Миша стрелял глазками по углам, иногда улыбаясь, и наконец сказал:
— Чай без церемоний пить — отчаяться.
Словами Костика, исчезнувшего так внезапно. И взгляд, манеры, даже жесты у него были как у Костика.
Гульшат со стуком поставила ухваченную было чашку обратно на блюдце и спросила:
— Миша, а вы не знаете?..
Стол под нею дернулся — вместе со всем миром, и под далекий грохот.
Гульшат растерянно застыла. Миша глядел на нее уже без улыбки. Захаров, вскочив, торопливо собирал бумаги, вытягивая шею, чтобы высмотреть что-то в окно или приоткрывшуюся дверь.
— Что это? — спросила Гульшат.
— Да это в цеху, бывает, — сказал Миша спокойно.
— Не бывает, — отрезал Захаров, подхватывая пальто и шапку. — Что-то там… Гульшат, пойдемте-ка глянем, что творится.
— Ну чай-то допейте, — расстроенно сказал Миша, не сходя с места.
Он заслонял Гульшат дорогу к двери.
— Молодой человек, позвольте, — начал Захаров, пытаясь мимо него протянуть руку Гульшат.
Миша, не глядя, двинул локтем раз и два — почти без размаха, но громко.
Захаров быстро осел на пол.
Гульшат обомлела.
— Пей, овца, я сказал, — почти ласково попросил Миша, поворачиваясь к ней.
ГЛАВА 2
Чулманск.
Сергей Шестаков и другие
В голове немножко наладилось — так, что уже не приходилось до спазма в затылке вспоминать, как правильно — «садитесь» или «садовый». Но все равно где-то там, между спазмом, жестким и болезненным, как сфинктер разорителя абрикосового сада, и будто запыленными глазами, посвистывала пустота. Ровненькая такая, граненая. Кто-то аккуратненько, как из арбуза, вырезал Шестакову из башки пирамидку, выдернул ее через ноздрю и убежал, задорно чавкая. А Шестаков теперь должен сидеть, выдыхая холодный запах наодеколоненного арбуза, делая вид, что ничего такого не произошло, и сам он не заметил пропажи кусочка головы и нескольких минут жизни.
Будет сидеть, я сказал.
Слева опять прилетели слова, острые, как искры от сварки. Шестаков, скрутившись так, что по предположительному сфинктеру высыпали белесые пузырьки, отъехал по вопросу чуть назад, удержался от пожимания плечами и иных убедительных жестов и устало сказал:
— Я не знаю никакого Леонида Соболева. Писателя знаю, он писал…
Помолчал, уставившись перед собой, напрягся и представил большие железные лодки с пушками, серые и толстые. Обозначающее их слово оказалось в дырке. Шестаков улыбнулся и посмотрел на чекиста, фамилию которого он запомнил почему-то истово, как размашистыми сизыми буквами написал. Посмотрел так, словно и не собирался завершать фразу.
Прокатило. Чекист Гредин спокойно кивнул и уточнил:
— А Матвеев, скажем так, Денис, вам тоже незнаком?
— А отчество?
Чекист дернул глазами вбок, но ответил мгновенно:
— Валерьевич. Неужто знаком такой?
— Ну как знаком; он, скорее, вам знаком. Коллега ведь ваш. Ну да, приходил, спрашивал всякое. А Соболев, получается, тоже ваш? У вас какие-то свои?..
Шестаков опять запнулся о дырку вместо слова, и Гредин воспользовался этим, чтобы закидать его вопросами про Матвеева. Да чего он хотел, да с кем встречался, да забудьте вы про Соболева, наконец.
А Шестаков как раз вспомнил, что большие серые лодки называются кораблями и вот про них Леонид Соболев и писал, — и теперь страшно хотел обрадовать этим известием нудного чекиста, не показавшись при этом кретином. Желание было невыполнимым, отчего Шестаков призверел и только тут вспомнил, насколько это комфортное состояние.
— Слушайте, товарищ или как вас там правильно, Гредин, в общем. У меня тут и так дурдом — ну вы видите, а сегодня, между прочим… Короче, ко мне теперь каждую неделю гости от вашей уважаемой службы ходить будут — и каждый будет про предыдущего интересоваться? Это, извините, бред непродуктивный, так?
— И все-таки, о чем он?..
— Да говорю же, бред нес ваш Матвеев, как и… Про шпионов спрашивал, про вредителей — кто пытается на завод забраться, нет ли вражеских усов в углах, не слушает ли враг…
Шестаков резко замолчал, вспомнив «жучка» в телефоне. «Жучка», про которого он так никому и не рассказал. Жаркова не было на линии — он исчез после вчерашней нервной беседы, сказали, сегодня объявится. А минуя Жаркова, такие новости распространять невозможно.
— Не слушает ли враг, — терпеливо повторил, не дождавшись продолжения, Гредин. — Это я, скажем так, понял. А с кем встречался на заводе? Пофамильно, если можно.
— А, ну это вам как раз Людмила Петровна подскажет, так, Людмила Петровна?
Всунувшаяся с беглым стуком в кабинет секретарша сглотнула и сказала:
— Сергей Иванович, к вам еще иностранец. Американец.
Шестаков нахмурился, соображая. Гредин расцвел и поинтересовался, вставая:
— Что значит еще?
