– Товарищ Хрущев, повернувший развитие Советского Союза в русло госмонополизма, – сказал Сергей Иванов, – загнал систему социализма в почти такой же структурный кризис, как и капитализм в последней фазе своего существования. И идеалы у троцкистов и идеологов новой демократии, прорезающихся у нас в последнее время, подозрительно схожи. Только Хрущев отбирал у колхозников приусадебные участки и коров, разрывая их связь с землей, а идеологи новой демократии отбирают у людей индивидуальность. Мода на это, мода на то, мода на экологию и питание червяками вместо мяса – и готов человек-болванчик. Кстати, в последние годы жизни товарища Сталина цены в магазинах постоянно снижались, причем на всё, и этого всего было в достатке; стоило же прийти к власти верному марксисту-ленинцу товарищу Хрущеву, как срезать стали уже расценки на заводах, а цены в магазинах начали расти. При этом надо вспомнить несколько замороженных выпусков облигаций, а также конфискационную денежную реформу, которые не исправили, а только усугубили ситуацию. Кое-где это даже вызвало бунт, который пришлось подавлять при помощи пулеметов и расстрелов зачинщиков.
В руках у товарища Сталина с треском сломался карандаш.
– Мы знаем об этих негативных фактах, – сказал он, – и уже приняли меры для того, чтобы ни один человек, подобный Никитке, никогда не получил в Советском Союзе никакого важного поста. Но мы не понимаем, каким образом это обстоятельство имеет отношение к рассматриваемому вопросу о терминальной фазе развития капитализма, когда он готов пожрать сам себя?
– К личности Хрущева отношение опосредованное, а вот к сущности обсуждаемого вопроса самое прямое, – сказал Сергей Иванов. – Как установлено опытными наблюдениями, в противостоянии двух систем проигрывает та, что достигла наибольшего уровня концентрации капитала, и неважно, какой маркер стоит на этой системе – социалистический или капиталистический. В середине восьмидесятых годов в силу марксистской установки на тотальную национализацию средств производства в Советском Союзе было сконцентрировано девяносто пять процентов всех капиталов, еще пять принадлежало нелегальным производственникам – так называемым цеховикам, которые из краденого сырья, преследуемые ОБХСС, пытались преодолеть имеющийся в стране товарный дефицит. Даже в двадцать первом веке капитализму до такой концентрации очень далеко. И в то же время во времена товарища Сталина до двадцати пяти процентов одних только промышленных товаров выпускалось артелями системы промкооперации. В сельском хозяйстве колхозами и приусадебными суммарно участками производилось от восьмидесяти до девяноста процентов всего продовольствия. Концентрация капитала в руках государства полностью уничтожила часть этих производств, другие же существенно потеряли от нее в эффективности. И точно такой же механизм в двадцать первом веке действует в так называемом демократическом мире, когда концентрированный банковский капитал разоряет мелкого и среднего производителя. Разница в данном случае в методах, но отнюдь не в конечном результате. Любая концентрация капитала сверх определенного предела убивает экономическую систему.
Некоторое время Сталин сидел молча, вертя в пальцах новый карандаш.
– Так значит, ваши экономисты считают вредной концентрацию капитала только до определенного уровня? – сказал он, наконец.
– Да, – ответил Сергей Иванов, – в черной металлургии, энергетике, промышленном машиностроении и прочих подобных отраслях в социалистической системе концентрация может и должна достигать уровня соответствующих министерств. При этом в капиталистической системе в каждой отрасли необходимо иметь несколько крупных компаний, над которыми с палкой стоит антимонопольная служба и больно бьет за ценовые сговоры. А вот сапожника дядю Мишу, что сидит в будочке на углу Садовой улицы и починяет штиблеты, концентрировать нельзя ни в коей мере и ни при какой системе. Он от этого умирает. И швейная фабрика на сто или пятьсот швей-мотористок, которая тачает модные синие штаны. Неважно, какая у нее форма собственности, но решение по размерам и модельному ряду ее руководство должно принимать в соответствии со структурой местного спроса, а не по решению отраслевого министерства в столице или владельца-капиталиста, находящегося на другом континенте.
– Маркс первоначально стоял на позиции артельно-мелкобуржуазного устройства будущей социалистической экономики, – задумчиво произнес Сталин. – И только под влиянием неудачи Парижской Коммуны, у руля которой как раз и стояли такие мелкотравчатые социалисты-бланкисты, он перешел к необходимости диктатуры пролетариата и полного обобществления средств производства. Когда мы со Стариком начинали строить социализм, то, применяя эту норму, поскользнулись и очень больно ударились копчиком о землю. НЭП, знаете ли, был объявлен не от хорошей жизни. Но считалось, что это временные недостатки, присущие буржуазному обществу, и они исчезнут в ходе построения развитого социализма.
