоявшего на коленях молодого человека.
Тот быстро встал и отошел в сторону.
Граф снял компрессы и испытующим взглядом осмотрел руку, которая с самой кисти и до плеча была покрыта сильной опухолью с синеватым отливом и темными полосами.
Все взоры были устремлены на графа. Он продолжал осмотр и ощупал опухоль. Взгляд графини выражал не только удивление, но и доверие к этому едва ей знакомому человеку, который с таким спокойствием и самоуверенностью говорил ей: «Надейтесь!»
Граф окончил осмотр руки.
— Так точно, — сказал он, — в рану попала гнойная материя, отрава сильно распространилась: еще немного — и было бы уже слишком поздно!
Он поставил на ближний столик черный ящичек, который принес с собой, и открыл его. В ящике находились хирургические инструменты и несколько флаконов из граненого хрусталя. Граф взял нож с золотой рукояткой и блестящим острым лезвием.
— Заранее прошу у вас прощения, графиня, — сказал он тоном светского человека. — Я вынужден причинить вам боль — это неизбежно.
Молодая девушка улыбнулась ему в ответ.
Граф твердой рукой взял руку больной и с быстротой молнии сделал в опухоли глубокий, крестообразный надрез.
Оттуда мгновенно хлынула густая кровь, перемешанная с гноем.
— Платок! — воскликнул граф.
Ему подали батистовый платок, он быстро отер кровь, взял один из хрустальных флаконов, широко раскрыл рану и влил в нее часть содержавшейся в нем жидкости.
Лицо молодой графини покрылось смертельной бледностью. Она закрыла глаза и судорожно сжала губы.
— Вам больно? — спросил граф.
— Невыносимо! — едва слышно прошептала она.
Граф вынул из ящика маленькую спринцовку с острым стальным концом, наполнил ее жидкостью из того же самого флакона и стал делать подкожные впрыскивания вдоль покрывавших руку темных полос. Лицо молодой девушки принимало все более и более страдальческое выражение. Графиня Франкенштейн с беспокойством следила за движениями графа. Штилов в безмолвном отчаянии ломал руки. Патер Игнациус стоял, сложив ладони, и шептал молитву.
Граф взял другой флакон и осторожно влил из него определенное число капель в стакан, до половины наполненный водой. Вода окрасилась красным цветом, а в комнате распространился резкий запах.
Граф слегка коснулся лба больной. Она открыла глаза. Лицо ее судорожно подергивалось от нестерпимой боли.
— Выпейте это! — сказал граф мягким, но в то же время повелительным тоном.
Она повиновалась. Риверо не спускал с нее глаз.
Мало‑помалу черты лица ее приняли более спокойное выражение. Она открыла глаза и с облегчением вздохнула.
— Ах, как хорошо! — прошептала девушка.
Луч радости сверкнул на лице графа.
— Я сделал все, — торжественно произнес итальянец, — что во власти науки и искусства. Остальное в руках Божьих: да благословит Он мои усилия! Молитесь, графиня, молитесь от всего сердца, чтоб Он сообщил моему средству силу уничтожить действие яда!
— Да, да! — с оживлением воскликнула молодая девушка, отыскивая глазами жениха. — Приди ко мне, мой дорогой друг!
Барон Штилов поспешил на ее призыв и упал на колени возле ее кровати.
— Я не могу соединить рук, — сказала она тихо и нежно, — но положу мою здоровую руку на твою, и мы вместе станем молиться Богу, чтоб Он нас не разлучал.
И Клара дрожащим голосом начала произносить молитву, между тем как глаза молодого офицера с выражением глубокого благочестия обратились к небу.
Вдруг молодая девушка вздрогнула, почти с испугом отдернула свою руку и с отчаянием воскликнула:
— Наша молитва не может вознестись к Господу! О, какая ужасная мысль: мы молимся не одному Богу!
— Клара! — возразил молодой человек. — Что ты говоришь? В небе один Бог, и Он нас, конечно, услышит.
— Ах! — сказала она, не обращая внимания на его слова. — Бог один, но ты не идешь по тому пути, который ведет к нему. Ты не находишься в лоне Церкви! Я не раз об этом думала, когда была здорова и счастлива, но усыпляла свою совесть. Теперь же, в крайней опасности, на пороге вечности, мною овладел ужасный страх. Бог не станет нас слушать, и, — продолжала она со взглядом отчаяния, — если я умру, если ничто не спасет меня, я вступлю в вечность с сознанием, что его душа потеряна… О, это ужасно! Ужасно!
— Клара, Клара! — воскликнул Штилов в сильном волнении. — Бог один для всех, обращающихся к нему с верой и любовью и с чистым сердцем. А какая молитва может быть чище и искреннее той, которую я только что к нему воссылал!
Графиня Франкенштейн упала в кресло и закрыла лицо руками. Патер внимательно следил за происходившей перед ним сценой. Спокойные, прекрасные черты лица графа Риверо точно преобразились.
Клара с тоской смотрела на жениха. Она кротко покачала головой.
— Ты молишься не в одной церкви со мной, — сказала она. — Нас разделяет все, что есть самого высокого в человеческом сердце.
— Клара, моя возлюбленная Клара! — воскликнул молодой человек, простирая к ней руки. — Церковь, в которой молится твоя чистая душа, должна быть самая истинная и святая. Если б здесь передо мной был алтарь этой церкви, я немедленно повергся бы перед ним и стал бы взывать к Богу о твоем спасении!
И с вдохновенным видом он схватил руку молодой девушки и положил ее на свою. Невыразимая радость озарила ее лицо.
— Алтарь Божий здесь, — торжественно произнес граф Риверо, вынимая из‑под своей одежды золотой крест с серебряным Распятием художественной отделки, — и служитель его перед вами!
Он отцепил Распятие, висевшее у него на груди на тонкой золотой цепочке.
— Не может быть алтаря святее этого, — сказал он, с умилением целуя крест. — Святой отец в Риме освятил его своим апостольским благословением. Молодой человек, — продолжал он, обращаясь к Штилову, который, казалось, не помнил себя от различных волновавших его чувств, — молодой человек, Господь несказанно милостив к вам, таким чудесным образом указывая вам путь ко спасению. Повинуйтесь голосу Божию, который говорит с вами через эти чистые уста! Не отвергайте руки, которая вводит вас в лоно Святой Церкви. Спешите признать Бога и закрепите это признание словами, которые, может быть, вашей умирающей невесте суждено вознести к престолу Всевышнего. Вы молите небо о чуде для спасения любимого вами существа, — откройте ваше собственное сердце для чудотворного возрождения, которое вам ныне предлагается.
— Я готов на это! — воскликнул Штилов. Он был в сильно возбужденном, восторженном состоянии.
Клара закрыла глаза и крепко пожала руку молодого человека.
— Ты слышишь, Господи! — прошептала она. — Благодарю Тебя! Судьбы Твои неисповедимы, и благость Твоя неисчерпаема!
— Господин патер, — с достоинством произнес граф, — приступите к исполнению ваших духовных обязанностей: примите эту вновь восприявшую спасение душу в лоно Святой Церкви.
Патер Игнациус был глубоко взволнован. Лицо его сияло радостью, но тем не менее он колебался.
— Но разве это возможно, — сказал он, — таким образом… здесь… без приготовлений?
Граф резко взмахнул рукой.
— Я беру на себя всю ответственность, — гордо произнес он. — Формальности могут быть соблюдены позже. — И он подал патеру Распятие, которое тот с благоговением поцеловал.