ионных и реорганизационных мероприятий победила партия большевиков – честь вам и хвала, а также красный флаг в руки. Не сумеете, так на нет и суда нет. Отрицательный результат – тоже результат.
– Да, – сказал Верховный, – партия большевиков и советское правительство оказывают вам высокое доверие, не подведите, товарищи. И к тому же, прежде чем бросить вас в клетку с тиграми, вам дадут подготовиться по всем основным вопросам. Но недолго, ибо времени на раскачку нет. Ну что, вы беретесь за это задание или нам обратиться к другим кандидатурам?
– Беремся, товарищ Сталин, – за себя и за Руднева ответил Ковпак, – и будьте уверены, что мы не подведем.
– Ну вот и прекрасно, – кивнул лучший друг советских физкультурников, – а теперь ступайте к себе в гостиницу. Завтра туда доставят все необходимые материалы для самоподготовки на тему «Как на Украине умирала настоящая советская власть, а ее место занимал ужасающий монстр, место которому в выгребной яме истории». А мы тут с товарищем Ивановым продолжим дискуссию на общеполитические темы. Уж очень интересный наметился в последнее время вариант…
Пять минут спустя, там же.
Присутствуют:
Верховный главнокомандующий, нарком обороны и генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Виссарионович Сталин;
Посол РФ в СССР – Сергей Борисович Иванов.
Когда слегка обалдевшие Ковпак и Руднев вышли, Сталин почти бесшумно в своих мягких кавказских сапогах прошелся по кабинету взад-вперед и сказал:
– Сегодня я хотел бы с вами поговорить по поводу одного интересного интервью, которое ваша журналистка товарищ Максимова взяла у генерала Гальдера в день подписания капитуляции. Быть может, даже сама того не понимая, эта милая девушка высказала несколько очень многообещающих мыслей, по какой-то причине проигнорированных Марксом и Лениным в их фундаментальных трудах. Я имею в виду преимущество сложно устроенного общества перед простым – в плане возможностей для поступательного развития.
Посол Российской Федерации отметил слово товарищ, которым Сталин предварил фамилию корреспондента, что в условиях советской действительности служило маркером «свой-чужой». Обзовут тебя господином и хоть в лепешку разбейся – своим в этом обществе ты не станешь уже никогда.
– Я там был, и мне это интервью тоже понравилось, как и остальным присутствующим, – пожал он плечами. – Там у нас ощущение сложно устроенного общества двухсот национальностей, живущих одной семьей вокруг русского национального стержня, буквально разлито в воздухе. И вот тут мы должны снять шляпу перед вами, товарищ Сталин, ибо русское дореволюционное общество ощущало себя иначе, непреодолимо разделяясь не только по классовому, но и по национальному вопросу. В низах и самых верхах этого разделения не было, а вот в средних слоях – среди интеллигенции, купечества и прочих будущих отцов русской демократии – национальная и классовая спесь цвела буйным цветом.
– Интересная постановка вопроса – национализм, как особенность буржуазного общества… – сказал Сталин. – Военно-феодальная верхушка не делит себя по сортам, потому что в ее рядах каждой твари по паре, и все они поклялись служить одному сюзерену. Рабочему классу и крестьянству нечего делить, поскольку, с одной стороны, они не имеют практически ничего, а с другой стороны, им принадлежит весь мир. И только так называемый средний класс становится опорой буржуазного национализма. И даже в вашем прошлом в ходе разложения социалистического строя будущие буржуазные националисты вылуплялись из чиновников средней руки, юристов, экономистов и профессоров музыки. Но почему, по вашему мнению, этот вопрос проигнорировали классики коммунистического движения, начиная с товарища Маркса? Ведь при ближайшем рассмотрении становится очевидно, что создание сложного многонационального общества, где все национально-культурные особенности народов пребывают в бесконфликтной гармонии, есть одно из основных условий успешного построения будущего коммунистического государства.
– Возможно, причина игнорирования этого вопроса классиками была в том, что товарищ Маркс, являющийся основателем движения, происходил из относительно монолитного европейского общества, – сказал Сергей Иванов. – Единственным примером мирного сосуществования европейских народов является Швейцарская Конфедерация, и оттого он не понимал и не принимал никаких сложно устроенных обществ. С его точки зрения, отношения между разными народами могли строиться только в парадигме «угнетатели-угнетенные». И никаких других фактов он не видит и видеть не желает. Россия – тюрьма народов, а русские – отсталый и реакционный народ, достойный полного уничтожения. И точка. Интернационализм эти люди воспринимали не в плане построения единой межнациональной симфонии, а как простое неучастие в военных спорах национальных буржуазий. Мол, сначала победим буржуазный строй, а потом будем ездить в гости друг другу, ибо явного народа-лидера, вокруг которого можно было бы построить общеевропейскую социалистическую идентичность, не наблюдалось даже на горизонте. На эту роль не годились ни англичане, ни французы, ни немцы, а о русских, по уже изложенным причинам, в те дни никто даже и не задумывался.
