Отец цокает языком.
– Лебкухен, ты уже слишком большая, чтоб ходить в таком виде. Мы оба пережили много испытаний, когда ты была ни ребенком, ни женщиной… Меня слишком уж часто не было дома… Но с этим покончено. А когда бы мне ни понадобилось уйти из дому надолго, я буду брать тебя с собой.
Вместе заканчиваем печь лебкухен и молча съедаем по кусочку.
– Надевай шубку.
Качаю головой. Я знаю, что у него на уме.
– Лебкухен, этим больше нельзя пренебрегать. Идем. Простись. Отдай ей последнюю дань.
Снаружи заметно теплее. Звенит капель, сосульки искрятся на солнце. Поднимаемся на холм. Снег, укрывавший могилу, стаял. «Любимой жене. Любимой матери».
– Ей вовсе не хотелось бы видеть тебя такой. Нет ничего страшного в том, чтобы любить кого-то еще, – подталкивает меня локтем в бок отец. – Даже меня.
Отворачиваюсь, пряча мокрое от слез лицо.
– Нельзя же запереться от всего мира. К чему замыкаться в себе? Да, может, так зло тебя и не найдет, но и любовь – тоже.
Внутри бурлит целый водопад слов. Даже боязно – как бы меня не смыло.
– С концом зимы люди многое забывают, – вот и все, что удается сказать.
– Но мы не забудем, – откликается отец. – Если что, уж мы-то друг другу напомним.
Весна приходит нежданно. Все распускается, цветет. Жизнь рвется из земли, словно устала от долгого сна. Иду к мертвому дереву, срываю с него амулет. Развязываю волосок, стянувший вместе оленью шкуру, рыбью кожу и перо. Произношу слова навыворот, а амулет сжигаю на костре из сучьев мертвого дерева. Дочка лавочника мне не друг. Но и не враг.
Иду к ферме за деревенской церковью. Снег сошел, и плоть полей нага. Вижу Петера, ведущего в поводу пегую кобылу, а рядом – еще одного из мальчишек. В глазах Петера синь летнего неба, волосы – снопы спелой пшеницы.
Дочь лавочника строит ему глазки…
– Петер!
Заступаю ему путь. Он останавливается. Его имя, словно заклятье, обжигает губы.
Его дружок смотрит на меня, будто боится, как бы не укусила. Рычу на него.
– Держи. Я сделала его для тебя.
Достаю талисман из кармана, протягиваю Петеру. С ним его не поработить, не очаровать, не прельстить никакими заклятьями. С ним его не возьмет ни одна лихоманка и никогда не оставит удача. Даже если он рад тому, что дочка лавочника строит ему глазки.
Дружок Петера хватает его за плечо.
– Не вздумай у нее ничего брать!
– Она не сделает мне зла.
– Так ты не веришь в колдовство? – спрашиваю помимо собственной воли.
– Просто я тебе верю.
Петер берет у меня амулет и вешает его на шею. Киваем друг другу, но без улыбок. Любовь матери была сплошь восклицаниями да объяснениями. Моя, пожалуй, больше похожа на отцовскую – спокойней с виду, но оттого ничуть не слабее.
Поворачиваюсь и ухожу. Пора. Нужно разогреть мед с патокой. Просеять над миской муку и молотые пряности. Отца еще нет, он рыбачит на озере. Но вскоре вернется домой.
Прийя Шарма
Прийя Шарма – врач, живет в Великобритании. Ее оригинальные рассказы публиковались во многих журналах, включая «Блэк Статик», «Интерзон», «Альбедо Уан» и «Он Спек», а также в антологиях «Карнавал ночных кошмаров» и «В давние-давние времена: Новые волшебные сказки». Некоторые из них были перепечатаны в антологиях «Лучшие ужасы и темное фэнтези» и «Лучшие ужасы года».
В пятидесятые годы двадцатого века Уоррен Робертс насчитал во множестве стран более девятисот версий этого сказочного сюжета – «о доброй и злой девочках». Современная версия «Подарков феи», написанная Нилом Гейманом, куда мрачнее оригинальной старой сказки. Если прочесть ее, глядя на постановочное фото, к которому она в свое время была написана, ее финал однозначен и иных толкований не допускает. Без фото (или его описания) его вполне можно интерпретировать по-другому.
Сказка об алмазах и жемчугах
В давние-предавние времена, когда деревья гуляли по земле, а звезды плясали по небу, жила да была девочка. Мать ее умерла, отец погоревал-погоревал да привел в дом новую мать, а с нею и ее дочь.
Вскоре в могилу, вслед за первой женой, сошел и отец, и осталась девочка одна-одинешенька.
Новая мать девочку невзлюбила, обращалась с ней так, что хуже некуда, а собственной дочке, ленивой да грубой, во всем потакала. И вот однажды дала она падчерице, которой и было-то всего восемнадцать, двадцатку и наказала принести ей дозу. И прибавила:
– Да смотри, в пути не задерживайся!
Взяла девочка двадцатидолларовую купюру, сунула в сумочку яблоко, так как путь предстоял неблизкий, вышла из дому и дошла до конца улицы. Дальше начиналась изнанка города.
Здесь увидела она пса, привязанного к фонарному столбу. Тот тяжко дышал и очень страдал от жары.
– Вот бедняжка, – сказала девочка и дала псу напиться.
Лифт не работал. Этот лифт никогда не работал. На полпути вверх девочка увидела на лестнице уличную шлюху с опухшим лицом. Та так и уставилась на девочку желтыми глазищами.
– Возьми, – сказала девочка и отдала шлюхе яблоко.
