Гискон с трудом поднялся и двинулся вслед за надсмотрщиком. Но куда его ведут? Неужели опять в рудники? Нет, дорога ведет к реке. Несколько десятков рабов кирками и лопатами чинят дорогу. А вот и Дауд. Надсмотрщик молча показал Гискону на лежащую близ дороги лопату. Мальчик взял ее. Лопата показалась ему очень тяжелой, словно вся она сделана была из свинца. И только тут он понял, насколько ослабел за эти страшные месяцы неволи.
– Чего это им вдруг понадобилось исправлять дорогу? – ворчал один из рабов, настолько худой, что ребра выпирали у него на груди.
– Наверное, кого-то ждут, – предположил другой.
И он оказался прав. В полдень со стороны реки показалась толпа. Побросав свои кирки и лопаты, рабы отошли в сторону. Четверо чернокожих несли открытые носилки. Их сопровождали стражники. Когда носилки проплывали мимо Гискона, тот бросил взгляд на возлежавшего в них человека. Гискон замер. Это был суффет Гадира. Это ему тогда, в Гадире, Гискон вручал по приказу Ганнона грамоту. Это в его доме он присутствовал на приеме моряков-карфагенян. И вот Гискон – у носилок Хирама. Стражи преграждают дорогу рабу, но он с силой толкает одного из них и, упав на колени, кричит:
– Повелитель Хирам! Повелитель Хирам!
Суффет делает знак, чтобы спустили носилки, и, когда Гискон приближается к нему, спрашивает:
– Кто ты, раб, и откуда тебе известно мое имя?
– Я свободнорожденный карфагенянин, воспитанник суффета Карфагена Ганнона. Меня продали в рабство пираты.
При имени Ганнона в глазах Хирама блеснула заинтересованность.
– Ты назвал имя Ганнона? Кто ты?
И тогда, торопясь и волнуясь, Гискон рассказал о том, как он плыл вместе с Ганноном на одном корабле, как пираты захватили их корабль, а его и маленького чернокожего привезли сюда и продали на рудники.
– Так это ты тот самый мальчик, который был у меня вместе с Ганноном? – воскликнул суффет. – Как же? Я тебя помню. Но как ты вырос и похудел!
Суффет сделал знак стражнику и, когда тот приблизился, приказал:
– Отвести их обоих на корабль.
Так Гискон и Дауд оказались на гауле суффета Гадира. Это была беспалубная гаула с резным изображением лошади на носу. Гискон знал, что такие суда называются «конями». В другое время он вспомнил бы уроки Малха и осмотрел бы судно и оснастку его, но теперь ему было не до того. Неожиданно пришла свобода – она потрясла и ошеломила его. Теперь, когда он свободен, он сделает все, чтобы найти Ганнона. И тогда уж они сумеют отомстить Мастарне и Саулу!
К вечеру на гаулу вернулся Хирам. Вспомнив о Гисконе и Дауде, он позвал их к себе. Гискону он приказал рассказать все, что ему было известно о судьбе Ганнона. Дауда он расспросил о его племени, о торговле золотом. Последнее, видимо, больше всего интересовало суффета.
Рано утром «конь» поднял якоря и двинулся вниз по течению реки. Река становилась все шире. К полудню Гискон был уже в Гадире. Он не узнал города. Гавань опустела. На причале покачивалось несколько «коней». На улицах не было ни души. Вместе с уходом карфагенского флота город покинуло оживление, владевшее жителями в те дни.
Персидский корабль
Уже два месяца Гискон и Дауд жили в доме суффета. Они еще больше сдружились. Каждый день приносил чернокожему мальчику много нового. Он видел дома, в которых обитают белые люди, удивительные вещи, которыми они пользуются. А Гискон рассказывал ему о Карфагене, о его высоких каменных стенах, величественных храмах. Об огромном, сделанном руками людей озере, где теснятся корабли со всех частей света.
Часто Гискон и Дауд ходят в гавань расспрашивать моряков о Ганноне. Но никто ничего не знает о суффете. Зато о Мастарне говорит весь Гадир. Этруск снова появился во Внутреннем море. Говорят, он набрал самых смелых, самых отчаянных и искусных моряков. Он нападает на купеческие гаулы и пускает их ко дну. Как дух смерти, витает он над волнами, и встреча с ним страшнее бури и подводных камней. Мачта его большого корабля несет полотнище. На нем изображено какое-то чудовище с человеческим лицом, рогами на голове и змеей вместо языка. Это Тухалка – дух разрушения. И корабль Мастарны называют теперь «Тухалкой».
Говорят, Мастарна собирает большой флот, чтобы отправить ко дну все корабли италийских и сицилийских греков, что он уже не помышляет о захвате Рима, а хочет обосноваться в греческой колонии Кумах.
Гискон знает, что в этих рассказах немало вымысла. И часто трудно ему понять, почему эти купцы, плавающие во Внутреннем море, не объединятся и не уничтожат дерзких пиратов!
Однажды в гавань Гадира зашел большой корабль с косыми белыми парусами. На носу его, там, где у карфагенских кораблей рисунок глаза, был изображен солнечный диск с расходящимися во все стороны лучами. Любопытные горожане высыпали на набережную. И в первых рядах были Гискон и Дауд, не пропускавшие ни одного корабля.
Напрасно Гискон пытался прочитать название гаулы, выписанное чуть пониже отверстия для якорной цепи. Буквы были незнакомы Гискону. Но какой-то старый моряк пояснил:
– Это персидский корабль. Он, кажется, прибыл из Ликса.