– Мы поняли вашу мысль, – сказал Сталин, – и совершенно с нею согласны. Несмотря на всю свою революционность и новаторские подходы, товарищ Маркс происходил из самого нутра так называемой «европейской цивилизации», по самые уши заросшей колонизаторской спесью, а потому в национальном вопросе исповедовал те же заблуждения, что и окружающая его среда. Ему и в голову прийти не могло, что первым местом, где его теория будет претворена в жизнь, окажется не культурная во всех отношениях Европа, а дикая Россия. Но скажите, почему в таком случае на этот вопрос адекватным образом не отреагировал товарищ Ленин, который как раз вырос в российской, или даже лучше сказать, чисто русской культурной среде?
– С товарищем Лениным совсем другой коленкор, – хмыкнул Сергей Иванов. – Классовое общество российской глубинки, состоявшее из чиновников средней руки и купцов-зерноторговцев, не воспринимало равным себе ни его самого, ни его отца, несмотря на то, что Илья Николаевич умом, трудом и выдающимися способностями выбился из провинциальных астраханских мещан в чин действительного статского советника, что эквивалентно чину армейского генерал-майора. Государство в те времена, пусть со скрипом и оговорками, давало возможность талантливым представителям простого народа расти по служебной и социальной лестнице от самых низов до самых верхов, ибо дефицит хороших управленцев был неоспорим. Но вот тогдашнее «образованное общество» не принимало таких выдвиженцев с самого низа в свои ряды, воспринимая их как выскочек, которым не место среди интеллигентных людей. Травле подвергались и сами выдвиженцы, и их дети. Ведь не зря же не сохранилось никаких воспоминаний о счастливом детстве Владимира Ильича, за исключением чисто семейных историй, никаких друзей-приятелей – ни среди соседей по месту жительства, ни среди гимназических соучеников. И никто из повзрослевших и даже постаревших сорванцов уже в советское время не строчил мемуары о детских годах, проведенных рядом с будущим товарищем Лениным. Уж не знаю, как там «соседи по парте» дразнили будущего вождя революции, но, как правило, малолетние оболтусы не особо изобретательны. В таких случаях в ход идут либо особенности фамилии, либо национальность, либо особые приметы внешности, наводящие опять же на национальный вопрос. «Патентованные» русские, только себя считающие солью земли и хозяевами одной шестой части суши, водятся как раз в тонкой, как плесень, прослойке интеллигентской образованщины. Одним словом, у человека, идентифицирующего себя как Володя Ульянов, не было никаких особо счастливых воспоминаний детства, наводящих на мысль о сложносоставной межнациональной симфонии…
И тут раздался звук «хрясь!» – это в руках Верховного сломался пополам карандаш.
– Вы это очень верно заметили, – внешне спокойно сказал он, – что дореволюционное общество носило классовый, или, даже можно сказать, кастовый характер. Мало было сделать карьеру, для которой действительно имелись возможности – дополнительно требовалось преодолеть невидимые сословные барьеры, отделяющие бар от вчерашнего быдла. В русском народе по поводу подобных случаев говорят «жалует царь, да не жалует псарь». Но наша революция сломала не только сословные барьеры, но и уничтожила сами сословия, тем самым создав условия для формирования, как вы выразились, сложносоставной межнациональной симфонии, а по-нашему – единого советского народа. Вы правильно сказали, что так называемый средний класс – это опора буржуазного национализма.
– Не получился у вас единый советский народ, товарищ Сталин, – с горечью сказал Сергей Иванов. – В двухтысячных годах нам фактически заново пришлось сшивать даже пространство Российской Федерации, ибо пролетарский интернационализм умер вместе с коммунистической идеей, а общероссийский патриотизм хронически находился в зачаточном состоянии. Имелись у нас отдельные политические деятели, желавшие вслед за Советским Союзом распустить на отдельные национальные государства и Российскую Федерацию, а из-за океана в это время похрюкивали, что наша страна несправедливо владеет шестьюдесятью процентами всех мировых богатств. Только на то, чтобы переломить эту тенденцию, у нас ушло восемь лет – с августа девяносто первого по август девяносто девятого года. А все из-за того, что все семьдесят лет советской власти коммунистические идеологи, когда открыто, а когда и неявно, боролись с великорусским великодержавным шовинизмом, в то же время пытаясь построить свой единый советский народ из в историческом плане национальных элементов, зачастую враждебных друг другу. Но так, простите меня, не бывает. Баз русского национального ядра, или, если хотите, «станового стержня», вместо единого советского народа получается сферический конь в вакууме.
Прежний Сталин, каким он был года полтора назад, за такие речи даже если бы не выгнал собеседника из кабинета с последующим звонком Берии заняться мерзавцем, то вступил бы с ним в жаркий спор, ибо все сказанное противоречило основам марксизма-ленинизма. Но теперь, когда явственно обозначился кризис теории, на поверку оказавшейся набором не проверенных жизнью догм, подобные истины воспринимались Верховным уже с гораздо меньшей настороженностью.