Добравшись до этажа, где жил дилер, она трижды постучала в дверь. Дилер отпер дверь и молча воззрился на девочку. Девочка показала ему двадцатку и сказала:
– Ты только посмотри, какой у тебя беспорядок! – и с этими словами устремилась в квартиру. – Ты что же, в жизни здесь не прибирался? Где у тебя все, что нужно для уборки?
Дилер только плечами пожал и указал на дверь в чулан. Отворила девочка дверь, отыскала в чулане веник да тряпку, наполнила водой раковину в ванной и принялась за уборку. А когда в комнатах стало почище, сказала:
– А теперь дай-ка мне дозу для матери!
Дилер ушел в спальню и вернулся с пластиковым пакетиком. Девочка спрятала пакетик в карман, вышла на лестницу и отправилась вниз.
– Леди, – сказала шлюха, – яблоко было – просто объеденье. Вот только ломает меня так, что сил никаких нет. Мож, есть чо, а?
– Это для матери, – ответила девочка.
– Ну, пожалуйста, а?
– Вот бедняжка…
Подумала девочка, подумала, да и отдала шлюхе пакетик.
– Я уверена, мачеха все поймет, – сказала она.
Вышла девочка на улицу, прошла мимо пса, а пес и говорит ей вслед:
– Девочка, да ты сверкаешь, как алмаз!
Вернулась она домой. Новая мать дожидалась в передней.
– Где? – грозно спросила она.
– Прости, я… – ответила девочка, и с губ ее упали, зазвенели по полу два превосходных алмаза.
Мачеха хлестнула ее по щеке.
– Ай! – вскрикнула девочка.
Крик боли был ал, будто рубин, и третий камешек, упавший с ее губ, оказался рубином.
Мачеха рухнула на колени и сгребла камни в горсть.
– Мило, – сказала она. – Краденые?
Девочка покачала головой, боясь вымолвить хоть слово.
– Может, еще есть?
Девочка снова покачала головой, крепко-накрепко стиснув губы.
Мачеха защемила пальцами ее нежную ручку, ущипнула, что было сил, и не отпускала, пока в глазах девочки не заблестели слезы. Но девочка не проронила ни слова. Тогда мачеха заперла девочку в чуланчик без окон, служивший ей спальней, чтоб не сумела сбежать, а алмазы и рубин отнесла на угол, в «Ломбард и оружие Эла», и Эл без лишних вопросов отвалил ей целых пять сотен долларов.
После этого мачеха отправила за дозой свою родную дочку.
Эта девчонка была законченной эгоисткой. Увидев пса, измученного жарой и убедившись, что он на привязи и не сумеет ее догнать, она пнула бедное животное, что было сил. Шлюху на лестнице – попросту отпихнула с дороги. Поднявшись к квартире дилера, трижды постучала в дверь. А когда дилер уставился на нее с порога, молча отдала ему двадцатку.
– Мож, есть чо? – спросила шлюха, когда дочка мачехи спускалась вниз, но та даже не замедлила шаг.
– Жаба! – крикнула шлюха ей вслед.
– Змеюка! – тявкнул пес, когда она шла по тротуару мимо.
Вернувшись домой, злая девчонка вынула из кармана пакетик с дозой и протянула матери.
– Вот.
И тут у нее изо рта выскользнула маленькая яркая лягушка! Упала ей на плечо, перепрыгнула на стену и там повисла, глядя на мачеху с дочкой немигающим взглядом.
– О, боже мой! – воскликнула девчонка. – Какая гадость!
Еще четыре разноцветных древесных лягушки и маленькая красно-черная змейка в желтую полоску.
– Красное на черном, – сказала дочка мачехи. – Она не ядовитая?
Еще три древесных лягушки, жаба-ага, небольшая слепая змейка-альбинос и детеныш игуаны.
Мачеха, не боявшаяся ни змей, ни самого черта, пнула полосатую змейку, и та ужалила ее в ногу. Мачеха закричала, забилась в судорогах, а дочка ее завизжала – да так протяжно и громко, что крик ее шлепнулся на пол в обличье взрослого удава в полном расцвете сил.
Девочка – та, первая девочка, которую, кстати сказать, звали Амандой – услышала крики, тут же сменившиеся мертвой тишиной, но как же ей было узнать, что случилось?
Она постучала в дверь. Никто не открывал. Никто не отозвался ни словом. Снаружи слышался лишь мягкий шорох – будто какая-то огромная безногая тварь ползла по ковру.
Проголодавшись – проголодавшись так, что едва могла вымолвить слово, – Аманда заговорила.
– Ты цепенел века, глубоко спящий, – начала она, – наперсник молчаливой старины…
Слова душили, застревали в горле, но она говорила и говорила.
– «Краса есть правда, правда – красота», земным одно лишь это надо знать…[54]
Последний сапфир с тихим звоном прокатился по дощатому полу чуланчика Аманды…
И – полная тишина.
Нил Гейман
Нил Гейман – автор более двадцати книг для детей и взрослых, включенных в списки бестселлеров по версии «Нью-Йорк таймс», включая романы «Никогде», «Звездная пыль», «Американские боги», «Дети Ананси», «Коралина» и «История с кладбищем», а также серию графических романов о Песочном человеке. Последний из его романов для взрослых – «Океан в конце дороги». Последние его сборники – «Осторожно, триггеры» и «Вид с дешевых мест: Избранные нехудожественные произведения». Нил Гейман был удостоен множества литературных премий и наград, включая «Локус» и «Хьюго», медаль Ньюбери и медаль Карнеги. Родился и вырос он в Англии, а ныне живет в лесном домике где-то в штате Нью-Йорк.