И еще меня волнует, насколько именно будет ограничено вмешательство в наши внутренние дела. Наверняка от нас потребуют как минимум принятия самого прогрессивного рабочего законодательства, а также разрешение деятельности профсоюзов и левых партий.
О, как тяжел долг императора… Как нелегко нести на себе судьбу своего народа… Но, в любом случае, решение принято, ничего уже не изменить. Что-то мне подсказывает, что это последний важный вопрос, в обсуждении которого я принимал участие. Теперь я, пожалуй, удалюсь от дел, оставив за собой лишь церемониальные обязанности. А все хлопоты, заботы и волнения фактического правителя Японии я возложу на широкие плечи адмирала Ямамото. Уж у него-то министры не будут заниматься отсебятиной и творить все, что придет в голову. Собственно, я никогда не тяготел к должности императора, и лишь исполнял свой долг. Отныне я смогу заниматься своим любимым делом…
Я прошел в свою лабораторию. Увидев свои пробирки, я, как это бывало всякий раз, почувствовал душевный подъем. Биология была моей страстью. Я мог бы стать великим ученым – и в этом случае был бы гораздо более удовлетворен жизнью. Но на опыты мне вечно не хватало времени…
Занимаясь наукой, я забывал о том, что я император. Я вообще забывал обо всем. Записывая результаты своих исследований, я воображал, как делаю доклады на научных конференциях… Как коллеги-ученые внимают мне, а я, блестя стеклами очков, озвучиваю свои выкладки.
Кстати, об очках… Необходимость их носить была главным свидетельством того, что мне следовало родиться ученым, не обремененным долгом императора. Моя близорукость являлась поводом для беспокойства среди моих приближенных, ведь потомок богини Аматерасу должен быть совершенен. Что это за Тэнно, который вынужден смотреть на мир сквозь стекла? Такая маленькая деталь, по мнению моих воспитателей, могла сильно уронить достоинство будущего владыки. Поэтому в детстве мое зрение пытались тренировать, но не преуспели. Метод был такой: к моим глазам подносили книгу, заставляли читать, потом резко убирали книгу подальше и заставляли читать дальше. Не знаю, помог ли кому этот метод, но для меня он оказался неэффективен. До сих пор помню, как все во мне сопротивлялось этому «лечению», ведь со мной особо не церемонились. Но я должен был сидеть тихо и не возражать.
Одно время, уже став императором, я старался не надевать очки на публике. Какого же труда мне стоило соблюдать важный и суровый вид, видя перед собой не лица, а расплывчатые пятна, не имея возможности разглядеть их выражение… Никто не догадывался, каким беспомощным я себя в это время ощущал. Однако ближе к сорока годам я уже носил очки постоянно. В очках я очень нравился сам себе – они дополняли мой образ ученого.
И теперь, кто знает, может быть, у меня будет шанс сделать какое-нибудь важное открытие… Это моя сокровенная мечта, о которой никто не знает. Ведь в первую очередь я император, и все мои мечты должны быть связаны только с процветанием нашей империи… Так что мое увлечение биологией считают чем-то вроде чудачества.
Итак, если принятый нами план русских удастся претворить в жизнь без заминок и издержек, то жизнь эта едва ли будет осложнена потрясениями. И тогда я смогу если и не посвятить себя науке, то, по крайней мере, уделять ей гораздо больше времени… И, может быть, когда-нибудь я действительно смогу зачитывать свои доклады перед ученым сообществом… Ведь господин Сталин, управляясь со своей огромной страной, вполне способен между делом высказывать свои взгляды по разным научным вопросам, так почему бы номинальному монарху Японии не получить звание профессора биологии?
18 октября 2019 года, 10:15. Польша, Познань, грузовой железнодорожный терминал Франово
Фельдмаршал Эрвин Роммель
Путешествие по железной дороге от Новых Врат до бывшего прусского Позена заняло у нас чуть больше недели. За это время из окон вагонов мы успели насмотреться на чистенькие и аккуратные железнодорожные станции России двадцать первого века, мелькающие меж перелесков деревни, сжатые поля и кое-где работающие на них трактора, готовящие почву под озимые. Мирная идиллическая картина, если не знать, что в случае враждебного вторжения сама эта земля волчьей пастью оскалится на захватчика, трактористы сядут за рычаги панцеркампфвагенов[21], их сыновья и младшие братья возьмут в руки оружие, и уже через самое короткое время их враги пожалеют о том, что родились на свет.
После России железная дорога проходила по территории Белоруссии. В наше время это одно и то же государство, а в двадцать первом веке Белоруссия независимая республика, но все равно русские считают белорусов своей ближайшей родней. И потому, когда на Белоруссию напали поляки, герр Путин воспринял это как агрессию против самой России, а русский народ его полностью поддержал. Ехали мы и мимо мест боев за Ивацевичами, где эти поляки лежали в белорусской земле на массовых военных кладбищах, усеянных большим количеством белых крестов. Но особенно густо эти захоронение имели место в районе Бреста, по обе стороны от границы, когда польская армия сначала прорывалась с боем на белорусскую территорию, а потом пыталась выскочить из уже захлопнувшейся ловушки. Вечно эти ясновельможные паны рвутся туда, откуда потом им приходится убегать без оглядки.
