– Прости, – говорит он. – Я не хотел тебя напугать.
– Все окей, – отвечаю я.
И это правда. Наверное, я уже попривыкла к таким внезапным появлениям.
– Меня зовут Джик Ворон, – с улыбкой говорит он.
Сама не знаю, отчего, но чувствую внезапную легкую слабость в коленях. Хотя… кого я хочу обмануть? Прекрасно знаю…
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он.
Я отвечаю, что подошла к окну собственной квартиры и взглянула в небо в поисках Луны, но тут же вспомнила, что несколько дней назад она была в последней четверти и сегодня ее не увидеть.
Он согласно кивает.
– Она тонет, – говорит он.
Мне тут же вспоминается старуха из прошлого сна. Выглядываю в окно и вижу снаружи все те же топи. В болотах темно и жутко, далекого огонька над женщиной на дне омута, что я видела вчера, отсюда не разглядеть. Меня пробирает дрожь. Джик с озабоченным видом подходит ко мне, снимает с балки поблизости попону и накидывает ее мне на плечи. Руку, удерживая попону, не убирает, а мне и в голову не приходит протестовать. Наоборот, я придвигаюсь к нему ближе, будто мы вместе всю жизнь. Странно. Чувствую разом и сонный уют, и небывалое возбуждение.
Он тоже смотрит в окошко. Его бедро прижимается к моему, рука на плече приятно тяжела, от его тела пышет жаром.
– Раньше, – продолжает он, – она гуляла по небу каждую ночь, пока не ослабнет так, что едва не угаснет. Тогда она уходила из нашего мира в иной – говорят, будто в Волшебное царство, или хотя бы туда, где во тьме не шныряет болотная нечисть, где можно вновь обрести юность и вернуться к нам. Мы проводили три ночи во тьме, и в это время ночь принадлежала злу, но после мы снова видели, как появляется из-за горизонта ее фонарь, как все болотные страхи разбегаются от его света прочь, и снова могли навещать друг друга, покончив с дневными заботами.
Его висок касается моего, голос становится сонным.
Мне вспоминается мамин рассказ о том, как живет Луна эти три дня. О том, что время в Волшебном царстве течет по-другому, и потому, пока мы проживаем всего день, там для Луны проходит целый месяц.
– Я порой думаю: скучают ли о ней там, в ином мире, – помолчав, откликается он.
Не знаю, что и сказать, но тут же понимаю: наш разговор – не из тех, что непременно требуют слов.
Он поворачивается ко мне, склоняет голову, смотрит мне прямо в глаза. Тону в васильковых глубинах… Миг – и я в его объятиях, и мы сливаемся в поцелуе. Он медленно, шаг за шагом, ведет меня к копне сена. Стелем на нее попону, и на сей раз я рада, что на мне снова длинная юбка и крестьянская блузка: снять их – минутное дело…
Его пальцы и губы так нежны! Они порхают по всему телу, точно крылья бабочек. Не знаю, как и описать все, что он со мной делает. Нет, ничего такого, чего не делали прежние любовники, но Джик… рядом с ним я вся горю. Кожа пылает, покрывается мурашками, медленно вскипающий между ног жар вдруг разливается огнем по всему телу, до самых кончиков каждого нерва.
Слышу собственный стон, и вот он – во мне, внутри, тяжело дышит над ухом. Он – все, что я вижу, чувствую, слышу. Бедра трутся о его бедра в восхитительном, совершенном ритме, и вдруг…
Я просыпаюсь в собственной постели. Простыни скомканы, рука между ног, палец – там, в том самом месте, гуляет взад-вперед, взад-вперед…
Софи замолчала.
– Возбуждающе, – промурлыкала Джилли после недолгой паузы.
Софи смущенно хихикнула:
– И не говори. Стоит вспомнить – дрожь пробирает. А в ту ночь… проснулась такой распаленной, что в голове мутилось. Продолжила, кончила, а после так долго лежала без сил… Даже шевельнуться не могла.
– А ты знаешь кого-нибудь по имени Джек Ворон? – спросила Джилли.
– Да, это владелец тату-салона в конце Палм-стрит. Я пару раз встречалась с ним, но… – Софи пожала плечами. – Понимаешь, как-то не сложилось.
– Точно. Ты еще говорила, будто ему хотелось только одного – украсить тебя татуировками.
Вспомнив об этом, Софи покачала головой.
– Ага, в самых интимных местах, чтоб о них знали только он да я. Мальчишка…
Между тем кот уснул, растянувшись на коленях Софи, крепко прижавшись лобастой башкой к ее животу и громко, утробно мурлыча во сне. Оставалось только надеяться, что у него нет блох.
– Однако тот парень во сне не имел с Джеком ничего общего, – сказала она. – И, кроме того, звали его не Джеком, а Джиком.
– Что же это за имя?
– Имя из сна.
– А после? На следующую ночь ты его тоже видела?
Софи покачала головой.
– Нет. Но вовсе не потому, что не хотелось.
На третью ночь попадаю в избушку об одной комнате – точь-в-точь как в волшебных сказках. Ну, знаешь: повсюду пучки сушеных трав, огромный очаг, занимающий половину свободного места, на очаге – черные чугунки и котел, полы застелены толстыми домоткаными половиками, в углу – узкая аккуратная кровать, у двери висит плащ, у закрытого ставнями окна стоит грубый стол да два стула.
