– Я дождусь тебя, – говорит он. – Если смогу.
Не нравится мне все это. Ничуточки не нравится, однако я снова напоминаю себе, что это лишь сон, и киваю. Отворачиваюсь, но он удерживает меня, еще на миг прижимает к себе и целует. От соприкосновения языков по телу разливается волна жара. Стиснув друг друга в прощальных объятиях, мы, наконец, отстраняемся.
– Люблю твою силу, – говорит он.
Идти никуда неохота. Больше всего на свете хочется изменить законы сна. Вот только никак не отпускает отчетливое ощущение: стоит мне сделать это, стоит изменить хоть что-нибудь, вокруг изменится все, и может быть, в этом новом сне его уже не окажется. Поэтому просто поднимаю руку и глажу его по щеке. Напоследок долго смотрю в васильковые глаза, готовые вот-вот поглотить меня целиком, набираюсь храбрости и вновь отворачиваюсь от Джика.
И на сей раз отправляюсь в путь. В болота.
О том, как мне страшно, не стоит и говорить. Оглядываюсь назад, но Джика больше не видно. Такое чувство, будто кто-то не сводит с меня глаз, однако это не он. Крепче сжимаю в руке прутик орешника, катаю во рту камешек и продолжаю идти.
Путь нелегок. Чтоб не уйти в болото с головой, каждый шаг приходится делать с опаской. В голову лезут мысли о том, что говорят о снах: будто, умирая во сне, человек умирает и наяву, потому-то мы всякий раз и просыпаемся вовремя, в самый последний миг. Кроме разве что тех, кто умирает во сне…
Не знаю, долго ли шлепаю по болоту. Ноги и руки покрыты дюжинами царапин и порезов. Я и не думала, что осока так остра, пока не забрела в нее впервые. Рассекает кожу, будто бумагу. Раз – и кровь, и щиплется адски. И болотная жижа всем этим порезам, наверное, вовсе не на пользу. Одно только радует: насекомых нет.
Правду сказать, вокруг вообще нет никаких признаков жизни. Я на болотах одна, совсем одна. И все же поблизости кто-то есть. Это ощущение – точно забытое слово, что так и вертится на кончике языка: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не чувствую, однако за мной наблюдают.
Вспоминаю слова Джика и Бабушки Погоды о тех, кто таится во тьме. О болотной нечисти и страхах.
Через какое-то время уже не помню, зачем я здесь. Просто бреду вперед, охваченная ужасом, и ужас никак не отпускает. Листья трифоля и водяной мяты скользят по ногам, как холодные мокрые пальцы. Изредка над головой слышится хлопанье крыльев, порой до ушей доносится тяжкий стонущий вздох, но вокруг никого не видно.
Уже еле передвигая ноги, вдруг вижу впереди высокий камень под огромной ракитой – такой большой, каких я в жизни не видела! Голые ветви мертвого дерева косо уходят в воду, топь под ногами черным-черна, болото словно бы сделалось тише прежнего – затаилось, ждет. Возникает чувство, будто кто-то – какие-то твари – движутся ко мне, потихоньку смыкая круг.
Ступаю на черную землю, начинаю огибать камень и вскоре… Вот она, нужная точка обзора! Остановившись, вижу, что отсюда камень имеет форму огромного странного гроба, и вспоминаю слова Бабушки Погоды. Поглядываю по сторонам в поисках свечи и вижу крохотный огонек, мерцающий на самой верхушке камня, среди покоящихся на нем ветвей ракиты. Светится он не ярче светлячка, но горит ровно, не угасая.
Делаю, как велела Бабушка Погода – искоса, боковым зрением, поглядываю вокруг. Поначалу ничего не вижу, но вдруг, медленно поворачиваясь к воде, улавливаю краем глаза едва различимый свет. Замираю на месте. Что же дальше? Не исчезнет ли он, если я повернусь к нему лицом?
В конце концов двигаюсь на свет боком, следя за ним уголком глаза. Чем ближе подхожу, тем ярче он разгорается. Вскоре вхожу в холодную воду по пояс, ноги увязают в иле, и тусклое зловещее сияние окружает меня со всех сторон. Опускаю взгляд вниз и вижу в воде отражение собственного лица, но тут же понимаю: это совсем не я, это она – утопленница, Луна, прижатая ко дну омута камнем!
Сую ореховый прутик за пазуху, в вырез блузы, и тянусь к ней. Приходится наклониться, темная вода лижет подбородок и плечи, и пахнет просто ужасно, но наконец мне удается дотянуться до плеча утопленницы. Ее кожа под пальцами тепла, и это отчего-то прибавляет мне храбрости. Хватаю ее за плечи, тяну наверх…
Безрезультатно.
Пробую еще раз, и еще, вхожу в воду чуть глубже… В конце концов решаюсь погрузиться с головой и действительно ухватиться как следует, но не могу сдвинуть ее ни на дюйм. Камень крепко-накрепко прижимает ее ко дну, сверху на него всей тяжестью давят ветви ракиты, а я, сон это или не сон, вовсе не суперженщина. Силы мои не безграничны, да и без воздуха не обойтись.
Выныриваю. Кашляю, едва не захлебнувшись вонючей водой…
И вдруг слышу смех.
Поднимаю взгляд. Вокруг пруда полным-полно жутких тварей. Болотная нечисть, мелкие страхи и чудища. Глаза, зубы, тонкие черные лапы, кривые пальцы с множеством суставов… Ракита усеяна воронами, их хриплое карканье вплетается в общий насмешливый гомон.