– Но это оказались особенности человеческого общества, – сказал Сергей Иванов, – без разделения на феодальную, буржуазную и социалистическую формации. Но самое главное даже не в этом. Если социалистическое или постсоциалистическое государство, в случае снятия идеологических шор, имеет возможность выбрать, концентрировать ему капиталы или нет, и насколько концентрировать, то западный банковский капитал выбора не имеет, и в случае предоставления ему полной свободы действует в соответствии со своей природой. Подобно стихийному явлению, он стремится обязать кредитами частные домохозяйства, мелкие, средние и даже крупные производства, муниципалитеты или даже государство. Чем больше доходов получает этот спрут, тем большую сумму ему необходимо «разместить». Но и это еще не все. Сконцентрированный выше определенной нормы банковский капитал не только уничтожает вокруг себя малого и среднего производителя, обязывая его невозвратными кредитами, приводящими к разорению, но и в образовавшемся вакууме перестает находить себе применение, из-за чего бросается в биржевые спекуляции, надувая на рынке деловых бумаг так называемые «пузыри». В конечном итоге такая политика заканчивается банковскими, биржевыми, ипотечными и прочими кризисами, аннигилирующими ту часть капитала, что не нашла себе применение, и некоторое количество финансовых ресурсов сверх того.
– Очень интересное наблюдение, – усмехнувшись, сказал Сталин, – описанная Джеком Лондоном «Железная Пята» невозможна, потому что ее зародыш будет убит очередным экономическим кризисом.
– Зато возможен тот мальтузианский фашизм, о котором что вы только что прочитали, – сказал посол Российской Федерации. – Тихая, исподволь, пропаганда в пользу самоограничений, отказа от питания животными продуктами, пропаганда однополых сношений, бездетности и даже окультуренного людоедства. И весь этот добровольный концлагерь организуется под флагом борьбы с экономическими и экологическими кризисами, а на самом деле вместо аннигиляции избыточных капиталов произойдет ликвидация ненужного населения, из существования которого больше невозможно извлекать прибыль. А потом – быть может через сто лет, а может, через тысячу – от человечества останется только один Град на Холме, в котором живут владельцы этого мира и их обслуга, а вокруг будет расстилаться дикая пустыня с редким варварским населением. Но, как вы понимаете, мы сохранили от вашего поколения слишком много достоинства, чтобы не согласиться на самоубийство, а потому, пока существует Россия, такой сценарий невозможен. Но это же означает войну на выживание за будущее человечества. У вас тут был один Гитлер, а у нас их много, и лица их скрыты за пологом анонимности. Украина – это только схватка авангардов: мы выбиваем вражеские войска со стратегического плацдарма, освобождая свои территории и людей; главная же схватка произойдет позже.
– Если вам в этой борьбе понадобится помощь войсками, деньгами или чем еще, – медленно сказал Сталин, – то обращайтесь, мы вам непременно поможем – так же, как вы помогли нам. Но должен сказать, что ваша политическая система очень похожа на то, что было при царе Николашке, и плохо подходит для участия в таких тотальных войнах на выживание.
– Для нас невозможно вернуться назад, к советскому способу организации государства, – покачал головой Сергей Иванов, – ибо такая попытка неизбежно вызовет новую революцию и гражданскую войну, и наверняка убьет наше государство. Да и опыт сей весьма негативный, замечательный многими несчастьями, из-за чего от него многие шарахаются. Но и сохранять существующую политическую систему, созданную по лекалам нашего геополитического противника, тоже немыслимо, ибо это также влечет за собой поражение. Вот мы и ищем такой самобытной формы организации, потому что из развитого социализма (кстати, весьма уродливого) мы вышли, а в развитой капитализм, который подготовил нам Запад, нашему народу не надо. Что стоило Марксу провозгласить не диктатуру Пролетариата, а диктатуру Трудящихся? Вот тогда все встало бы на свои места, ибо трудящимся является и учитель, и врач, и офицер, и инженер, и даже священник, если он врачует человеческие души, а не только собирает требы.
– А вот это тоже глубокая мысль… – сказал советский вождь, который первоначально, собственно, обучался как раз на священника, – и ее надо тщательно обдумать.
3 сентября 1942 года, 05:35, Аэродром ЛИИ ВВС в Кратово.
Экипаж бомбардировщика ТУ-22М3 из состава авиационной группировки экспедиционного корпуса перед очередным заданием спал крепко, и позавтракал с аппетитом. Тем временем техники и вооруженцы подготовили самолет к вылету, заправили топливом, подвесили на внешние держатели одну «именную» корректируемую бомбу для Гитлера и для компании еще четыре ФАБ-1500, которые по той же цели будет бросать система автоматического бомбометания «Гефест». Тщательно осмотрев машину (как положено делать перед каждым вылетом, а не только перед «именным»), экипаж без малейшего душевного содрогания полез в кабину, как будто убивать Гитлеров было их обычной работой. Взвыли огромные двигатели, тягой по двадцать пять тонн каждый. Началось!