Егоров молча отнял правую руку от клавиатуры, чтобы продемонстрировать большой палец, и вернулся к выбиванию неритмичной дроби.
— Они же первые заинтересованы, — неуверенно предположил Соболев.
Егоров кивнул, не отвлекаясь.
— Да и в конце концов, — сказал Соболев решительно, — это вопрос национальных интересов. Андрей Борисович, это же не про стратегическое равновесие и прочее бла-бла-бла история, это про нашу репутацию и наши позиции — у арабов там, индусов, в Латинской, да во всем мире. Это же сюжет «Осажденный город», а он определяет сегодня. Кто может, во-первых, лучше выдержать осаду, во-вторых, отбить самые современные, э-э, катапульты, включая спецназ и беспилотники, тот и будет рулить. И какие на фиг базы, виноват, это чисто политическая и коммерческая штука, называется «Выжить». Кто «Морриган» продает, тот и решает. Так что мало ли у кого там какие конвенции. Пусть хоть у главного. Мы присягу не главному давали, а стране. И в интересах страны…
— Вот! — воскликнул Егоров, с треском отодвигая подпрыгнувшую клавиатуру. — Вот чего мне не хватало. Давайте, напомните мне, кому мы чего давали и чем должны Родину любить.
Соболев замолчал. Он мог напомнить и поучить, но время было неподходящим. Егоров вышел из себя — и не по его, Соболева, вине. Соболев явно последним в цепочке выступил, мышкой у репки. Вы-ывели начальство.
Выдержка у Егорова была все-таки чудовищная. Он посмотрел в сторону, побарабанил еще немного — теперь по столу и ритмично — и сказал:
— Все, отбой. Сейчас по домам, с утра все узнаю тихохонько, там и придумаем, как быть.
С утра он не пришел. Пришел к одиннадцати, веселый и злой, очевидно, от Тракеева — от Аксючица он просто злой возвращался, — и прямо в кабинет к Соболеву. Бросил пальто на стул, не иначе пародируя вчерашний рисунок поведения Леонида, и сказал:
— Короче, так. Конвенция есть, дурная, нас с вами не касается, для начальства важнее Конституции с уставом караульной службы. Если в двух словах: есть зона ответственности наша и не наша. Оборонпром — не наша. Наше начальство лезть туда не может и подчиненным должно не велеть. Это из паршивого. Из нормального: как я и говорил, конвенция — не нашего ума дело, соответственно, мы не обязаны знать, что чего-то нарушаем. И пока не знаем, можем нарушать дальше.
— Незнание закона… — напомнил Соболев.
— А это не закон и даже не понятие. Пока меня под роспись не ознакомят, вдаль пусть идут, я хэзэ его, что за бирюлечки у них.
— Но Жарков же просил передать начальству…
— А если бы он просил вас квартиру на него переписать? А? Ну и всё.
— То есть давления из Москвы не будет? — уточнил на всякий случай Соболев.
— Ни микропаскаля, или в чем там оно измеряется. Ни давления, ни освобождения, ни намека, — заверил Егоров.
— Почему?
— Потому что он убийца.
— Никаких переговоров с террористами, убийцами и примкнувшим к ним, э, неопределенным кругом подозреваемых? — серьезно спросил Соболев.
— Ну, например.
— Вас понял. А товарищу из игровой приставки что сказать? Чтобы шел обратно в небытие?
Егоров широко улыбался и почти пропел:
— А про это я ничего не знаю.
Соболев похлопал глазками. Егоров продолжил человеческим тоном:
— То есть совсем ничего. Ни про этого товарища, ни про ваши отношения, ни про ваши действия. Как уже предпринятые, так и те, что собираетесь предпринять. У вас характер работы позволяет обходиться без постоянных отчетов. А я как раз на этой неделе и, вот удивительное совпадение, аж до шестого декабря страшно занят и не имею возможности призвать вас к отчету. Но к шестому мне нужно все — отчет, справка и полная компетенция.
Егоров поднял пальто, как бы показывая, что этап страшной занятости уже затикал. Соболев все-таки уточнил задумчиво:
— В целом я уяснил, но хотелось бы понять, за какие рамки выходить нельзя в принципе.
Егоров пожал плечами и перебросил пальто с руки на руку.
— Предложение такое: работаем дальше, не нарываясь. То есть мужчина Жарков нас впечатлил, ему теперь на глаза не попадаемся. Работаем по профилю, как бойцы невидимого.
— Прямо бойцы?
— А это по обстоятельствам. Но так, чтобы контру[10] не всполошить. Активность она может близко к сердцу принять, боюсь-боюсь.
Да я и сам боюсь, аж понос, чуть не сказал Соболев. С контрразведкой он имел дело два раза, оба саднили в подкорке, как чирей под мышкой.
— Цехмайстренко будет на подхвате и на контроле, — добавил Егоров, поворачиваясь к двери.
— Андрей Борисович! — взвыл Соболев. — Ну за что?
Егоров привалился спиной к двери и осведомился почти самым невинным тоном:
— Что-то не так?
— Издеваться-то, — буркнул Соболев. — Ну давайте я один, у меня ж характер работы и все такое. Ну или пусть, я не знаю, Першко или Балыгин…
— Цехмайстренко.
— Блин. Виноват. Ну это работа, что ли, будет? Ладно. Спасибо.
Егоров кивнул, дожидаясь, не побрыкается ли зам еще на какую тему. Но зам знал, что процесс брыкания утомителен и бессмысленен. К тому же начальник, в отличие от зама, никогда не был запаленным агентом. Уже поэтому к его рекомендациям имело смысл прислушиваться. Раз нам так легче, будем считать приказ рекомендацией.