Пик их силы миновал четыреста лет назад, когда король Сигизмунд попытался сожрать погрязшую в смуте Россию, но не преуспел в этом занятии и в ходе затяжной войны надорвал польское могущество. Именно с той поры государство заносчивых шляхтичей шло только от поражения к поражению, теряя силы и уменьшая возможности. А тем временем по обе стороны от этого недоразумения всходили звезды России и Германии, которые в итоге и разделили между собой остаток польских земель. Сто двадцать пять лет, пока на карте не было никакой Польши, жить в Европе было легко и приятно. Восстановлению этого недоразумения сильно способствовали наше собственное поражение в Первой Великой Войне и та смута, в которую в очередной раз погрузились русские. Потом за гонор и глупость мы их опять разделили на две неравные части, впрочем, для Германии в обоих мирах это было уже началом конца, ибо Адольфа Гитлера уже несло по кривой дорожке похода на Восток за поместьями и рабами. И если в этом мире трудами Уинстона Черчилля после нашего поражения Польша опять была восстановлена, и ей даже прирезали земель на западе по самый Одер, изгнав из них все немецкое население, то у нас там, дома, ничего в этом направлении не движется. Кремлевский Горец все же совсем не дурак, чтобы два раза подряд наступать на одну и ту же польскую коровью лепешку.
И вот ранним утром сегодняшнего дня локомотив втянул наш состав на грузовую станцию Франово, расположенную на юго-восточной окраине Позена. Настроение – прекрасное, и погода ему соответствует. С голубого неба ярко светит солнце, тепло так, что солдаты и офицеры щеголяют в одних мундирах, и только относительно холодные ночи, густая роса по утрам и пожелтевшая листва на деревьях говорят о том, что сейчас не лето, а середина осени. Здесь, в Позене, мы должны разгрузиться, сформировать походные колонны и таким порядком выдвинуться к Франкфурту-на-Одере. А там уже – здравствуй, фатерлянд, где нам придется переквалифицироваться в золотарей, чтобы без остатка убрать все то дерьмо, которым Германия заросла за семьдесят пять лет американского господства.
На перроне, помимо цепочки русских солдат, нас ожидали два местных начальственных чина: русский оберст (именно русский, а не советский, такие вещи я уже научился различать) Илья Уваров и его помощник по работе с местным населением капитан Бронислав Замостински. Фуражка-конфедератка и форма иного покроя говорит мне о том, что этот господин поляк, и к тому же совсем не местного происхождения – уж слишком сурово этот пан смотрит на меня из-под тесно сдвинутых бровей. Пожалуй, он мой земляк, точнее, современник, хорошо нюхнувший пороха еще на полях Первой Великой Войны, а потом воевавший против нас в тридцать девятом году и, может быть, в составе Красной Армии, ибо для своего предполагаемого возраста он находится в хорошей физической форме, подразумевающей постоянные упражнения.
Местные совсем не такие. Как и в тридцать девятом году, они похожи на побитых палкой собак. Вот только что у них было свое государство, но все рухнуло в скоротечной войне, и теперь им надо снова привыкать жить в России или Германии. Русские в этом смысле гораздо добрее нас, немцев. Они будут возиться с этими бездельниками как с малыми детьми, приучать их жить мирно, кормить с ложечки, и в качестве «благодарности» эти красующиеся зазнайки еще не раз умудрятся укусить дающую руку. При царях русские нянчились с Польшей больше ста лет, потом в этом мире то же самое сорок лет продолжалось при Советах, но все равно итог был только один – гиена Европы срывалась с цепи и кидалась на того, от кого видела только добро. Уж такой это народ.
– Мы вас надолго не задержим, – через переводчика заявил я герру Уварову, – вот только разгрузимся, сформируем походные колонны и выдвинемся в сторону границы.
– Мы об этом знаем, герр Роммель, и будем тут держать за вас кулаки, – ответил мне русский оберст. – Там, в вашем мире, мы были врагами, а здесь все наоборот. Наш общий враг – это американцы, которые уже много лет разжигают войны, натравливая один народ на другой. Если выбить их из Германии, причем не устраивая в ней никакой войны, то их система доминирования в Европе рассыплется вся и сразу.
– И в нашем мире, герр Уваров, моя армия не имела никакого отношения к войне на Востоке, – ответил я. – Наша армия «Африка» воевала с англичанами, а также их прихвостнями, и нам этого было достаточно. Кроме того, я никогда не разделял завиральных идей о высших и низших расах и ко всем и подчиненным и простым встречным относился в меру их профессиональной компетенции. Поэтому и согласился с такой легкостью на то, чтобы, будучи якобы независимым лицом, продолжать воевать против англосаксов, ко