В кабинете Сталина, помимо советского вождя, турецкого министра иностранных дел ожидали его советский коллега товарищ Молотов и посол русских из будущего господин Иванов. И более никого – за исключением бесстрастного, как сфинкс, переводчика с немецкого, хранителя чужих тайн.
Окинув взглядом присутствующих, турецкий министр, не меняя выражения лица, сказал на языке германских франков:
– Я рад приветствовать величайшего властителя нашего времени, рядом с именем которого достойно ставить только имена султана Мехмеда эль-Фаттиха (Завоевателя), сокрушившего остатки Византии и Искандера Двурогого, низвергнувшего в прах империю нечистых персов-огнепоклонников.
Выслушав перевод, Верховный хмыкнул в усы и ответил:
– Не очень-то лестное сравнение, дорогой Нуман-Паша. Империя Александра Македонского распалась сразу после его смерти, а Османская империя пришла в упадок за вдвое меньший срок, чем упомянутая вами Византия. Быть может, низвержение чужих царств – это не самое главное дело в ремесле правителя, гораздо важнее уберечь от деградации собственную державу. Не мы напали на Германию, Финляндию, Венгрию, Италию и Румынию – это их армии пришли на советские земли с завоевательным походом, и были разбиты вдребезги. Мы не хотели этой войны и делали все возможное, чтобы ее избежать, но раз уж она началась помимо нашей воли, у нас не было другого варианта, кроме решительной победы над объединенными европейскими армиями. А сейчас мы делаем все возможное, чтобы к нам больше никто и никогда не смог прийти с войной. Все, что хочет наше правительство, это мир и процветание для Советского Союза и других стран. Тот, кто не понимает этих наших устремлений, как не понимал их господин Гитлер и его прихвостни, должен готовиться к войне на свое полное уничтожение.
– Мы вас прекрасно понимаем, и не хотим оказаться на месте тех несчастных, которые вызвали ваш гнев, – заверил советского вождя Нуман Меменчиоглы. – Былое могущество османского государства давно в прошлом, а потому мы согласны на выдвинутые вами условия обеспечения общей безопасности при сохранении самостоятельности во внутренних вопросах. Нам очень не хотелось бы ворошить в нашем государстве тлен былых кровавых дел. Как говорят у вас на Кавказе, «кто бежал – тот бежал, кто убит – тот убит».
Выслушав эти слова, Сталин, слегка нахмурившись, произнес:
– Нам очень не нравится, что вы, турки, слишком легко прибегаете к кровавому насилию, чтобы решать свои внутренние дела. Этот обычай в вашем народе должен быть забыт раз и навсегда.
Сергей Иванов, улыбнувшись своей фирменной мефистофельской улыбкой, добавил:
– Летопись былых османских побед – это одновременно и мартиролог жертв массовых казней побежденных врагов, и не только их. Ради спора о власти брат у вас убивал брата, сын – отца, а отец – своих сыновей; султаны то и дело казнили своих визирей и пашей, а те, в свою очередь, устраивали заговоры, свергая и убивая султанов, чтобы править из-за спины их бессильных братьев-наследников, всю жизнь проживших в заточении. Даже единоверные вам народы – арабы и албанцы – смотрели на турок как на жестоких угнетателей, а для христианского населения Османской империи и окрестных земель вы были хуже исчадий джаханнама. Удивительно не то, что ваше государство ослабло быстрее, чем другие державы, а то, что оно смогло просуществовать шестьсот с лишним лет.
И снова Нуман Меменчиоглы и бровью не повел, хотя понял слова посла Российской федерации без перевода, ибо говорил тот на немецком языке.
– Неужели вы, господин Иванов, этими словами обвиняете всех нас, будто судья-кади, выносящий смертный приговор? – сказал турецкий дипломат.
– Ни о каком приговоре пока речи не идет! – отрезал Сталин. – Дело в том, что вы, турки, должны знать цену и причину обсуждаемого вопроса. Ваше государство начиналось с большой крови, кровавый след сопровождал вас по всему шестисотлетнему пути, в кровавой судороге ваша империя превратилась в республику, и даже сейчас на юго-востоке вашей страны идет жестокая война с курдами. Пять лет назад при подавлении восстания в провинции Дерсим ваши солдаты, устрашая и принуждая к подчинению местное население, убили и замучили восемьдесят тысяч своих мирных сограждан курдской национальности. А ведь они всего лишь хотели спокойно жить в своих домах и говорить на родном языке, и только за это вы их убили без всякой жалости. Мы тоже далеко не ангелы, но от такой слепой жестокости нас тошнит. Или вы думали, что вам ставят в вину только убийства армян и греков, потому что они христиане? Нет, жизни и права курдов-мусульман тоже имеют значение. Нам очень не хочется, чтобы подобная практика продолжалась и дальше, а потому вам следует признать свои ошибки, имя которым преступление, и принести за них покаяние перед всеми, кому вы когда-то причинили зло.