Соболев, вздохнув, кротко спросил:
— То есть я сегодня выезжаю?
— Куда?
— В Чулманск.
— А я знаю? — искренне удивился Егоров. — Я вообще хэзэ, как говорится. Но шестого — помните, да?
Соболев шмыгнул носом.
Егоров взялся за ручку двери и сказал:
— Удачи, Леонид Александрович.
ГЛАВА 6
Москва.
Валерий Глухов
— Чего хотел? — спросил Валерий, едва поздоровавшись.
— Сейчас, — сказал Эдик, оглядываясь на подскочившего официанта. — Ты заказал уже? Нет? Я пожру, с твоего разрешения, с утра с этими запутками маковой соломки во рту…
Валерий кивнул. Эдик третий день пропахивал отчетность и аналитику по еще двум бывшим производителям спецтехники. Их владельцы заметно насторожились, так что требовались новые подходы к новым брешам — прямо сейчас. Валерий подозревал, что до следующей недели Эдика не увидит. Звонок его удивил.
Эдик, натурально, выглядел беглецом из диетического санатория: в глазах краснота, под глазами зелень, костюм набок, волосы прилизаны, как у затюканного воспитанника доброй мачехи. Он быстро потребовал салат с мудреным названием, отбивную от шефа и много кофе. Валерий ограничился пуэром, дождался убытия халдея и ожидающе посмотрел на Эдика. Тот сказал:
— Я, короче, не сильно пока испуганный, но возможна проблема. Из Чулманска следак звонил.
— Так. И что?
— Да пока, по ходу, ничего. Вопросы всякие задавал — чего приезжал, чего уехал, чего нашел, можно ли отчет посмотреть. Стандартный набор, хоть и странно, что спохватились. И еще он спросил, знаком ли я с Большаковой.
— С кем? — удивился Валерий и вспомнил: — А. Да, любопытно. А ты сказал: нет, что вы, как смели такое?
— Типа того, — без огонька согласился Эдик, кивнул официанту и принялся быстро сметать принесенный салат. На внятности речи это почти не сказалось: — Я усек, что он не просто так спрашивает. С ходу не вспомню, говорю. Он говорит: ну, с ней трагический инцидент произошел месяц назад. Я говорю — беда какая. Но не помню, говорю, наверное, все-таки незнаком. А вы, говорю, инцидент и расследуете? Нет, говорит, я по экономическим преступлениям, потому, типа, вам и звоню. А инцидент, говорит, громким был, вот я и решил, что вы можете что-то подсказать. Если знакомы, конечно. Я говорю: да с чего вы взяли, типа. А он такой: вы меня совсем не помните, что ли? Да, спасибо.
Он кивнул официанту, поменявшему тарелки, отсек край отбивной и тихонько замычал, пережевывая. Похоже, имелось в виду, что Валерий Николаевич будет нетерпеливо ерзать и задавать разные вопросы.
Валерий Николаевич плеснул себе пуэр и приступил к смакованию. Он был совершенно свободен — пусть не до пятницы, но до завтра. Эдик это понял, крупно глотнул, крупно хлебнул и продолжил наконец:
— Я же, говорит, Артем. Я, говорит, с Большаковой вместе в Сочи приехал. Уехали, правда, порознь. Вспоминаете, говорит?
Эдик невесело засмеялся, глядя на Валерия. Тот аккуратно поставил чашку на блюдце и сухо сказал:
— М-да. Ромео-алкаш. Но так же не бывает.
Эдик пожал плечами, не отрывая от него взгляда. Валерий раздраженно признал:
— Мой косяк. Не мой, Славкин, но принимаю, осознаю. Недоглядели, недодумали.
— Недоделали. Большакова жива.
— До сих пор? — удивился Валерий. — Крепкая барышня. Там же череп всмятку. Прям совсем жива?
— Я так понял, больше овощ, но все равно, — пробубнил Эдик, не снижая значительности взгляда. Жевал он так яростно, что кончик носа гулял кругами.
Валерий пожал плечами.
— Ну, контрольный в ситуацию не слишком вписывался. Перезарядка ружжа тем более — а у него карабин на два патрона. Месяц прошел, значит, из овоща вряд ли выйдет.
— А если?
— А если — тоже ровно. Нечего ей рассказывать, там все на опа вышло, они ни увидеть, ни понять… Короче, кушай спокойно. Дальше что?
Эдик кивнул, допил очередную чашку и снова вгрызся в мясо и беседу:
— Дальше думать надо. Исправлять, нет.
— Понять бы еще, что именно. Сам-то этот… Артем… Что сказал? То есть он реально следак, сложил два и два, вышел на тебя — или что? Объясни толком, пожалуйста.
Эдик пробурчал, не поднимая головы:
— Да я в непонятках. Следак реальный, из местного СК. Я справки не наводил, сразу к тебе, но есть ощущение, что на пустом месте он понты не нарезал бы. Навряд ли у него что-то четко бьется — так, морду мою где-то увидел, вспомнил, решил покопаться, а что дальше делать, не придумал. Спрашивает, не собираюсь ли я куда уезжать, смогу ли подъехать в Чулманск. Я говорю — вот уж не знаю. А если я, говорит, подъеду для беседы? Я говорю — да какое, мне во Владимирскую область завтра ехать. Это правда, кстати. И, короче… Блин. Вот на таких мелочах вечно…