– Герр Гальдер, герр Гальдер! – еще издали начала кричать я, и Коля переводил мои слова на немецкий язык. – Можно вас на несколько слов для российской прессы?
Я уже много раз сталкивалась с тем, что местные просвещенные европейцы, видя перед собой девушку-корреспондента, смотрят на нее непонимающим взглядом, как баран на новые ворота. С советскими людьми такой проблемы не возникает: для них привычно не то что девушка-корреспондент, но и трактористка, танкистка и летчица, а вот иностранцы тормозят не по-детски всеми четырьмя копытами.
Но Гальдер оказался не таков. Или его кто-то заранее подготовил, или от природы этот человек был настолько толстокож и хладнокровен, что его не смутило бы, даже если на моем месте была говорящая страус-эму, представляющая какие-нибудь Галактические Новости.
– Фройляйн представляет русскую газету из двадцать первого века? – приподняв одну бровь, спросил он.
– Что касается газеты, – сказала я, – то у меня контракт с советской «Красной Звездой», а у себя дома в Российской Федерации я являюсь военным корреспондентом телеканала «Звезда».
– Теле… чего? – переспросил Гальдер.
– Это вроде гибрида кино и радио, с приемниками прочти в каждом доме, – ответила я. – Уже где-то через сутки наш с вами разговор увидят миллионы россиян, а еще через некоторое время он станет достоянием зрителей во всем мире (слава РТ). Прежде мне доводилось брать интервью у пленного Гудериана – когда он был с пылу, с жару, прямо из боя, еще хрустящий; я беседовала с только что плененным генералом Обстфельдером и многими другими менее известными персонами…
– Возможно, это и так, фройляйн, – ответил Гальдер, – но вы должны учесть, что мой нынешний статус не подразумевает плена, быть может, это случится когда-нибудь потом, но не сейчас.
– Зато в плену у нас вся Германия! – отпарировала я. – Вы признали свое поражение, согласились разоружиться, ограничить свою свободу и пройти денацификационные мероприятия, а это значит, что ваш статус схож со статусом военнопленного. И неважно, что этот плен вы отбываете прямо по месту жительства, от этого положение дел ничуть не меняется.
– Ах вот оно как… – хмыкнул Гальдер. – Что же, возможно, вы и правы. Но разве это обстоятельство дает вам право издеваться над пожилым человеком, который на протяжении своей жизни потерпел два фундаментальных военных поражения, приведших к полному краху государства?
– Ой, герр Гальдер, – сказала я, – только не надо брать меня на жалость. В обеих этих войнах Германия первой под надуманным предлогом объявляла войну России, а потом рыдала, битая ногами победителей. В восемнадцатом году, когда все висело на волоске, только жадность помешала вашему кайзеру достойно закончить войну на Западном фронте.
– Жадность, фройляйн? – переспросил Гальдер. – Я вас не понимаю…
– Да, жадность, – утвердительно кивнула я, – вы увидели, что после революции русская армия развалилась, и решили воспользоваться этим обстоятельством на все сто процентов. Вместо того, чтобы заключить с Лениным почетный мир, торговый договор и все прочее, что положено делать, когда вчерашний враг становится если не союзником, то хотя бы попутчиком, вы решили удариться в разбойный треш и угар. Договор оказался похабным, а пятьдесят дивизий, которых так не хватало на Западном фронте, выполняли оккупационную функцию на оттяпанной вами территории бывшей Российской империи. Это только кажется, что грабеж – самая выгодная форма экономического обмена; с нами, русскими, это совсем не так. Когда нас начинают грабить, то мы уходим в лес, вооружаемся и оборачиваемся навстречу грабителям своей азиатской рожей. После такого американские индейцы на тропе войны дружно курят трубку мира. И вот тут грабеж перестает быть выгодным, потому что плата за награбленное взымается жизнями грабителей. Как, должно быть, смеялись в Париже, Лондоне и Вашингтоне над берлинскими дураками… Россия из войны формально вышла, но продолжила оттягивать на себя пятьдесят немецких дивизий, которые на другом участке могли бы решить многое, если не все. Особенно интересным этот вопрос становится в том разрезе, что месье Троцкий, предложивший вам формулу «ни мира, ни войны, а армию мы распускаем», на самом деле являлся агентом американских банкиров Шиффов, впоследствии немало нажившихся на германских контрибуциях. Вот и делайте выводы сами, герр Гальдер, кому на самом деле был выгоден мир, заключенный в городе Брест-Литовск…
Если в начале моего монолога Гальдер кривил свои сухие губы, то потом слушал все внимательнее и внимательнее. Первую фразу из его ответа Коля перевел сухо:
– Грязные нецензурные специфические баварские ругательства, но не по твоему поводу, а в адрес покойного кайзера Вильгельма, его тупоголовых советников и вообще… слушать такое в оригинале дамским ушам не полагается даже в Германии.
Закончив отводить душу ругательствами, Гальдер с интересом с интересом посмотрел на меня и сказал:
– Я вижу, что фройляйн хорошо разбирается в истории, а также не любит англичан и французов.
