. Да еще такого, как нынешний епископ Конрад Тюнгенский, который слывет за человека жестокого и несправедливого.
— Таков он и есть, недаром вюрцбуржцы так его ненавидят. Что ж, ладно, я попытаюсь приобщить твоего братца к новым идеям.
Сам он не потерял веры в победу новых идей, несмотря на крушение дела Зиккингена. Он не обладал ни легко воспламеняющимся вдохновением, ни неотразимым красноречием Гуттена, но пламя гуттеновских идей, раз вспыхнув в нем, уже не угасало. Человек большого практического ума, он в такой же мере был способен бороться делом, как его покойный друг — словом, и неустанно работал, претворяя в жизнь свои идеи. Не теряя времени, он принялся восстанавливать нити, оказавшиеся разорванными после поражения Зиккингена и смерти Гуттена, и завязывать новые связи. Пока меч покоился в ножнах, он с удвоенным усердием работал пером, не нуждаясь в так называемых «письмоводах». Все светлые умы того времени были убеждены, что религиозные, политические и социальные условия существования в Германской империи стали невыносимы и нуждаются в немедленном преобразовании. На этой почве единомышленники легко узнавали друг друга, и в Гибельштадтском замке то и дело появлялись гонцы странного вида.
Стук копыт во дворе заставил Флориана Гейера подняться из-за стола.
— Кто-то приехал, — сказал он, выглянув в окно.
Всадник в длинном черном плаще и меховой шапке, надвинутой на глаза, сошел с коня. К седлу был приторочен дорожный мешок. Фрау Барбара, стоя за спиной мужа, видела, как незнакомец направился к подъезду замка, между тем как подбежавший слуга повел его коня в конюшню. Послышались шаги, звон шпор, и на пороге показался человек. Приподняв меховую шапку, он обнажил седеющую голову. Умные глаза смотрели прямо и честно.
— Мы никогда с вами не встречались, почтеннейший рыцарь, — заговорил он приятным голосом, — но друзья наших друзей — наши друзья. Я знаю вас по переписке с питейным старшиной курфюрста Майнцского, Фридрихом Вейгандом из Мильтенберга[60]. Зовут меня Вендель Гиплер.
— Добро пожаловать, господин канцлер, — радушно произнес хозяин и крепко пожал гостю руку, с которой тот уже стащил перчатку. — Разоблачайтесь и устраивайтесь поудобней.
— Позвольте мне прежде всего засвидетельствовать свое почтение благородной хозяйке дома, — ответил Вендель Гиплер. Фрау Барбара радушно приветствовала гостя:
— Вы застали нас за трапезой, господин канцлер, так прошу вас, уж не взыщите…
— Благодарствуйте, сударыня, но я не канцлер более. Это звание я бросил к ногам графов Гогенлоэ, — ответил Вендель Гиплер.
Ответ этот несколько удивил Флориана Гейера и его жену, но они не сочли возможным докучать гостю расспросами. Впрочем, он сам, отстегивая меч, который носил поверх кожаного колета, рассказал, что, направляясь из Нюрнберга к своему другу в Мильтенберг, не хотел упустить случая лично познакомиться с рыцарем Флорианом. Хозяйка тем временем вышла из комнаты распорядиться, чтобы для гостя поставили прибор и подали лучшее вино.
— Мой пример, — продолжал Гиплер, грея руки у камина, — лишний раз подтверждает старую истину, что скорей можно дождаться смоквы от терновника, чем благодарности от князей.
Он оставил службу у графов Гогенлоэ. За его долголетние бескорыстные труды их сиятельства отплатили ему черной неблагодарностью. Отстаивая их интересы, он потерял собственное состояние и ушел от них таким бедняком, что вынужден был жить у тестя в долине Вимпфена, близ Гейльброна. Правда, уступая его законным требованиям, графы пообещали ему доходы с одного из своих имений, но когда он пожелал получить их, оказалось, что те уже давно взысканы владельцами. Так он и остался ни с чем. А теперь он защищал в имперском суде права двух графских подданных, жестоко обиженных ими, и выиграл дело.
Замок Эбербург Франца фон Зиккингена
С гравюры Иоста де Неккера
— Кто знает графов Альбрехта и Иорга фон Гогенлоэ, — заключил он, — тот, конечно, не станет ждать от них справедливости, а тем более милосердия. Да что говорить о неблагодарности, они еще оскорбили меня, бросили тень на мою честь. Вот каковы они, эти господа!
— Меня это нисколько не удивляет, — сурово заметил Флориан Гейер. — Своекорыстие и алчность князей виной тому, что страна наша пришла в упадок. Но какое дело нашим князьям, графам и рыцарям до страны? Они и в грош не ставят ее интересы. Коли им это не в убыток, пусть нехристи опустошат всю Германию, они и пальцем не шевельнут и уж конечно не развяжут своей мошны.
Между тем слуга принес прибор и вино и придвинул к столу кресло для гостя. Хозяин наполнил кубки. Это был чудесный напиток из винограда, произраставшего на солнечных склонах Мариенберга, близ Вюрцбурга, и Вендель Гиплер отдал ему должное.