А на одном из стульев сидит та самая старая леди.
– Ну, вот и ты, – говорит она. – Я думала, явишься ночью накануне, но так и не смогла отыскать тебя.
– Я была у Джика, – отвечаю я.
Старуха хмурится, но молчит.
– Ты его знаешь? – спрашиваю я.
– Слишком хорошо.
– С ним что-то не так?
Едва разговор заходит о нем, щеки слегка розовеют. Насколько мне известно, уж с ним-то все в порядке.
– Не стоит ему доверять, – после долгого молчания отвечает старая леди.
Качаю головой:
– По-моему, он горюет о той утонувшей леди не меньше, чем ты. Он рассказывал о ней – о том, как она уходила в Волшебное царство.
– В Волшебном царстве она отроду не бывала.
– Если так, куда же она уходит?
Старая леди качает головой.
– Вороны слишком болтливы, – говорит она.
Не понимаю, о ком она – о птицах или о целой гурьбе Джиков Воронов. При мысли о последнем все тело покрывается гусиной кожей. Мне рядом с одним-то Джиком едва удается не терять головы, а среди целой толпы Джиков уж точно перемкнуло бы так, что растеклась бы по полу лужицей джема.
Этого я старой леди не говорю. Джик внушает и чувства, и доверие, а вот о ней того же не скажешь.
– Ты нам поможешь? – спрашивает она.
– В чем? – спрашиваю, подсаживаясь к столу.
– Спасти Луну, – поясняет она.
Ничего не понимая, качаю головой.
– Ты о той леди на дне омута?
– Она на дне омута, – говорит старая леди, – но жива. Еще жива.
Раскрываю рот, чтобы возразить, но тут же вспоминаю, где я. Это же сон, а во сне может быть все, что угодно, верно?
– Чтобы разрушить чары болотной нечисти, нужна ты, – продолжает старая леди.
– Я? Но…
– На следующую ночь, укладываясь спать, положи в рот камешек, а в руки возьми прутик орешника. Быть может, снова окажешься здесь, быть может – со своим вороном, но смотри, не говори ни слова. Ни одного словечка. Ступай в болота. Там найдешь гроб, а на гробе свечу. Тут уж смотри по сторонам искоса, и увидишь то самое место, что я показывала минувшей ночью.
С этим она умолкает.
– А что же мне делать потом? – спрашиваю я.
– То, что требуется.
– Но…
– Все. Я устала.
Старуха машет рукой, и я снова в своей постели.
– И что же? – спросила Джилли. – Ты все сделала?
– А ты бы сделала?
Придвинувшись ближе, Джилли взглянула в глаза подруги.
– Спрашиваешь! – воскликнула она. – Только не говори, что ты не послушалась. Только не говори, что это и есть вся история!
– Вся история выглядит полной глупостью, – ответила Софи.
– Да ладно!
– Можешь не сомневаться. Уж очень все было загадочно и туманно. Конечно, я понимала, что это сон, а искать во сне логику не стоит, но по большей части он был таким логичным, что, когда дошло до непонятного… о, даже не знаю. Наверное, это показалось каким-то… нечестным.
– Но ты сделала, как было сказано?
– Сделала, сделала, – смилостивилась Софи.
Ложусь спать с маленьким гладким камешком во рту. Уверенность в том, что ночью я проглочу его и подавлюсь, никак не дает уснуть. Прутик орешника тоже при мне, хоть я и не знаю, чем все это может помочь…
Но вскоре я слышу голос Джика.
– Прутик орешника убережет от болотных страхов, – говорит он. – А камешек будет напоминать тебе о собственном мире, о разнице между явью и сном. Если забудешь о ней, разделишь судьбу Луны.
Мы оба стоим на какой-то кочке, поросшей травой, на островке суши, однако земля под ногами пружинит, как губка. Раскрываю рот, собираясь сказать «привет», но он прижимает палец к моим губам.
– Бабушка Погода стара, – говорит он. – Стара и ворчлива, однако в одном ее ногте волшебства больше, чем многим посчастливится увидеть за всю жизнь.
До этого я как-то не обращала внимания на его голос. А ведь это же чистый бархат: льется в уши мягко, ровно, но ничуть не женоподобно – для этого он слишком звучен.
Джик кладет руки мне на плечи, и я словно бы начинаю таять. Закрываю глаза, поднимаю лицо ему навстречу, но он разворачивает меня спиной к себе, гладит груди, целует в шею. Прижимаюсь к нему спиной, но он склоняется к моему уху.
– Тебе пора в путь, – негромко говорит он. Шепот приятно щекочет ухо. – В топи.
Высвобождаюсь из объятий, поворачиваюсь к нему, чтобы спросить, почему именно я, и почему я должна идти одна, но прежде, чем успеваю вымолвить хоть слово, его ладонь нежно прикрывает мне рот.
– Доверься Бабушке Погоде, – говорит он. – И верь мне. Сделать это способна одна ты. Браться ли за дело, или нет – решай сама. Но если собираешься попробовать в эту ночь, ты не должна говорить. Тебе нужно отправиться в болота и отыскать ее. Они будут прельщать и мучить тебя, но ты и виду не подавай, не то и тебя утопят под Черным Камнем.
Смотрю на него и вижу: он знает, как нужен мне. Та же нужда во мне отражена в бездне его васильковых глаз.