«Откуда это у него?» – промелькнула у Ганнона мысль.
Вождь сделал карфагенянам знак, и они вышли. В мутном утреннем свете глазам пленников явилось страшное зрелище.
Чернокожие раскачивались и изгибались в причудливой пляске, образуя круг. Круг этот медленно сужался. Земля гудела под их ногами. Сверкали поднятые вверх копья. Прыгали, словно кривлялись, размалеванные маски. Эти маски были похожи на те, которые карфагеняне кладут в могилы своим покойникам[71].
В середине круга возвышался деревянный истукан. Туловище его было черное, а голова – цвета жгучего перца.
Их хотят принести в жертву этому Мелькарту чернокожих!
Двое схватили Бокха за плечи и подтолкнули к истукану. Вперед вышел чернокожий гигант. В руках он держал дубину.
– Прощай, Ганнон! Прощайте, друзья! – закричал маврузий.
И как бы в ответ на его слова, раздался протяжный львиный рев. Среди чернокожих поднялось смятение. Видимо, царь зверей никогда еще не приближался днем к их жилью. Прошло еще несколько томительных мгновений. Львиный рев послышался совсем близко.
Люди не успели опомниться, как огромный огненный шар метнулся через частокол. С диким воплем чернокожие бросились врассыпную.
Площадь опустела. На земле валялись маски, они уже не внушали страха. Рядом с поверженным в пыль истуканом лежала дубина – орудие казни, так и не пригодившееся палачу. Несколько поодаль распластался кусок синей материи: вождь бежал первым.
Маврузий опустился на колени.
– Гуда! Брат мой! Ты жив.
– Бежим! – крикнул Ганнон. – А то они опомнятся!
Сердце бешено колотится от быстрого бега. Одежда взмокла от пота. Колючая трава хлещет по лицу.
Первым остановился Бокх. Обернувшись к селению, он трижды плюнул в его сторону, и проклятия посыпались на головы туземцев. Когда иссяк запас всех проклятий, Бокх в изнеможении упал на траву. Гуда подошел к своему повелителю и лизнул его руку шершавым языком. Маврузий поднялся и помог карфагенянам освободиться от пут.
– Не чудо ли это? – воскликнул Мидаклит. – Откуда здесь лев? Ведь он оставался на корабле.
– Оттуда же, откуда кусок материи на шее вождя, – сказал Ганнон. – В Керне мы торговали красной материей. Те тюки, что у нас отняли, тоже были красными, а синяя оставалась на «Сыне бури».
– Ты хочешь сказать, – молвил Мидаклит, – что пираты после захвата корабля высаживались на берег где-то поблизости?
– Да. И, наверное, они обидели чернокожих. Помнишь костры – язык тревоги, непонятную злость этих чернокожих к нам? Может быть, пираты натравили на чернокожих Гуду или он сам бежал с корабля.
Ганнон пристально всматривался в желтые зрачки зверя, словно они могли запечатлеть то, что произошло на корабле, то, чего Ганнон, может быть, никогда не узнает.
Мидаклит понял Ганнона. «Как ему сейчас тяжело!»
– Я не удивлюсь, если этот лев когда-нибудь заговорит! – сказал Мидаклит.
– В Египте, – вспомнил Малх, – я наблюдал, как люди поклоняются черному быку с белым пятном на лбу. Я не мог удержаться от смеха, видя, как взрослые люди оплакивают мертвую кошку и воздают ей божеские почести. Теперь же я сам готов приносить жертвы нашему спасителю. – А кто не хотел брать моего брата на корабль? – напомнил маврузий.
Все рассмеялись. Старый моряк только махнул рукой.
У Фарузиев
Море высоких трав. Люди идут, поднимая руки, чтобы защитить лицо от острых стеблей. Солнце жжет голову, а мокрые обувь и одежда не просыхают. Сандалии пришлось перевязать тряпками, оторванными от одежды. Ноги покрылись ссадинами и распухли, но люди идут и идут, а за ними царственной походкой шагает лев.
Только однажды на пути встретилось одинокое дерево. Ганнон залез на него, чтобы осмотреться. С высоты ему был виден темнеющий на горизонте край леса, небольшие озера и висящие над ними тучи птиц. А это что такое? Шатры с коническими крышами!
– Там поселок чернокожих, – сказал Ганнон, слезая с дерева. – Надо его обойти.
Бокх с ловкостью дикой кошки взобрался на верхушку дерева, и оттуда вдруг раздался его смех. Так весело он смеялся лишь тогда, когда Малх принял светляков за глаза леопарда.
– Над чем ты потешаешься? – удивился Ганнон.
– Ты принял жилища белых муравьев[72] за хижины чернокожих!
– Наверное, ты хочешь сказать, что муравьи поселились в брошенных человеком жилищах? – заметил Мидаклит.
– Нет, – возразил маврузий, – это жилища самих белых муравьев.
Путники остановились шагах в ста от конических строений.
– Никогда не поверю, что муравьи могут соорудить нечто подобное! – Малх недоверчиво покачал головой. – Чего доброго, ты еще скажешь, что они могут строить корабли и управлять ими, как люди!
– Подойдем ближе! – Маврузий взял Малха за рукав.
И вот карфагеняне стоят перед пологой стеной из красноватой глины, сглаженной так хорошо, словно над ней трудились лучшие каменщики.
