– Мне тоже будет интересно на это посмотреть, – сказал Сталин. – У меня есть что сказать этим «товарищам», которые нам совсем не товарищи. Были бы они истинными коммунистами, в полном составе ушли бы на фронт – хоть нашей, хоть вашей борьбы с мировым империализмом. Но там их нет. Как мне докладывают из ГлавПУРа[31] настоящих коммунистов среди ваших добровольцев много, но все они беспартийные. И это тоже говорит о вырождении, что поразило людей, сделавших пропаганду идей Маркса и Ленина главным делом своей жизни.
Немного помолчав, Верховный добавил:
– А теперь давайте вернемся к германскому вопросу. Есть мнение, что советскую делегацию возглавят… товарищи Молотов и Василевский. Рамочные кондиции предполагаемого соглашения вам известны, так что вперед. Капитуляция, денацификация и демилитаризация, осуждение военных преступников и их пособников. Впрочем, главные виновники нацистских преступлений уже мертвы, так что можете обещать германским контрагентам, что самым суровым наказанием для преступников второго ряда – разумеется, при условиях сотрудничества со следствием – может быть пожизненное заключение. Для нас сейчас важнее искоренение условий и идейной базы для повторения человеконенавистнического эксперимента, а не наведение по всей Европе такой библейской мести, что и трава в тех краях не расти. И только осужденные заочно и не явившиеся отбывать предписанное наказание будут повинны смерти как при попытке побега из мест заключения. Также, товарищ Иванов, это будет касаться и вашего слишком хитрого «крысиного волка».
– Тут главное – не торопиться, – сказал тот, – все зависит от того, как заочно осужденный Гейдрих устроится в той же Америке, и с кем он будет сотрудничать. Быть может, при определенных условиях будет выгодно перевести его в разряд «Неуловимых Джо», чтобы из первых рук получать информацию обо всех вражеских поползновениях. Не думаю, что при его навыках и квалификации ему грозит судьба фермера или уборщика в универмаге.
– Неуловимый Джо, – хмыкнул Сталин, – это тот, кого никто не ищет? Что ж, возможно, вы и правы, и судьбу этих людей должна определять их ценность в качестве двойных агентов. Но это детали судьбы тех или иных деятелей бывшего гитлеровского режима. Однозначно, не может быть прощения кровавым палачам, начальникам концлагерей и зондеркоманд, тысячами и миллионами истреблявших граждан Советского Союза и стран Европы. Уничтожение таких персон, уклоняющихся от отбытия наказания, должно быть громким, ярким и зрелищным, но об этом мы еще раз поговорим позже. И однозначно, что вся Германия, как и оккупированные ею страны, должна войти в состав СССР при сохранении германской национально-культурной самобытности. Мы даже готовы принять принцип китайских коммунистов двадцать первого века: «одна страна – две системы». Единственное, чего мы требуем безусловно – собственность пособников нацизма должна быть национализирована в обязательном порядке. Заводы, выпускавшие пушки, танки, самолеты и ядовитые газы для концлагерей, следует сделать общенародной собственностью, а богатых людей, профинансировавших приход Гитлера к власти, необходимо судить и сурово наказать. А далее смотри пункт один. Явился отбывать наказание – сидит, не явился – лежит в могиле.
– С российской стороны, – сказал Сергей Иванов, – на переговорах будем присутствовать мы с товарищем Матвеевым. В Москве 2019 года будет интересней, но здешние дела должны быть однозначно доделаны, а все нужные узлы завязаны. Особых требований к здешней Германии при этом у нас нет, за исключением одного: продолжение банкета на европейской территории через двадцать лет – явление неприемлемое, а народы Европы должны научиться жить в межнациональном мире. Поэтому вместо Европейского союза всех слишком умных зайцев следует загнать в красный мешок с надписью СССР и завязать горловину. При всем богатстве выбора другой альтернативы для мира у нас нет.
– Есть мнение, – усмехнулся Сталин, – что этот план необходимо принять за основу. Товарищ Сталин поедет в двадцать первый век, а все остальные отправятся на переговоры с новым германским руководством.
– Товарищ Сталин, а как же товарищ Молотов сможет присутствовать в двух разных местах одновременно? – неожиданно спросил Василевский. – И вместе с вами в Москве двадцать первого века, и на переговорах с Гальдером?
– При наличии рядом товарища Сталина, – вместо советского вождя ответил Сергей Иванов, – посол Советского Союза в Российской Федерации товарищ Громыко имеет авторитет в нашем мире, в разы превышающий авторитет товарища Молотова. Он только выглядит молодым человеком, а на самом деле это большой талант в фазе своего развития, так сказать, большое будущее советской дипломатии.
– Не надо перехваливать товарища Громыко, – хмыкнул Сталин, – а то он может загордиться, что нежелательно. Впрочем, мы не зря отозвали его из Америки и послали в вашу Российскую Федерацию. В нашей Америке ему учиться уже нечему, а у вас, наоборот, его ждет большая закалка и бесценный опыт. Большой человек будет, если не сломается. И вас, товарищ Василевский, это тоже касается, начальником Генерального Штаба вы будете не всегда, да и товарищ Сталин не вечен. Справитесь с одним заданием – получите следующее, а там поглядим.