– Поймали одну, а за ней и другую, – затягивает нараспев пара голосов, – вкусную сварим похлебку мясную!
Начинаю дрожать – и вовсе не только от страха. Еще и оттого, что вода так чертовски холодна. А страхи хохочут, распевают жуткие песенки – чаще всего о похлебке да о жарком. Но вдруг гвалт разом стихает. С ветвей ракиты вниз ловко прыгают трое.
Даже не знаю, откуда они могли взяться. Раз – и они здесь. Это не страхи и не болотная нечисть. Это трое мужчин, и с виду они мне знакомы. Более чем знакомы…
– Проси, – говорит один из них, – и получишь все, чего ни пожелаешь.
Я понимаю: это же Джик. Это он говорит со мной, вот только голос совсем не тот, что прежде. Но на вид – просто не отличить. Все трое – вылитый Джик.
Вспоминаю, как Бабушка Погода говорила, что Джику не стоит доверять. Но ведь Джик сказал, что ей можно верить. И ему – тоже. Глядя на троицу Джиков перед собой, не знаю, что и думать. Начинает болеть голова. Хочется только одного – поскорее проснуться.
– Тебе нужно всего лишь сказать, чего ты хочешь, – говорит один из Джиков, – и мы дадим тебе это. Меж нами не должно быть вражды. Эта женщина утонула. Она мертва. Ты пришла слишком поздно и больше ничем не сможешь помочь ей. Но можешь сделать кое-что для самой себя. Только позволь нам исполнить твое самое заветное желание.
«Мое самое заветное желание?» – думаю я.
Снова напоминаю себе, что все это – сон, но невольно начинаю размышлять, о чем попросила бы, если бы вправду могла получить все, что угодно, все, чего ни захочу.
Смотрю на утопленницу под водой и думаю об отце. Он никогда не любил разговоров о матери. А однажды сказал: «Считай, что это был просто сон».
«А может, так оно и было, – думаю я, глядя в воду, вглядываясь в черты лица утопленницы, так похожего на мое. – Может, она вправду была в этом мире Луной, а наш навестила, чтобы омолодиться, но, когда пришло время возвращаться, ей не хотелось уходить – уж слишком она полюбила меня и отца. Но выбора у нее не было. И, вновь оказавшись здесь, она ослабла от тоски вместо того, чтобы, как полагается, стать сильнее. Потому-то болотной нечисти и удалось одолеть ее».
От этих мыслей меня разбирает смех. Все, что нафантазировано здесь, по пояс в вонючей сонной воде – это же классический сценарий брошенного ребенка. Они всегда думают, что тут какая-то путаница, что однажды их настоящие родители явятся за ними и заберут их с собой, в дальние дали, где повсюду царит волшебство, любовь и согласие.
Когда-то я всерьез винила в уходе матери себя – такое тоже бывает с детьми в подобной ситуации. Когда случается что-то плохое, автоматически чувствуешь вину за собой, будто все это из-за тебя. Но с тех пор я выросла. Выросла и поняла, как с этим быть. Поняла, что я – человек хороший, что в уходе матери не было моей вины, и что отец – тоже человек хороший и тоже ни в чем не виноват.
Да, мне до сих пор интересно, что побудило мать бросить нас, но с возрастом пришло понимание: причина, какой бы она ни была, заключалась не в нас, а в ней самой. И теперь я понимала: все вокруг – только сон, и если утопленница похожа на меня, то только благодаря причудам моего собственного воображения. Мне просто хотелось, чтобы она оказалась моей матерью. И чтобы в том, что она оставила нас с отцом, не было и ее вины. Хотелось найти и спасти ее, и чтобы мы – все трое – снова были вместе.
Вот только этому не бывать. Мечты и явь – вещи несовместные.
Однако как же это соблазнительно! Как соблазнительно взять да разыграть все по-своему! Да, страхи вовсе не намерены выполнять обещанного, они попросту хотят сбить меня с толку, обманом заставить заговорить, и тогда я тоже окажусь в их власти. Но сон-то мой! И я могу заставить их сдержать обещание. Для этого нужно всего лишь сказать, чего я хочу.
Но тут я понимаю: а ведь, в конце концов, все это – реальность. Нет, не в том смысле, что здесь мне могут причинить реальный вред. Дело в другом: если я, пусть даже во сне, сделаю вот такой своекорыстный выбор, жить с этим придется всю жизнь, даже после того, как проснусь. Неважно, сплю я или не сплю: выбор-то сделан!
Болотная нечисть сулит исполнить мое самое заветное желание, если я просто оставлю Луну в омуте, на погибель. Но если я так и сделаю, вина в ее гибели ляжет на меня. Может, все это и не взаправду, но разницы нет никакой. В любом случае выйдет, что я способна бросить человека на смерть ради собственной выгоды.
Посасываю камешек, катаю его во рту от щеки к щеке. Лезу под блузку, достаю прутик орешника, спрятанный на груди. Поднимаю руку, откидываю с глаз волосы, смотрю на обманные копии моего Джика Ворона и улыбаюсь им.
«Это мой сон, – думаю я. – Как захочу, так и будет».
Нет, я не знаю, что из этого выйдет. Мне просто до смерти надоело, что каждый встречный решает, каким будет мой сон, за меня. Поворачиваюсь к камню, упираюсь в него ладонями (ореховый прутик зажат меж пальцев правой руки) и толкаю. Над толпой болотной нечисти и страхов раздается оглушительный крик: камень подается, начинает крениться вниз. Оглядываюсь на утопленницу и вижу, как та открывает глаза, вижу ее улыбку, но вдруг вокруг становится так светло, что я слепну.