– Совсем как здание Совета в Карфагене, – воскликнул пораженный Мидаклит.
– Только без окон и дверей, – заметил Ганнон.
– Дверь есть, – коротко сказал маврузий.
Он обошел муравьиный дом и показал на круглое отверстие, чуть возвышающееся над землей.
Старый моряк просунул туда руку, нащупал ячейки и даже вытащил мертвую личинку.
– Да, ты прав, – обратился он к маврузию. – Но кто поверит мне в Карфагене, если я расскажу об этих муравейниках! Легче поверить басне о людях с языками до земли или глазами на груди.
Мидаклит пытался отколупнуть кусок глины от муравейника, чтобы унести его с собой, но это ему не удалось сделать.
– Прочен, как камень! – удивился он. – А где же сами строители? Я хочу на них взглянуть.
Бокх улыбнулся:
– Вряд ли бы ты обрадовался встрече с ними. Белые муравьи передвигаются полчищами, уничтожая все на своем пути. Лучше встретить взбесившегося слона, чем этих муравьев.
В этот же день у небольшого озерца путники разглядели несколько человеческих фигурок.
– Это женщины! – шепнул Бокх. – Оставайтесь здесь, чтобы их не напугать. Гуда! Лежать! – приказал он льву.
Лев неохотно опустился на землю, протянув вперед лапы.
Занятые сбором моллюсков, женщины не сразу заметили Бокха. Маврузий вышел на открытое место, присел на корточки в знак мирных намерений и что-то крикнул. Увидев его, женщины испуганно отшатнулись, но одна из них, в переднике из листьев, смело вышла навстречу Бокху.
Карфагеняне с замиранием сердца ожидали, поймет ли женщина Бокха. От этого зависела их судьба.
Бокх и женщина дружелюбно потерлись носами и стали о чем-то говорить, размахивая руками.
– Понимает! Понимает! – радостно зашептал Мидаклит.
Бокх возвратился. Он рассказал, что они находятся неподалеку от одного из селений фарузиев и что женщина, с которой он только что говорил, – жена погибшего на охоте вождя.
– Мы были с ним дружны, как два ствола на одном корне, – сказал Бокх. – Но его возлюбили боги и взяли к себе.
Посоветовавшись, путники решили идти к фарузиям, чтобы запастись всем необходимым для дальнейшего пути.
Солнце висело прямо над головой, когда карфагеняне подошли к маленьким домикам, сплетенным из прутьев, с плоскими крышами.
Домики стояли кругом. В середине площади, образованной этими домиками, росло высокое дерево с густой ярко-зеленой кроной. Около него толпились мужчины. Чем-то занятые, они даже не заметили приближения чужеземцев.
Подойдя ближе, карфагеняне увидели, что пять здоровенных фарузиев сосредоточенно бьют палками распростертого на земле человека. Они делали это без злости, словно молотили на току колосья. Человек корчился под ударами. Из уст его вырывался хриплый стон.
Вдруг раздался предупреждающий крик. Кто-то из фарузиев заметил чужеземцев. Мужчины опустили палки и повернулись. Женщина, шедшая рядом с Бокхом, сделала успокаивающий жест. Бокх присел на корточки и сказал несколько фраз. Его выслушали с большим вниманием. Человек, которого били палками, поднял голову. На вид ему было лет тридцать пять. Волосы на голове у него были выбриты, как у карфагенского жреца. На нижней губе, свисавшей чуть ли не до самого подбородка, болталась металлическая палочка. Уши были украшены блестящими раковинами.
– Наверное, что-нибудь украл, – предположил вслух Малх. – Однажды в базарный день в Карфагене вора вот так забили насмерть палками.
Бокх добродушно рассмеялся.
– Здесь и не подозревают о воровстве, – сказал он. – Просто этот человек захотел заменить моего друга вождя, погибшего на охоте. У фарузиев обычай: каждый желающий стать вождем должен выдержать палочные удары.
Малх захохотал. Но Мидаклит, подняв указательный палец кверху, сказал серьезно:
– Мудрый обычай! Ввести бы его в Элладе. Никто не пожелал бы стать тираном, похитителем свободы… А впрочем, – добавил он, указывая на лежащего туземца, – власть, видно, очень соблазнительная вещь: тех, кто ее добивается, не пугают палочные удары.
– Как бы там ни было, этот человек должен быть нам благодарен, – заметил Ганнон. – Наше появление спасло ему жизнь.
Жена погибшего вождя пригласила карфагенян в хижину. Пахло какими-то засушенными травами. Пучки их висели на голых стенах. Люди блаженно растянулись на шкурах, которыми был застлан пол. Впервые за много дней над их головами была дружественная кровля. Им не угрожало ни неожиданное нападение, ни голодная смерть.
С благодарностью посмотрел Ганнон на Бокха. Верная гибель ожидала их, если бы он не был с ними рядом.
Цези
Ганнон проснулся от шума. Гремел барабан, раздавались воинственные крики. Площадь между хижинами была полна людей. Мужчины в плащах из леопардовых шкур, с короткими, но широкими копьями и с кусками какой-то толстой кожи вместо щитов направлялись к большому дереву. За людьми послушно, как собаки, брели маленькие лошадки.