— Прекрасная лоза, — сказал он. — Но тем, кто в поте лица возделывает ее, не приходится даже отведать плодов. Впрочем, так же, как и других благ земных. Их дело — обрабатывать поля, косить луга, сеять лен, стлать его, мочить, мыть, чесать и прясть, шелушить горох, копать морковь и спаржу, — и все это для господ. Даже хорошая погода только для господ, ибо когда же как не в вёдро трудится на них бедняк, оставляя свой хлеб гнить на поле.
— И как только терпит такое господь? — обратилась к нему хозяйка, вернувшаяся из кухни. — Однако прошу вас, кушайте на здоровье.
Вендель Гиплер немалое время пробыл в пути, и уговаривать его не пришлось. За едой он не забывал и о разговоре. Помня истину, что женщина — враг политики, он рассказывал о чудесном городе, где только что побывал, о его замечательных храмах, великолепных дворцах и фонтанах, о сокровищах живописи, ваяния и зодчества, собранных в Нюрнберге. Фрау Барбара, знавшая лишь Вюрцбург, до которого от замка Римпар был какой-нибудь час пути, с большим вниманием слушала гостя. Хозяин замка, поглощенный своими мыслями, рассеянно прислушивался к рассказу, но наконец спросил:
— А что вы скажете о нюрнбержцах? Чем они дышат?
— О, они себе на уме, — с тонкой усмешкой отвечал гость. — Они любят кусок пожирнее и не спрашивают, есть ли что-нибудь в тарелке у соседа. Они готовы помочь тому, кто им полезен, если только им самим это не в ущерб. Они вовремя допустили представителей цехов в магистрат в надежде, что когда грянет буря, она разобьется о стены их города.
— А буря грянет, и ждать уже недолго, — задумчиво произнес Гейер. Гость многозначительно посмотрел на него и пожал плечами. Ему самому не терпелось высказаться, и как только фрау Барбара оставила мужчин одних, он отодвинул тарелку и, отхлебнув вина, проговорил:
— Верьте мне, я всей душой скорблю при виде тяжких страданий нашего народа, и, если мы воспользуемся сложившимися благоприятными обстоятельствами, его освобождение уже не за горами.
— О каких обстоятельствах вы говорите? — насторожившись, спросил Флориан Гейер.
— О кознях изгнанного из Вюртемберга герцога Ульриха, который тайно вооружается, чтобы вернуть свои владения.
— Мне это известно. Мои друзья, укрывшиеся в Швейцарии после падения Ландштуля, писали мне об этом, предлагая присоединиться к герцогу. Присоединиться к герцогу? Никогда!
— Иного ответа я от вас и не ждал, — согласился Гиплер. — Но в Вюртемберге ветер как будто переменился. Герцог объявил, что дарует свободу изнемогающему от непосильного бремени бедному люду и будет отцом родным для своих подданных. Теперь он собственной персоной объезжает Унтерзее и Шварцвальд и всюду заигрывает с крестьянами.
— Ему, конечно, все равно, кто поможет вернуть его владения: башмак или сапог, крестьянин или дворянин, — воскликнул Флориан Гейер, нахмурившись. — Герцог Вюртембергский в роли освободителя народа! Герцог, чья власть была непрерывной цепью насилия, подлости и преступлений! Он думает, вюртембержцы забыли, с какой бесчеловечной жестокостью он расправился с крестьянами Ремской долины, когда безысходная нужда заставила их примкнуть к «Бедному Конраду»? Он думает, они забыли о его ненасытной жажде роскоши и наслаждений, в погоне за которыми он довел свой народ до нищеты? Забыли, как он чеканил неполноценную монету, подделывал гири, как издевался над правосудием и торговал государственными должностями? Забыли о коварном убийстве[61] своего друга — двоюродного брата Гуттена, которого он заколол, воспылав страстью к его красавице жене? Забыли о его разнузданности, превратившей Вюртемберг в Содом и Гоморру, так что его жене пришлось бежать в Баварию к родным? Да разве можно забыть все это? Даже если правосудие осталось глухо к голосу такого обвинителя, как Ульрих фон Гуттен, голосу звучавшему как трубы Страшного суда.
— Правосудие осталось бы глухо и после рейтлингенского дела, если бы знатные господа не перегрызлись из-за лакомого куска, — спокойно заметил Вендель Гиплер. — Сохранилось ли в памяти у вюртембержцев что-нибудь из всего этого — я не знаю. Возможно, что и нет. И все же крестьяне и горожане поднимутся за герцога по первому его зову. Несчастные рады ухватиться за малейшую надежду, а австрийское господство равно ненавидят и в городе и в деревне. И конечно, чтобы насолить австрийскому дому, его закоренелый враг, король Франциск охотно раскошелится на вооружение герцога, а Швейцарский союз уже обещал прислать ему вспомогательные войска. Быть может, вы находите, любезный рыцарь, что герцогу не пристало брать французские деньги? Но ведь он лишь идет по стопам многих немецких князей, которые без всякого зазрения совести набивали себе карманы французским золотом, пообещав голосовать за галльского Франциска против испанского Карла.
Франц фон Зиккинген
С гравюры Иеронима Гопфера
— Поистине приходится стыдиться того, что ты немец, — произнес Флориан Гейер и стиснул зубы. — Если герцог не располагает другими средствами, кроме перечисленных вами, господин Гиплер, то ему долго не удержаться на своем вновь завоеванном престоле, как бы он ни изворачивался. Летом по дорогам империи колесили вербовщики Фрундсберга