Недолго думая, Гискон бросился к Хираму. Он умолял суффета разрешить ему побывать на судне. Может быть, его моряки слышали о Ганноне. Разделяя волнение и любопытство мальчика, Хирам сам собрался в гавань.
– Пойдешь со мной, – сказал он Гискону, когда они подошли к сходням.
На борту суффета встретил человек с безволосым, сморщенным, как печеное яблоко, лицом. Он молча провел Хирама и Гискона в каюту, увешанную яркими коврами. Там их ждал мужчина, одетый сообразно восточному обычаю, в лазоревую тунику и красные шаровары. Он приветствовал гостя низким поклоном:
– Привет тебе, о владыка Гадира! Да ниспошлют милостивые боги счастье и богатство тебе и твоим женам!
После ответного приветствия суффета перс усадил его рядом с собой на ковер.
– Я Сатасп, слуга царя царей Ксеркса, начальник над его кораблями. После битвы при Саламине[91], где коварные греки потопили наши лучшие корабли, гнев обуял моего владыку. Перед дворцом в Персеполе он приказал вбить сотни кольев. На них корчились в страшных муках мужчины и женщины, жертвы его беспричинной ярости. Каждый в городе с ужасом ждал своего конца. Однажды ночью меня привели во дворец. Я уже заранее простился с жизнью. Но когда я на животе подполз к трону, его величество милостиво разрешил мне облобызать его ногу. До сих пор мое сердце преисполнено гордости! Ведь никто из предков моих не удостаивался такой великой милости! «Послушай, Сатасп, – промолвил царь царей. – Все думают, что главный наш враг – эти жалкие греки. О нет! Стоит мне только захотеть, и я могу превратить их всех в пыль и развеять по ветру. Главный мой враг – море. Это оно уничтожило мост, который я перебросил из Азии в Европу. В гневе я приказал высечь его плетьми, а оно, как строптивый раб, отомстило мне Саламином. Но я отплачу ему! Мой звездочет рассказал мне, что когда-то финикийцы обогнули Ливию. Я затмлю их славу и покажу морю, что мне не страшны его козни. Возьми в Тире лучшее судно и плыви на запад. Я буду ждать тебя в Вавилоне. И если ты не прибудешь вовремя в Вавилон, помни: тебя ждет смерть на колу».
Тяжело вздохнув, перс продолжал:
– Итак, я вышел в море. По милости Ахурамазды[92], Столбы Мелькарта остались позади. Ветер погнал корабль на юг. Бури обходили нас стороной. Я плыл вдоль бесконечного берега, пока не кончилась пресная вода. Я проник в устье какой-то большой реки. Там мои матросы заметили маленьких чернокожих человечков. Я приказал поймать одного из них в подарок царю царей, но как только мои люди высадились на берег, человечки исчезли в высокой траве и засыпали нас стрелами. Потом корабль наш попал в такое сильное течение, что я вынужден был возвратиться. Обратный путь продолжался целый год. И вот уже приближается срок моей гибели. Может быть, ты, о мудрый владыка, утешишь душу мою советом?
Хирам задумался. Хитрая улыбка скользнула по его губам.
– Скажи, что для тебя будет легче: обогнуть Ливию или пройти каналом фараона Нехо в Красное море? – спросил Хирам.
– Сравнил муравья с верблюдом! – воскликнул перс. – Пройти в Красное море мне ничего не стоит! Только не на этой гауле.
– Так вот, подари свою гаулу гадирскому Мелькарту, а я тебе взамен дам своего «коня». Возьми преданных моряков и плыви в устье Нила под видом купца. А там по каналу, прорытому фараоном Нехо, сверни в Красное море. Оттуда тебе ничего не стоит добраться до Вавилона.
Перс смотрел на Хирама широко раскрытыми глазами. Мысль гадирца поразила его. Он скажет в Вавилоне, что буря разбила его корабль и он из его обломков построил себе другой, меньших размеров. Матросы подтвердят его слова. Царь будет доволен, а он вернется к своим женам и сыновьям. Конечно, больше всех выгадает эта хитрая гадирская лиса, но другого выхода у него нет.
– Ахурамазда дал тебе частицу своего разума, – сказал перс. – Я принимаю твой совет к сердцу. Подготовь мне своего «коня» и одежду для моих людей. Пусть пока их принимают за карфагенян.
Хирам улыбнулся:
– К завтрашнему дню все будет готово… Скажи, – добавил он, взглянув на стоящего у двери Гискона, – не встречал ли ты на своем пути какой-нибудь корабль или его обломки? Не слышал ли ты что-нибудь о Ганноне?
– Корабля не встречал, – ответил перс, рассматривая свои ярко окрашенные ногти, – а о Ганноне слышал от карфагенского мага. Я взял его на борт у мыса Солнца.
– Где же этот маг? – спросил Хирам.
– Он сошел в Тингисе[93], чтобы пересесть на карфагенскую гаулу.
Больше Хирам не стал ничего расспрашивать.
Хирам и Гискон покинули корабль.
– Отправь нас быстрее в Карфаген, – взмолился Гискон. – Может быть, там я узнаю о Ганноне.
– Тебе нужно плыть в Карфаген, – одобрил Хирам намерение юноши. – Ты должен будешь рассказать отцам города все, что знаешь о Ганноне. Пусть они пошлют на его поиски гаулу.