6 сентября 1942 года, полдень. Первый Украинский фронт, польско-немецкий (пока) город Мысловице.
Патриотическая журналистка Марина Андреевна Максимова-Шульц, внештатный корреспондент «Красной Звезды» и некоторых других государственных СМИ по обе стороны Врат
Последние четыре месяца жизни прошли у меня несколько скучно и обыденно, за исключением того факта, что Коля наконец закончил оформление своего российского гражданства, и мы с ним поженились. Свадьба была двойной, потому что моя подруга Варя наконец сподобилась выйти замуж за своего Василия. Кстати, моему Коле вместе с российским паспортом вручили офицерскую книжку и погоны старшего лейтенанта. Не зря же полковник Семенцов однажды обронил фразу об актуальном высшем образовании моего избранника. А Коля пригладил светлые волосы, надел фуражку, прищелкнул каблуками – и получился вылитый «штабс-капитан Кольцов» из «Адъютанта его Превосходительства». Так что, товарищи, я теперь офицерская жена, а Максика Тимофейцева в моей жизни никогда не было, и точка. Идет он к черту, этот изменник Родины.
Правда, монотонность жизни в глубоком тылу (Сураж сейчас – это именно глубокий тыл) у меня несколько раз прерывалась командировками «на фронт». Я была в Белграде после его стремительного освобождения нашими танкистами и мотострелками, брала интервью у нового руководителя югославской компартии товарища Благое Нешковича, партизанского генерала Пеко Дапчевича и отставного королевича Георгия, принявшего немалое участие в освобождении своей страны. Сама я воспринимаю эти интервью как «ничего особенного», ибо главный мой талант заключается в язвлении над побежденными врагами, но в Сербии двадцать первого века, показанные по государственному телевидению, они вызвали необычайный фурор, а в Черногории меня и вовсе объявили невъездной. Тамошний диктатор Мило Джуканович считает, что я агент Путина и вредно влияю на его народ.
Наивный балканский дурачок. Думает, что предал своих – и уже «в домике»? Клинтон, там, Буш, Обама или Трамп не выдадут. Если я и захочу въехать в эту Черногорию, то проделаю это на броне наших танков, а им визы не нужны. Сумел бы сам Джуканович выехать из своей Черногории до того, как делать это будет уже поздно. Сложилось у меня такое мнение, что Украиной наша разборка с Западом не ограничится. Война против России со стороны НАТО (а отнюдь не Украины) была объявлена еще в четырнадцатом году – и вот Россия наконец на нее явилась – здрасьте, а вот и я! Такую – злую и с боевым опытом – ее в «европах» не ждали, отсюда вся и паника. Уже начальная фаза военной операции против Украины показала, что нашей армии в классе не равно никакое НАТО. И дальше разница будет только нарастать.
Впрочем, мой вояж в Белград вместе с другими российскими и советскими корреспондентами был далеко не концом истории. После этого я с деловыми визитами побывала в Белоруссии, где Красная Армия, точно так же, как в нашей истории, спилила у немцев белорусский балкон, разгромив при этом группы армий «Центр» и «Север». Лагерь для пленных офицеров, в котором я побывала, при этом напоминал какое-то сборище бомжей. Кругом грязь, уныние, плач и зубовный скрежет. Даже курощать таких неинтересно. Вроде первоначально товарищ Сталин намеревался показательно прогнать всю эту публику «как есть» по улицам Москвы, для подъема боевого духа москвичей и гостей столицы, а потом почему-то отказался от этой затеи. Наверное, потому, что здесь немцы к Москве не подходили и пройтись по ее улицам на праздник 7-го ноября не грозились, и, значит, для москвичей такое показательное унижение белокурых бестий было бы неактуально.
Побывала я и в Варшаве, спасенной нашими войсками от германского контрнаступления. Немцы, будто позабыв, что они уже «не те», лезли на нее яростно, как театралы в антракте на буфет, но за три дня ожесточеннейших боев понесли тяжелые потери, сдулись и дальше сидели как мыши под веником. Когда я попросила показать мне пленных, взятых во время тех боев, чтобы я могла бы всласть поиздеваться над людьми, возомнившими себя сверхчеловеками, мне ответили, что таковых нет, и высыпали передо мной горсть белых таблеток. Мол, это германский боевой наркотик, на короткое время превращающий человека в разъяренного бойцового кота, которого можно только убить, желательно разорвав в клочья. Теперь тушки этих несчастных гниют перед позициями нового Войска Польского и советско-российских дивизий, оборонявших Варшаву, потому что шквал ружейно-пулеметного и артиллерийского огня оказался сильнее любых веществ, изобретенных концерном Фарбениндустри. В Варшаве я брала интервью у лидера новой Польши Болеслава Берута, польского генерала Берлинга и будущего советского маршала Катукова. Теперь я думаю, что за них меня объявят невъездной и в Польше двадцать первого века – ровно с тем же итогом, что и в Черногории.