– У меня такая работа, герр Гальдер, – сказала я. – Хороший журналист должен разбираться в том предмете, о котором берется рассуждать, хотя бы в общих чертах, чтобы не нести ерунды. Некоторые думают по-другому, но я к ним не отношусь. Что касается англичан и французов, то они никогда не делали ничего хорошего моей стране. Весь их интерес к России всегда заключался в том, чтобы проехаться за чужой счет. А вот немцы единственные из всех европейцев приезжали к нам, чтобы служить нашей стране, жить в ней и родниться с нашим народом. И я тоже русская, и счастливо замужем за немцем. Русским немцем. Поэтому мне хочется, чтобы Россия и Германия не занимались взаимоистребительными войнами на радость французам и англосаксам, а жили в мире и дружбе.
– Я понимаю ваши мечтания, – вздохнул Гальдер, – но, к сожалению, это невозможно. Россия и Германия самой судьбой определены друг к другу в соперники…
– Не судьбой, – окрысилась я, – а вашим Бисмарком, который придумал теорию о том, что Россию надо сдерживать, и ради этого вздумал подружить Германскую империю с Австрийской. А уж звать в эту компанию турецких людоедов было уж и вовсе за гранью добра и зла. Но ничего, товарищ Сталин уже все расставил на свои места. Да здравствует Великий Советский Союз от Ламанша до Чукотки, в котором каждый найдет свое место, а русский и немец будут братья навек! В нашей стране в полном согласии проживает двести разных национальностей, в том числе и немцы, и места для еще двух десятков европейских наций в нем вполне хватит. Думаю, что немцы не откажутся служить самой могущественной в мире державе, в которой они будут равными из равных, а не расой господ или недочеловеками…
– Мне сложно поверить, – сказал Гальдер, – что такая сложная конструкция будет устойчива и после того, как умрет основатель вашего государства. Вы думаете, я не знаю, что в вашем мире оно распалось, как только выдохлись и измельчали его идейные наследники? Только потому я и пошел на это соглашение, что оно дает время Германии окрепнуть внутри единой системы, а потом, когда выйдет срок существования вашего неуклюжего гиганта, моя страна естественным путем будет свободной.
– На этот раз так не будет, – отрицательно мотнула я головой, – ибо в этом мире изменилось многое. Во-первых, кто предупрежден, тот вооружен; во-вторых, американцы больше не будут иметь над Советским Союзом подавляющего преимущества в экономике. Одно дело соревноваться одной четвертью против трех четвертей мирового производства, и совсем другое, когда силы почти равны. И еще одно соображение, которое пришло мне в голову только что. Герр Гальдер, вы не задумывались, почему ядром объединения Германии стали не земли, где жили чистокровные германцы, а территория Пруссии, заселенная онемеченными славянами и отчасти литовцами?
– Нет, фройляйн корреспондент, – сказал Гальдер, – прежде я об этом не задумывался, воспринимая это как факт, данный свыше, но теперь мне стало решительно интересно. Поведайте же мне свою версию этого события, и если она будет правдоподобной, то я с ней соглашусь.
– Подвергаясь германизации, представители автохтонных славянских и балтских народов отбрасывали свою местную племенную идентичность и тем самым переходили на высший имперский уровень, – сказала я. – Тот же процесс шел в Австрии, где по тем же основаниям росла как на дрожжах империя Габсбургов. А немцев из коренной, центральной части Германии, у многих из которых «их Отечество после дождя прилипало к подошвам сапог», Бисмарку пришлось выдергивать из этого состояния за уши. Вы меня понимаете? Простая система, конечно, устойчивее сложной, но только сложная социальная конструкция имеет перспективу к развитию, а простая, консервирующая родоплеменной строй, обречена на стагнацию и последующее поглощение более прогрессивными соседями. Господь, сотворяя этот мир, шел от элементарного к аморфному, от аморфного к простому, а потом и от простого ко все более сложному. Таков путь, заповеданный нам Творцом, и Россия – любимое из Его созданий, потому что ее этническая система устроена максимально сложным способом. Ваш Гитлер, когда пришел к власти вместе со своим национал-социализмом, сразу резко упростил социальную систему, дав волю даже самым низменным инстинктам. Назад в пещеры. Вместо сосуществования с инородными элементами в вашем обществе и их постепенной ассимиляции был взят курс на их полное уничтожение. С этого момента Германия была просто обречена на разгром – даже более страшный, чем в прошлую войну, ибо посеявший ненависть пожнет в ответ бурю священной ярости. Против вашей людоедской идеологии с оружием в руках ополчились все нации нашей страны: русские, украинцы, белорусы, татары, башкиры, кавказцы и другие. И даже мужчины малочисленных сибирских народов, по закону освобожденные от призыва, идут в армию добровольцами, ибо из них получаются великолепные снайперы, которые способны часами лежать в засаде, а потом поразить свою цель единственным выстрелом прямо в глаз. Теперь, когда нацистский зверь мертв, уже мы будем учить немецких детей, как им жить, во что верить, и как любить единую большую страну – от теплого Бискайского залива до хладных скал далекой Камчатки.