Турецкий министр иностранных дел глянул в желтые тигриные глаза красного императора – и тут ему изменило его непревзойденное самообладание. Какое уж там «прирезать земель от Сирии и Ирака»! Тут как бы не оттяпали все территории по самый Аракс и Евфрат[20], создавая ненавистное каждому турку курдское независимое государство. И ведь большевистский вождь не шутит и не пугает. Стоит ему щелкнуть пальцами, и псы войны сорвутся с цепи – и сохранится ли тогда на карте сама Турция, становится очень сомнительным.
– Но, господин Сталин, это невозможно! – помертвевшим голосом сказал Нуман Меменчиоглы; его смуглое лицо явственно побледнело. – Курды разрушают единство нашего государства, и мы никак не можем уступить их наглым требованиям. Это будет еще одна национальная катастрофа, означающая конец Турецкой республики…
– Нет, – возразил Верховный, и в его глазах зажегся холодный блеск, – это не просто возможно, а необходимо! Если не убрать эту кровоточащую язву сейчас, она будет гноиться еще многие годы, привлекая к себе политических падальщиков со всего мира, а на нашу страну, которая могла прекратить безобразие, но не сделала этого, ляжет несмываемое пятно. Мы уже покончили с одним много понимающим о себе государством, делившим людей по сортам в зависимости от их национальности, так почему для Турецкой республики должно быть сделано исключение? Мы не хотим войны, но лучше решить все в жестокой схватке, чем терпеть у себя на окраине бесконечный кровавый ужас. – В голосе советского вождя звучала сталь, отчего турецкий дипломат ощущал внутренний трепет, который ему не удавалось унять.
– Мы понимаем, – сказал Сергей Иванов своим бесстрастным, но оттого еще более пугающим голосом, – что курдский народ сейчас попросту не готов к созданию собственного государства, потому что у него нет ни подходящих лидеров, ни подготовленных административных кадров. Собрать в кучу населенные курдами земли и сказать: «Вот вам независимый Курдистан, живите в нем» – относительно просто. Гораздо сложнее превратить эту территорию в состоявшееся государство, в котором есть закон, порядок и уважение людей друг к другу. Вы, турки, всегда все понравившееся вами брали силой, а потому не уважали никого, даже самих себя. Вот в этом ваша главная проблема. Отсюда в вашей истории столько крови, в том числе и турецкой, пролитой при подавлении многочисленных крестьянских восстаний.
– Да, – мрачно произнес Сталин, – мы не хотим отрывать Курдистан от Турецкой республики, ибо результат может выйти еще хуже, чем есть сейчас. И в то же время мы понимаем, что верить вам на слово – это напрашиваться на большие неприятности, ибо цена ваших обещаний даже меньше, чем у прошлогоднего снега.
– Тогда чего же вы хотите?! – воскликнул сбитый с толку министр иностранных дел Турции. – Быть может, нам всем умереть – и тогда ваши проблемы будут решены?
– Мы хотим, чтобы вы изменились, а не умерли, – ответил советский вождь; он вприщур и как будто даже добродушно смотрел на своего турецкого собеседника, но при этом того обдавало холодом. – Уничтожение народов – это не наш метод. Курды, принимавшие участие в армянском геноциде, тоже думали, что, истребив своих соседей-христиан, они заживут счастливо, и при этом не понимали, что сами станут следующими на этом конвейере смерти.
– Кемаль Ататюрк тоже думал, что способен изменить турецкую нацию и очистить ее от старых грехов, – сказал Нуман Меменчиоглы; в голосе его звучала горечь. – Но если взглянуть на нас вашими глазами, становится понятно, что у него почти ничего не получилось…
– У него получилось достаточно много, – произнес Сергей Иванов, – с вами мы сейчас разговариваем, а против прошлых турок просто послали бы бомбардировщики, ибо переговоры с ними были бы бессмысленны. Но эти изменения следует продолжать до тех пор, пока турецкая нация не станет безопасной для себя и соседей. – Он сделал небольшую паузу, во время которой, казалось, даже и не смотрел на собеседника. Потом его пронизывающий взгляд вновь уперся в турецкого министра, ощутившего себя вдруг маленьким и беспомощным перед этими людьми. – Вот предложение, которое вам следует принять в первую очередь, – сказал он. – Когда-то великий русский царь Иван Грозный разгромил и захватил Казанское ханство, но он не уничтожил татар и не обратил их силой в христианство, превращая этот народ в русских, а приучил их жить в мире с собой и соседними народами. Мы предлагаем вам пройти этот путь по доброй воле, без иноземного завоевания.
– Да, господин Иванов, это сильный аргумент… – сказал турецкий министр иностранных дел, невольно потерев рукой об руку. – Турки поступили бы по-другому, англичане и немцы поступили бы по-другому, но вы, русские, делаете все по-своему. А потому ваша Империя, начавшись с малого Московского княжества, заняла огромные пространства меж трех океанов, а от государства, основанного султаном Османом примерно в то же время, к сему дню остался лишь жалкий огрызок, который может быть урезан еще больше. – Складка появилась меж его бровей, он с трудом подавил вздох. – Но что же нам делать сейчас, чтобы измениться нужным образом, но при этом избежать унижения и уничтожения?