— Да, что значит? — поддержал Жарков, вводя в кабинет под руку сияющего парня в ярком пуховике поверх очень приличного костюма английского кроя. Жарков, сиявший немногим слабее, отсалютовал Шестакову — свистнув салютом эдак мимо чекистского виска, — и радостно сообщил, что мы ведь с гостем со вчерашнего дня чулманские красоты изучаем.
Гредин переводил взгляд с гостя на Жаркова. Недобрый взгляд. Так же недобро улыбнувшись, он спросил:
— А у вас есть право заводить на территорию, скажем так, режимного объекта иностранцев?
Жарков, подняв брови, ласково осведомился:
— А вы кто, простите?
Чекист, стрельнув глазами в сторону американца, сказал:
— Гредин я, скажем так, второе управление каэр. А вы у нас Жарков Игорь Владиславович, я правильно понимаю?
— Гредин, вас кто сюда направил?
— Субботкин, — сказал Гредин вполголоса, снова стрельнув глазами на американца, который то ли изображал американского туриста из европейской комедии, то ли впрямь ничего не понимал.
— Не знаю такого, — сухо сказал Жарков. — Кому подчиняетесь?
Гредин выдул сквозь губы короткую пренебрежительную трель.
— Ну ладно, господь с ним. Вы можете выйти на минуточку?
Теперь трель получилась чуть подлиннее.
— М-да, — сказал Жарков вместо чего-то более существенного, секунду подумал, повернулся к американцу, чтобы изысканным и, насколько понял Шестаков, по-дикторски правильным английским попросить американца, с интересом наблюдавшего за концертом, подождать минутку в приемной.
Американец просиял, воскликнул что-то бравурное и ринулся прочь.
Жарков с улыбкой дождался, пока он прикроет дверь, и развернулся к Шестакову, чтобы снова спросить сквозь Гредина:
— Ты его к себе зачем пустил?
Шестаков набычился, но спросил спокойно и даже замороженно — не двигаясь, во всяком случае:
— Это кто?
«Молодец, — подумал Гредин снисходительно. — Держит марку, невзирая на лица и размеры подошв».
Гредин работал давно и видел всяких: наглых, испуганных, бьющихся в истерике, даже спокойных поначалу видел. К концу беседы все они меняли настроение. Суть грединской работы состояла в том, чтобы после общения собеседник изменился. Не только настроением. И с работой Гредин справлялся.
Но сегодня что-то не получалось. Может, слишком подорвался за длиннющие последние сутки, пока метался между больницей и местным управлением, устанавливал контакты фигурантов, все-таки сумел отследить и на скорую руку выпотрошить Цехмайстренко, которая оказалась удивительно жесткой, упертой и умной бабой, несмотря что блондинка, — а потом встречал спецназ, злобно ругался со всем его тугим руководством, но выбил-таки себе полчаса до силовой операции. А может, клиент впрямь был непрошибаемым.
Будем успокаиваться тем, что не один Гредин оконфузился. Даже любоваться будем тем, как непосредственный начальник клиента страдает.
Непосредственный начальник успел пошвырять в Шестакова горсть вопросов и получить сопоставимую порцию обратно (статья «Горох об стенку», иллюстрированный словарь фразеологизмов для дефективных, контуженых и непоправимо важных). Это Жаркова ушибло всерьез. Во всяком случае, он резко поменял придуманные было правила, свирепо повернулся к Гредину и принялся отрабатывать начальственную функцию на нем:
— Вы чего здесь цветете, как вас, Гредин, а? Вас не инструктировали про пределы компетенции — ну или в детстве не учили в чужие дела нос не совать? Вы стойте нормально, когда с вами разговаривают!
Гредин огляделся, обнаружил, что все еще стоит, и неторопливо сел, закинув ногу на ногу. Сообразил, что бездарно теряет время, и хотел быстро все объяснить — но этот напыщенный дурак опять вздумал мериться величием достоинств.
«Прямо сейчас спецназ вызвать, что ли?» — раздраженно подумал Гредин. Мысль была несвоевременной, но годной — так что Гредин далеко убирать ее не стал, а пока шарахнул кулаком по столу.
Жарков оборвался на полуслове, недоверчиво глядя на Гредина. Такой способ перехода реплики на нем пробовали впервые.
— Вы чего здесь устроили, я не понял? — тяжело спросил Гредин. — Тут главк работает, дело государственной безопасности, а вы мне помехи, скажем так, учиняете, так еще под ноги пиндосов суете. Это провокация такая, что ли? Немедленно убрать — и я все забуду.
— Парень, ты нюх потерял, — сказал Жарков изумленно. — Я ж сейчас Кочину позвоню, и тебя в полминуты…
— Да хоть Путину, блин, — пренебрежительно сказал Гнедин.
За спиной Шестакова приглушенно пиликнул и тут же стих проигрыш к синатровской песне «My Way».
— Телефончик там оставили? — спросил Гредин, кивая. — Путин, по ходу, звонит, надо ответить.
Шестаков услышал, но не понял. Он был занят — опять мучительно вспоминал. Что-то с ним было не так.
Жарков перевел недобрые глаза с одного на другого. И тут ожила рация у самого Гредина.
Он сунул контакт в ухо.
— Что?
— Двойка, тут движуха, группа вошла в здание.
Гредин обозначил губами неэфирное слово, но вслух обошелся без него:
— Блин, я же сказал ждать.
— Двойка, не мы вошли, левые какие-то. Мне тут говорят, с начальством согласовано.